Не потускнели витражи. Избранные стихи, циклы стихов, поэмы - Юрий Лифшиц 3 стр.

Ты полюби, а там  хоть отравись!
А Вы, мой друг, отравлены  собою.
Там асмодеи заползают в мысль,
где нету амадеев под рукою.

Без вольфгангов в любые времена
не обуздать ни шепота, ни грома.
Кому такая музыка нужна,
где на стакан пятнадцать капель брома?

Со мною Вы стать Моцартом могли.
Два Моцарта  не так уж это много.
Участок невозделанной земли
талантливей, чем пошлая дорога.

Но Вам любить, к несчастью, не дано.
Вам не до комплиментов и оваций.
Вам подавай элитное кино
для элитарных же интерпретаций.

Но жизнь не принимает режиссур
иных, помимо высшей режиссуры.
И не указ нам Шпет или Соссюр,
когда мы все тут шпеты и соссюры.

Поэтому, Сальери, друг мой,  нет,
не друг но и не враг же в самом деле! 
не бойтесь: ради Вас мой пистолет
стреляет регулярно мимо цели.

И этот выстрел тоже в «молоко»
(а Вы ужалить в сердце норовите).
Признаюсь Вам, мне было нелегко
считать себя придворным в Вашей свите.

Я ведь и сам, Вы знаете, король,
лишенный, впрочем, королевской доли.
Но я привык, играя эту роль,
не выходить за рамки этой роли, 

затем что, находясь под каблучком
прекрасной, но капризной королевы,
не вижу ничего дурного в том,
что внук Адама служит внучке Евы.

Прощайте на тринадцатой строфе.
Прощайте на пятидесятой строчке.
За все и даже за аутодафе
спасибо Вам. Дошедшее до точки.

Ушел он перед Рождеством,
чтоб сердца светлые печали
еще светлей и чище стали
под новоро́жденным лучом.

И лучезарная душа,
оставив стынущее тело,
легко от тела отлетела,
вздохнуть по-новому спеша.

Из плотских выбралась кулис,
на поднебесные подмостки,
где только звезд безмолвных блестки,
и не поймешь, где верх, где низ.

Отныне ей не нужен грим 
душе, покинувшей границы,
и вот она, волнуясь, мчится
на встречу с Господом своим

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно

И. Бунин. Настанет день  исчезну я

В небе отражается окно,
я гляжу на небо из окна,
и в глазах моих отражено
небо, отраженное до дна.

Небо, мы давно с тобой на «ты» 
отчего же пусто мне с тобой?
В глыбе голубиной пустоты
взор твой затерялся голубой.

А когда я выйду на карниз
и пойду по скользкому лучу,
небо, ты меня потянешь вниз
тем, что от тебя я получу.

Шаг другой и третий и еще 
по лучу бреду я, как в бреду.
Можно не сбивать меня пращой,
я и сам, наверно, упаду.

Все равно  восход или закат,
все равно  надир или зенит, 
тонкий луч натянут, как канат, 
по нему нога моя скользит.

Я гляжу по-прежнему в окно,
вижу  кто-то выпал из окна,
а в глазах немых отражено,
небо, отраженное до дна.

никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Ф. Тютчев. Природа  сфинкс

ни о чем природа мне не говорит
разве что природа кормит и поит
разве что природа смертью одарит
разве что в природу буду я зарыт

никого не любят реки и поля
никому не верят небо и земля
не дарит надежды глядя в никуда
жареного солнца рыжая звезда

но зачем природе столько красоты
женщины и кони звезды и цветы
почему прекрасно что ни есть вокруг
что на свет явилось не из наших рук

для чего нам вечность с музыкою сфер,
почему искусство выше всех химер
для чего любовь нам для чего нам бог
если нам известен наших дней итог

ни о чем природа мне не говорит
разве что природа кормит и поит
разве что природа смертью одарит
разве что в природу буду я зарыт

Истомилась мостовая,
оступаясь по холмам,
потому что вьюга злая,
заблажила сквозь туман.

Сыплет стылые кошмары
с перестуженных полей
в перетруженные фары
перепуганных зверей.

Оснеженная рулетка,
тоже русская поди:
ни разметки, ни разведки,
на запретки впереди.

И, бросаясь под колеса,
полоса за полосой,
бесы россыпью белесой
сеют смерть на мостовой.

Кто рожден под счастливой звездой,
на земле прозябает уныло,
потому что все счастье с собой
забирает астральная сила.

Если ты не знавал никогда,
ни любви, ни хотя бы участья,
значит, в небе смеялась звезда,
задыхаясь от млечного счастья.

Если ж люди счастливы окрест
от рождения и до погоста,
значит, свой поднебесный насест
покидают несчастные звезды.

Умирают они по ночам,
искрой перечеркнув мирозданье.
С неживыми не стоило б нам
согласовывать наши желанья.

А всего несчастливей звезда,
отлетевшая днем или утром,
незаметно горя от стыда
незаметным своим перламутром.

Потому-то нам счастья и нет
в этой жизни, воистину тленной,
ибо счастья всеобщего свет
перегасит все звезды Вселенной.

Но такого не будет вовек:
мироздание к нам равнодушно,
и когда несчастлив человек,
значит, это кому-нибудь нужно.

Ну, а если счастлив невзначай,
не гордись воплощенной мечтою,
ибо твой ослепительный рай
несчастливой оплачен звездою.

Истомилась мостовая,
оступаясь по холмам,
потому что вьюга злая,
заблажила сквозь туман.

Сыплет стылые кошмары
с перестуженных полей
в перетруженные фары
перепуганных зверей.

Оснеженная рулетка,
тоже русская поди:
ни разметки, ни разведки,
на запретки впереди.

И, бросаясь под колеса,
полоса за полосой,
бесы россыпью белесой
сеют смерть на мостовой.

Кто рожден под счастливой звездой,
на земле прозябает уныло,
потому что все счастье с собой
забирает астральная сила.

Если ты не знавал никогда,
ни любви, ни хотя бы участья,
значит, в небе смеялась звезда,
задыхаясь от млечного счастья.

Если ж люди счастливы окрест
от рождения и до погоста,
значит, свой поднебесный насест
покидают несчастные звезды.

Умирают они по ночам,
искрой перечеркнув мирозданье.
С неживыми не стоило б нам
согласовывать наши желанья.

А всего несчастливей звезда,
отлетевшая днем или утром,
незаметно горя от стыда
незаметным своим перламутром.

Потому-то нам счастья и нет
в этой жизни, воистину тленной,
ибо счастья всеобщего свет
перегасит все звезды Вселенной.

Но такого не будет вовек:
мироздание к нам равнодушно,
и когда несчастлив человек,
значит, это кому-нибудь нужно.

Ну, а если счастлив невзначай,
не гордись воплощенной мечтою,
ибо твой ослепительный рай
несчастливой оплачен звездою.

Навек забыла бабушка Ассоль
любви и моря противостоянье,
а в сердце заблудившаяся боль
перетекла в пасьянсы да вязанье.

Устала насмерть матушка Ассоль:
хозяйство, дочь, трактирчик придорожный.
И сколько о любви ни балаболь,
из женихов  бездельник да острожник.

Взлетает к солнцу девушка Ассоль
и наяву, и в мыслях легкокрылых.
Горячечной любви морская соль
растворена в ее мечтах и в жилах.

Вот в море алый парусник возник.
Все замерли  к которой из троих?

В этот дом со знакомыми окнами
шел не улицей я, а проулочком
и всегда замечал под балконами
одиноко стоящую дурочку.

И дымила она папироскою,
и носила нелепые платьица,
и ругалась она с недоростками,
и могла ненароком расплакаться.

Дремлют пятиэтажные тополи
в беспокойном дворе моей памяти.
Сколько троп мы под ними протопали
до того как подернулись патиной.

Нет уж ни тополей, ни родителей
в стариковских пальтишках заношенных,
нет на лавочках бабушек бдительных
и стучащих с утра доминошников.

Погрустнели пенаты облезлые,
став хрущобами и перестарками,
и захлопнулись двери железные,
и дворы обросли иномарками.

Сломан корт, где мы шайбу футболили,
и в асфальт, не расчерченный в «классики»,
смотрят только коты сердобольные
через окна из модного пластика.

Сколько нынче детей в целом городе,
столько было тогда в нашем дворике.
Не расслышать в теперешнем грохоте 
прятки, салочки, крестики-нолики.

А зимой вместо чистописания
ребятишки на улице носятся,
где красивая девочка самая
мне попала снежком в переносицу.

А когда я вернулся из армии,
целовались мы так с этой девочкой,
что порой улыбалось парадное,
грея нас радиаторной печкою.

Мы лет сорок все так же целуемся,
как когда-то юнцами зелеными,
но не бродим до света по улицам,
ведь подъезды теперь с домофонами.

В этот дом с незнакомыми окнами
я иду, как обычно, проулочком
и встречаю опять под балконами
одинокую прежнюю дурочку.

Покурить бы сейчас с ней на лавочке,
обсудить, что творится по «ящику»,
но боюсь, что старушка расплачется,
и на кой мне курить, некурящему?..

Ивану солоно пришлось.
Он не роптал. В нем зрело слово.
Он с детства возлюбил до слез
иконы инока Рублева.

И, восприяв благую весть,
вступил он в океан без страха,
стремясь идеям предпочесть
завет блаженного монаха.

Но океан не принимал 
ни самого, ни отражений, 
и кривизной своих зеркал
готовил кораблекрушенье.

Был выброшен его ковчег,
усталый пасынок вселенной,
на приторно-радушный брег,
до ностальгии вожделенный.

Когда ж снотворное житье
удавкою коснулось шеи,
он сердце потушил свое
в прощальном жертвоприношенье

Люблю я не глаголы, а наречия.
Они мне существительных родней.
В наречиях я слышу голос веча
и речь волхвов, и клич богатырей.

Числительных или местоимений
близка мне многоликая печаль.
И пылких прилагательных стремлений
до слез порою мне бывает жаль.

Но только в них, в наречиях, трепещет
исконный пульс родного языка
и каждой вещи колокольчик вещий,
и вечных смыслов влажная тоска.

Наречия пришли со всех окраин,
нестройных слов веселая толпа.
Их ведали и царь, и Ванька Каин
сыздетства, спрохвала или сглупа.

Наречия живого просторечье 
завет неизреченной старины.
Наречия  ведь это же наречья,
и мы хранить их бережно должны.

Они одни от века неизменны,
им не до существительных причуд,
они не прилагательные сцены
и, как глагол, они не предают.

Они одни не знали окорота,
не признавали никаких оков.
Они прошли сквозь узкие ворота
голландских и немецких мастеров.

Промчалось время гулких междометий,
союзов и частиц пора пришла,
но в каждом слоге каждого столетья
стозвонные я слышу купола.

Наречий колокольные калики,
они звучат впопад и невпопад,
они звучат по всей Руси великой,
они над всей Вселенною звучат.

Где мы  в начале поприща земного
или в конце  как знать наверняка?
Но, все науки превзойдя до слова,
мы без наречий  как без языка.