Думаю, эта несчастная девушка Аня из городка Счастье просто в тот момент осознала, что кто-то её пожалел и даже готов был что-то для неё сделать, проявить к ней любовь. Обычную человеческую любовь. Жалость это ведь тоже вид любви. Потому что её тоже не купишь.
На календаре 1997 года, ещё одном с Богородицей, мне никак не удавалось прочитать надпись церковнославянским шрифтом. Абракадабра и всё. И тут до меня дошло, я понял, что там написано: «Нечаянная радость». И я тоже обрадовался. Сам не зная отчего.
За окном рассветало, но город ещё спал. Ни машин, ни людей, ни единой души. Таинственная утренняя тишина. Аня и я сидели, глядя друг на друга. Так, как она хотела: я на неё, она на меня. Без стыда. И молчали.
Внезапно за дверью, где-то в коридоре, что-то громыхнулось. Послышался истошный пьяный рёв Валеры:
Анька, ты где, шалава грёбаная? Деньги забрала у козла этого?
Аня испуганно вскочила и впопыхах напялила на себя майку.
Дверь открылась, и в тёмном проёме возник сам Валера. Увидев меня, он заорал:
Ты ещё здесь, козёл ослорогий? Мало, что ли, тебе всё, урод? Я сказал: деньги на стол и пошёл вон из моего дома!
Рот закрой, тихо, но зло, сквозь зубы, бросил я ему, одеваясь. Ещё не известно, у кого из нас тут рога. Чёрт паршивый.
Чего?!
Чего слышал.
Я подошёл и врезал ему в морду. Он отлетел обратно в коридор, упал на жопу. Трудно было удержаться и не добавить ещё разок ногой, куда-нибудь в область рогов. Я давно этого хотел и добавил. Сильно и больно. От удара он обмяк и повалился на спину, со стоном закатив глаза. А потом как-то совсем безжизненно затих.
Я подошёл и врезал ему в морду. Он отлетел обратно в коридор, упал на жопу. Трудно было удержаться и не добавить ещё разок ногой, куда-нибудь в область рогов. Я давно этого хотел и добавил. Сильно и больно. От удара он обмяк и повалился на спину, со стоном закатив глаза. А потом как-то совсем безжизненно затих.
Всё было с ним нормально. Просто зассал вставать. Я вытащил из куртки свой кошелёк и высыпал ему на голое пузо три тыщи пятисотками и сотнями и мелочь десятирублёвыми монетами.
Обернулся, встретился глазами с Аней. Хотел ещё раз напоследок запомнить в ней то яблоко, вялое и грязное, с подгнившим бочком, лежащее под деревом в осеннем саду. Какое я из жалости поднял и съел.
Но не увидел его. В ней его не было. Теперь она была похожа на огонь в камине, в котором весело и уютно трещали дрова, смотри на него и тебе приятно, душа радуется, а если и грустит, то тоже как-то хорошо.
И я ушёл, запомнив её именно такой.
На автобусной остановке в сердцах обругал себя за мелочь. Чего вот, дурак, на проезд себе ничего не оставил? В надежде на чудо порыскал в карманах. Нашёл четыре рубля. Четыре маленькие и грустные монетки.
Что ж, иди пешком, ослорогий козёл. Валера в чём-то был прав. За что, впрочем, и получил по рогам.
На улице я быстро протрезвел. Как всегда после попойки, во мне пробудились два страшно тяжёлых беса похмелье и чувство вины и стыда. Они всегда приходят вдвоём и всякий раз норовят меня раздавить, стереть в порошок, а потом из того живучего порошка создать моё новое, хорошее «я», не пьющее больше никогда.
Однако на этот раз они меня почти не мучили. Просто топтались в сторонке и вроде как пытались напугать. Но я не обращал на них внимания. Моё внимание замкнулось само на себя и с каждым новым шагом, сделанным мною на мокром асфальте по дороге к дому, опускалось вглубь, всё глубже и глубже.
Там, в глубине меня, жило что-то ясное и тёплое. Как солнце на рассвете. И хотя вокруг не было никакого тепла и солнечного света только пасмурность, зябкость и серость я везде видел отблеск этого солнца, везде, куда ни посмотрю. И всё оживало вместе с ним. Я смотрел и удивлялся тому, как же всё красиво и ласково ко мне, словно никогда прежде не видел ничего, не слышал и не чувствовал в своей жизни.
Какое-то время я шёл по набережной и в медленных, холодных водах реки тоже видел сияние моего солнца. Красивое и ласковое ко мне. На мосту я остановился и бросил в реку те четыре рубля. Монетку за монеткой. И сказал мысленно: «Возьми эти четыре рубля и дай взамен четыре миллиона просто так, чего тебе стоит. В тебе всё едино и моя никчемная жертва, и твоя великая щедрость».
Придя домой, я лёг спать и проспал весь день как убитый. Встал, когда уже стемнело. Взял телефон, чтобы узнать время. В телефоне было три пропущенных с незнакомого номера. Это меня насторожило. С чего бы кому-то звонить так настойчиво? В голову почему-то сразу полезли нехорошие мыслишки относительно Валеры.
Часа через два, около девяти вечера, с этого незнакомого номера, позвонили ещё раз. Я невольно напрягся.
Да.
Здравствуйте. Семён? послышался басовитый мужской голос.
Да, я слушаю.
Меня зовут Арсений Зептман, я скаут продюсерской компании Heinrich Korn Music. Нашу компанию заинтересовало ваше предложение на сайте Music.com. Мы хотим получить права на коммерческое использование ваших музыкальных произведений. Мы готовы рассмотреть ваши условия и в случае позитивного исхода переговоров подпишем контракт. Вы сможете в ближайшее время приехать в наш офис в Санкт-Петербурге?
Я, ошарашенный, чуть не присел мимо стула.
Могу. Когда и где?
Набережная реки Мойки, дом 1. Это неподалёку от храма Спас-на-Крови, знаете? Можете завтра во второй половине дня, ну скажем, часа в три или четыре?
Хорошо, я приеду. Но лучше в четыре, до Питера далековато из моего города добираться, к трём могу не успеть.
Договорились, завтра в четыре буду вас ждать. До свиданья.
Этой же ночью я сел в поезд и поехал в мой любимый Питер. В четыре был в офисе «Heinrich Korn Music» и подписал контракт, по которому мне причиталось шестьдесят пять тысяч долларов. В пересчёте на рубли это четыре миллиона с копейками.
Я не задавал никаких вопросов, не ставил никаких условий, взял ручку, подписал и всё. Потом только поинтересовался у вызвавшегося меня проводить Зептмана как оказалось, щуплого паренька южной внешности:
Неужто мои песни столько стоят?
Он хитро улыбнулся.
Скоро увидим, сколько они стоят на самом деле. Но босс знает, что делает. У него поразительное чутьё на эти вещи. Все, кто с ним работал, добивались успеха. Достаточно взглянуть на список его клиентов. Я думаю, в какой-то момент вы можете пожалеть о том, что продешевили. Пока группа, которая будет исполнять ваши песни, никому не известна. Но это временно, в будущем их и вас как автора ждёт большой успех. Даже не сомневайтесь.
Да я вовсе и не собирался сомневаться. Я был рад до бирюзовых, как сентябрьское небо в Питере, соплей, что кто-то будет играть мои песни, и за них ещё столько деньжищ привалило. Видимо, такая радость и называется нечаянной.
Всё осознал я лишь на следующий день в понедельник. Когда сидел на работе квелый, потому что не выспался в дороге, и клевал носом. Вот удивительно: чудо всегда представляется торжественным, чем-то очень невообразимым, а оно вон какое тихое, скромное и будничное, такое, что сразу и не заметишь его, сочтёшь за само собой разумеющееся.
Так и со мной. Я выдумывал какие-то доводы, объясняющие фарт судьбы, раньше редко удостаивавшей меня и улыбкой, а ныне поцеловавшей взасос, гордился собой, и вдруг понял: четыре рубля, брошенные в реку, как учила Аню её бабушка, каким-то необъяснимым образом принесли мне четыре миллиона. Всё вот так просто. Чудо.
После работы я не поехал домой, а направился в центр. Отыскал Валерин дом, вспомнил подъезд, поднялся на четвёртый этаж, позвонил в квартиру. Дверь открыла Аня. Под левым глазом у неё бледнел замазанный белилами синяк. Видно, Валера отыгрался за свои поломанные рога.
Привет, сказала она.
Валера дома? спросил я.
Ушёл.
Собирайся. Поехали ко мне.
Зачем?
Я с радостью выпалил всё, что было на душе:
Поживёшь у меня, пока не перечислятся деньги. Ты была права, бабушкин метод действует. Я бросил четыре рубля в реку и загадал четыре миллиона. А вчера подписал контракт с музыкальной компанией. Мои песни будет играть какая-то группа. Миллион твой можешь ехать в своё Счастье, если хочешь.
Шутишь? недоверчиво ухмыльнулась она.
Нет, серьёзно. Я дам тебе миллион рублей. Просто так.
Просто так? Просто так ничего не бывает в этой жизни. Спроси у Валеры, он подтвердит.
Аня я нетерпеливо выдохнул. Тогда такое предложение в дополнение к миллиону. Добро за добро. Ты вытащила из дерьма мою жизнь, я хочу вытащить твою. Приглашаю тебя к себе насовсем. В качестве моей жены. Настоящей. С печатью.
Ухмылка исчезла с её лица, и в нём опять разгорелись проблески того красивого пламени, что я запомнил, когда уходил отсюда навсегда: огня в камине, в котором весело и уютно трещат дрова, смотри на него и тебе приятно, душа радуется, а если и грустит, то тоже как-то хорошо.
Зачем я тебе? Я дура, я шлюха, я вещь. Я тебя недостойна
Перестань. Просто скажи: да или нет? Да то поехали ко мне, а нет что ж, прости за всё и прощай.
Она испугалась, что я уйду, и взяла меня за руку.
А Валера?
А что Валера? Мне Валера не нужен. И тебе Валера не нужен. Я забираю тебя из его жизни, вот и всё. Кто он тебе?
Через десять минут она бежала, веселясь, как ребёнок, по лужам, навстречу нашей новой жизни, а я нёс её чемодан тот самый, с надписью «Happiness». В лужах ласково искрился закат по-летнему яркого солнца. В конце сентября нечаянно наступило бабье лето.
Ах, сентябрь. Из года в год ты рушил даже робкие мысли о моей мечте, а потом сам же и исполнил её. Из-за тебя я ненавидел жизнь, и из-за тебя полюбил её. Из-за тебя вновь полюбил воскресенье. Потому что я и сам воскрес из мёртвых.
Спасибо тебе, сентябрь.
Живая мёртвая мысль
Далеко в глубине безымянного парка на краю большого города, там, где бегущий по овражку мутный ручей впадает в заросшее камышами озерцо, есть старая деревянная лавочка. И хотя никто не помнит, когда она появилась здесь, об её возрасте красноречиво говорят выцветшая, изрезанная крупными трещинами доска и подгнившие столбушки. Солнечными раннеосенними, поздневесенними и летними днями вокруг неё блестят вдавленные в землю пивные пробки. Народ это место жалует. В солнечные дни.
Где-то в середине сентября к лавочке подошёл маленький пухленький человечек лет тридцати пяти в старомодных очёчках, с оттопыренными ушками и жиденькими засаленными волосиками, нервно потоптался возле неё, брезгливо смахнул пылицу и сел.