Последнее ведет к переосмыслению традиционно представленных религий, «вер» через их отношение к природному миру, чьи законы репрезентируют намерения Высших Сил: если Природа и ее законы признаются созданными высшей силой, то религия всего лишь смертными людьми, которым свойственно ошибаться. Поэтому религия может быть полезной, но может и работать во вред обществу, особенно если она сознательно отрицает мир. Искренность молящегося раскрывается в соединении с Природой, в поклонении ее величию и таинственному порядку бескрайнего макрокосма. Так мыслящий человек, с одной стороны осознает себя «никем», несущественной частицей пред ликом Природы, но с другой обнаруживает в себе высшую ценность, ценность звена цепи всеобщей судьбы, без которого эта цепь разорвется. Так рождаются гордость и почтение. Так приходят к гармонии с природой, а с ней возвращаются сила, мир и уверенность.
Важным моментом критики «справа» является осознание господствующей ныне секулярной «морали» с ее ориентацией на ценностно-безразличные «права» и «свободы» отвлеченного «индивида» в качестве прямого наследника библейской религии или даже ее «максимума», и следовательно, препятствия столь же сильного или даже гораздо более сильного, чем само иудео-христианство. «Мораль» (не какая-то определенная, а мораль как таковая и «вообще», т.е. нечто предельно абстрактное, очищенное уже и от бога и от религии), в развитие собственных идей, заложенных в библейской идеологии, появляется только в XIX в. с развитием капиталистических отношений, когда человек окончательно отрывается от семьи и рода, становясь «индивидом». Вот почему, вслед за Аленом де Бенуа, «можно сказать, без всяких парадоксов, что мир никогда не был настолько пропитан иудеохристианством, как сегодня»2, когда, как кажется, церкви пустеют, и вера в христианские догмы является минимальной.
Важным моментом критики «справа» является осознание господствующей ныне секулярной «морали» с ее ориентацией на ценностно-безразличные «права» и «свободы» отвлеченного «индивида» в качестве прямого наследника библейской религии или даже ее «максимума», и следовательно, препятствия столь же сильного или даже гораздо более сильного, чем само иудео-христианство. «Мораль» (не какая-то определенная, а мораль как таковая и «вообще», т.е. нечто предельно абстрактное, очищенное уже и от бога и от религии), в развитие собственных идей, заложенных в библейской идеологии, появляется только в XIX в. с развитием капиталистических отношений, когда человек окончательно отрывается от семьи и рода, становясь «индивидом». Вот почему, вслед за Аленом де Бенуа, «можно сказать, без всяких парадоксов, что мир никогда не был настолько пропитан иудеохристианством, как сегодня»2, когда, как кажется, церкви пустеют, и вера в христианские догмы является минимальной.
В отличие от иудео-христианства, язычество не живет в искусственном мире культуры, совершенно оторванном и противопоставленном миру природы. Напротив, в язычестве человеческая культура, социум, история являются продолжением космического мира природы и его «частью». Ценности это не нечто, отличное от вещей (не отвлеченные «идеалы», обоснованные лишь «в себе»), а сами вещи вещи, которые ценятся. В основе фундаментальных ценностей любой отдельно взятой культуры, составляющих ее уникальную особенность, лежит одна наиболее общая ценность, а именно ценность природной («от рождения») обусловленности вещей. Иначе говоря, ценность самой ценности (как способности к оценке), благодаря которой всякая культура существует. Обладать природой и означает обладать ценностью (в том числе культурной). Вот почему языческое возрождение не может рассматриваться в отрыве от глобальных природных изменений. Природа Земли меняется, ее изменения влекут за собой существенные перестройки в мышлении людей, восстанавливающие непосредственные отношения с живым миром (и как с «космосом» и как с «фюсисом»). Возрождая древние языческие культы (солнца, земли, стихий, рода), природное человечество действует в согласии с Землей как Живым Существом, в том числе, в полном соответствии с этикой «благоговения перед жизнью» христианского мыслителя XX века А. Швейцера. Язычество опирается не на «научные» представления о мире, а непосредственно на сам Мир как полное Жизни Существо, которое только в этом случае отвечает ему взаимностью, весьма разумно отметая противоприродные, дегенеративные наслоения «ценностно безразличной» паразитической цивилизации и восстанавливая в истории цветущий, ценностно насыщенный природный мир человеческой культуры.
В ходе неизбежного восстановления языческого универсума отнюдь не ценности (как некие «центры силы») меняются, а лишь наше отношение к вещам, которые ценятся! Ведь ценности это не смыслы или значимости, которые можно было бы произвольно менять, трансформировать, «постигать», а, повторим это, сами вещи, которые не подлежат какому-либо изменению. К примеру, родину (поскольку она ценится) изменить нельзя, но можно изменить свое отношение к ней, как к ценности. Такое отношение может стать более интенсивным и устойчивым (менее опосредованным какими-либо смыслами), или наоборот, более слабым, «мерцающим» (рационально отфильтрованным, доказательно «осмысленным»). Таким образом, проблема не только в ценностях (или вещах), или в природе, а и в нашей «субъективной» способности ценить, в том, насколько она развита и вообще самостоятельна по отношению к другой «субъективной» человеческой способности способности к мышлению.
Смысл не выражает природу (порыв, жизнь, желание), он выражает мир как космос, порядок, взаимозависимость и подчиненность. Здесь абсолютная граница для смысла, его «предел». Чистый смысл, чистая логика это мир без природы, без воли. Мир, обращенный против себя, мир гибнущий, деградирующий, распадающийся и разлетающийся, подверженный всеобщей «энтропии» это мир, подчиненный исключительно смыслу, «необходимости». Напротив, именно ценность выражает собой природу (безотносительность, внутреннюю непосредственную данность каждой вещи для самой себя), т.е. ту часть существования, которая не подчиняется смыслу и которая «стягивает» мир невидимыми силовыми нитями воли. Воля движима ценностями, «силой притяжения» вещей. Можно сказать, ценности это тяготение вещей и мира в целом, некий аналог физической силы притяжения, но применительно к сознанию. Причем каждая вещь обладает той или иной степенью тяготения (и, следовательно, пробуждения сознания). Благодаря смыслам мы, напротив, можем отгораживаться и отталкиваться от этой силы притяжения, зависать в пустоте и невесомости логического («третьего») мира, т.е. безразлично к любым вещам. И таким образом перемещаться, не врастать целиком в ту или иную вещь, по сути, становясь ею, или тотально (до полной неразличимости) поглощаясь ею, а «скользить» в сознании от одних вещей к другим от одних ценностей к другим. Различные ценности образуют разные «ландшафты» мира, каждое «место» вселенной населено своими собственными ценностями. Различные ценности как звезды, созвездия и галактики, как самостоятельные центры и источники бесконечной силы. Каждая звезда бесценна и достойна ее посещения. Мир в целом это бесконечное созвездие таких центров и источников силы притяжения («плюриверсум»). Но полное отгораживание смыслом от притяжения вещей (гипертрофия разума в ущерб переживанию), в конце концов, всегда оборачивается выпадением из мира от «страдания» и «поиска смысла жизни» до полного «небытия», абсурда, разрушенной логики, конца сознания и существования. Вот почему так важно сохранять равновесие наших способностей (мышления и переживания, веры и воли). Потому что только через это равновесие реализуется жизнь мира и его вечное возвращение. Потому что только так мы пребываем в гармонии с миром. Это и есть язычество.
Поэтому, между прочим, стоит отметить, что так называемых плохих христиан, слывущих в жизни настоящими язычниками, нельзя относить к язычникам. В отличие от библейской религии, язычество отличается не абстрактной (догматической) «цельностью», а единством ценностного восприятия. Вот почему если рассматривать «двоеверие» не в конфессиональном, а в ценностном отношении, то оно оказывается не соединением (или объединением) христианства с язычеством, а самим христианством. Ведь христианство по своей сути и есть не что иное, как укоренившийся раскол, разделение, крайняя поляризованность и противопоставленность. Христианин по определению движется в линиях расщепленного сознания, никакой единой и целостной реальности для него не существует и существовать не может. Мир с самого начала оказывается для него разделенным на «внутреннее» и «внешнее», «творца» и «тварь» и т.д., на (1) отношение к смерти (с иудео-христианской диалектикой греха, спасения и воскресения) и отличаемое от него и неизбежно-попускаемое «языческое» (2) отношение к жизни со всеми заключенными в ней радостями и горестями.
В противоположность этому, в язычестве и жизнь и смерть принадлежат одному миру и обладают одной нераздельной ценностью. Языческий Герой, не страшась смерти, преодолевает жизненные препятствия, потому что смерть (наряду с жизнью) не является для него чем-то, отличным от существующего мира, и, во всяком случае, ничем «не хуже» жизни, поскольку всегда является началом новой жизни. В отличие от христианского «святого», погибая, языческий Герой не нарушает божественного (священного) порядка мира, а напротив, наиболее полно воплощает его в себе, даже смертью своей говоря торжественное «Да» миру! Героическое значит совершенное по природе именно в героическом природа достигает своего совершенства. Путь Героя, вступающего в светлую обитель Богов, и действующая природная стихия это одно и то же
О совести, добре и зле, и духе
Предвидя возможную критику высказанных положений, можно было бы основательно сконцентрироваться на отдельных вопросах, касающихся, в частности, (1) происхождения феномена «совести»; (2) Третьего Лица христианской Троицы и «центральности» противопоставления Духа и Природы в учении христианского гностика Н. А. Бердяева; (3) имморализма в философии Ф. Ницше и его значения для современной теории ценностей; (4) иудео-христианского принципа веры в современном нативизме и его языческих интерпретациях; (5) исторического противостояния ортодоксального христианства и гностицизма, в том числе в виде различных деструктивных сект и движений; и, наконец, (6) популярной критики исторического христианства, предполагающей симметричный взгляд на определенную часть язычества а именно, современный «эзотерический» интернационал со своими «общинами», разветвленными торговыми сетями, бесчисленными семинарами и паломничествами по «местам силы» не является ли такой же приносящей бешенные бабки индустрией человеческой глупости, как и «традиционное христианство»?