Умирая, Яков завещает свою скрипку еврею с трагикомическим именем «Ротшильд». Чехов и Джексон вслед за ним «символически объединяет» Якова и Ротшильда, предлагая более гармоничную интерпретацию псалма 136-го. Нечто очень похожее происходит при привычном прочтении концовки «Братьев Карамазовых». В главе VII («Илюша») 10-й книги четвертой части романа Ф. М. Достоевского, когда смертельный диагноз уже произнесен врачом, отец умирающего мальчика восклицает: « Не хочу хорошего мальчика! Не хочу другого мальчика! <> Аще забуду тебе, Иерусалиме, да прильпнет [] Он не договорил, как бы захлебнувшись, и опустился в бессилии пред деревянною лавкой на колени»[192]. Поясняя одному из бывших мучителей Илюши, Коле Красоткину, смысл слов несчастного капитана Снегирева, Алеша Карамазов говорит: « Это из Библии: Аще забуду тебе, Иерусалиме», то есть если забуду все, что есть самого у меня драгоценного, если променяю на что, то да поразит»[193]. В этой интерпретации псалма, а также в «Речи у камня» (заключительная, III глава эпилога «Братьев Карамазовых»), Алеша прежде всего акцентирует мотивы памяти (древние евреи в Вавилонском пленении Иерусалим; Дмитрий Карамазов капитан Снегирев; «мальчики» Илюша Снегирев). Но в поэтике романа Достоевского и в эпизодах, разворачивающихся вокруг капитана Снегирева и его семьи, ключевую роль играет именно мотив гнева и отмщения, отмщения за обиды и мучения отца и сына Снегиревых, полученные от рук Дмитрия Карамазова (в трактире) и «мальчиков» (в школе)[194]. Вспомним и мы, что в заключительной части Псалма «При реках Вавилона» нота отмщения мучителям еврейского народа звучит ясно и безоговорочно:
Умирая, Яков завещает свою скрипку еврею с трагикомическим именем «Ротшильд». Чехов и Джексон вслед за ним «символически объединяет» Якова и Ротшильда, предлагая более гармоничную интерпретацию псалма 136-го. Нечто очень похожее происходит при привычном прочтении концовки «Братьев Карамазовых». В главе VII («Илюша») 10-й книги четвертой части романа Ф. М. Достоевского, когда смертельный диагноз уже произнесен врачом, отец умирающего мальчика восклицает: « Не хочу хорошего мальчика! Не хочу другого мальчика! <> Аще забуду тебе, Иерусалиме, да прильпнет [] Он не договорил, как бы захлебнувшись, и опустился в бессилии пред деревянною лавкой на колени»[192]. Поясняя одному из бывших мучителей Илюши, Коле Красоткину, смысл слов несчастного капитана Снегирева, Алеша Карамазов говорит: « Это из Библии: Аще забуду тебе, Иерусалиме», то есть если забуду все, что есть самого у меня драгоценного, если променяю на что, то да поразит»[193]. В этой интерпретации псалма, а также в «Речи у камня» (заключительная, III глава эпилога «Братьев Карамазовых»), Алеша прежде всего акцентирует мотивы памяти (древние евреи в Вавилонском пленении Иерусалим; Дмитрий Карамазов капитан Снегирев; «мальчики» Илюша Снегирев). Но в поэтике романа Достоевского и в эпизодах, разворачивающихся вокруг капитана Снегирева и его семьи, ключевую роль играет именно мотив гнева и отмщения, отмщения за обиды и мучения отца и сына Снегиревых, полученные от рук Дмитрия Карамазова (в трактире) и «мальчиков» (в школе)[194]. Вспомним и мы, что в заключительной части Псалма «При реках Вавилона» нота отмщения мучителям еврейского народа звучит ясно и безоговорочно:
8. Дочь Вавилона, опустошительница!
блажен, кто воздаст тебе за то,
что ты сделала нам!
9. Блажен, кто возьмет и разобьет
младенцев твоих о камень!
Вот концовка псалма у Сапгира (у Сапгира 6, а не 9 частей):
5. Дочери Вавилона расхаживали среди нас
поскрипывая лакированными сапожками
шестимесячные овечки
с немецкими овчарками
О нори нора! руоло!
Хлыст! хлыст!
Ершиссен
6. Блажен кто возьмет и разобьет
младенцев ваших о камень[195].
Поэт и литературовед Данила Давыдов вспоминает организованное им выступление Сапгира перед студентами Литературного института в Москве, в конце 1990-х годов: «Большей части аудитории (в которой православных было отнюдь не большинство) показалась кощунственной последняя фраза сапгировского Псалма 136<>. Меж тем, это почти дословная цитата [в отличие от тех огромных отступлений, которые Сапгир позволяет себе в других частях этого псалма и других псалмах] из канонического текста»[196]. Те глубинные и тормозящие рецепцию читателей механизмы привычного прочтения религиозных текстов в контекстах русской литературной культуры, на которые указывает Д. Давыдов, действуют при прочтении «Псалмов» Сапгира. Для их адекватного, неопосредованного осмысления лучше всего обратиться прямо к библейскому тексту, а уже потом восстанавливать различные пласты истории и культуры, которые питали тексты переложений Сапгира.
Вавилон «Псалмов» Сапгира Россия. Вместо древних израилитов в них действуют современные Сапгиру советские евреи. Псалмопевец Сапгира Овсей Дриз, пьяница («шиккер»), поэт-пророк в стране, в которой к началу 1950-х была обескровлена еврейская культура. «Псалмам» Сапгира принадлежит особое место в мировой поэзии. По масштабу и радикальности переработки иудейских священных текстов, а также по степени внедрения в них реалий современной истории, политики, идеологии и повседневного быта эту книгу можно сопоставить с циклом Аллена Гинзберга «Каддиш» (1959): Вот начало поминального цикла Гинзберга:
Strange now to think of you, gone without corsets & eyes, while
I walk on the sunny pavement of Greenvich Village,
downtown Manhattan, clear winter noon, and Ive been up
all night, talking, talking, reading the Kaddish aloud,
listening to Ray Charles blues shout blind on the
phonograph
the rhythm the rhythm and your memory in my head three
years after And read Adonais last triumphant stanzas
aloud wept, realizing how we suffer <>[197].
А вот отрывок из последней, 4-й части «Каддиша» Гинзберга:
О mother what have I left out <>
Strange now to think of you, gone without corsets & eyes, while
I walk on the sunny pavement of Greenvich Village,
downtown Manhattan, clear winter noon, and Ive been up
all night, talking, talking, reading the Kaddish aloud,
listening to Ray Charles blues shout blind on the
phonograph
the rhythm the rhythm and your memory in my head three
years after And read Adonais last triumphant stanzas
aloud wept, realizing how we suffer <>[197].
А вот отрывок из последней, 4-й части «Каддиша» Гинзберга:
О mother what have I left out <>
farewell with your old dress and a long black beard
around the vagina farewell with your sagging belly
with your fear of Hitler
with your mouth of bad short stories <>[198].
«Псалмы» Сапгира классический еврейско-русский текст постхолокостной поры[199]. В них соединяется как и в трудах многих еврейских мыслителей и художников Диаспоры, написанных во время и после Катастрофы (от Т. Адорно, Примо Леви, Пауля Целана и И. Эренбурга до С. Бэллоу и Ф. Рота) скептическое отношение к возможности существования всесильного и всемогущего Бога с неизбежно экстатической верой в мистическое божественное устройство вселенной, как в этом сапгировском переложении псалма 150 (та же нумерация в Таннахе):
1. Хвалите Господа на тимпанах
на барабанах (три гулких удара)
2. Хвалите Его в компаниях пьяных
................(выругаться матерно)
3. Хвалите Его на собраниях еженедельно
................(две-три фразы из газеты)
4. Нечленораздельно
................(детский лепет пра-язык)
<>
9. Все дышащее да хвалит Господа
(кричите вопите орите стучите полное
освобождение)
Аллилуйя!
(12 раз на все лады)[200].
7. Лианозово
Широта художественного вкуса Сапгира и его терпимость в отношениях с людьми (особенно литераторами младших поколений) требовала самоограничения и хотя бы условного нахождения собственных истоков на карте российского искусства. Этим заповедником была для Сапгира лианозовская группа, в костяк которой входили он сам, О. Рабин, И. Холин (прямые ученики Е. Л. Кропивницкого), О. Потапова (жена Е. Л. Кропивницкого), В. Кропивницкая (дочь Е. Л. Кропивницкого и жена О. Рабина), Л. Кропивницкий (сын Е. Л. Кропивницкого), Вс. Некрасов и Я. Сатуновский. Были им близки художники Николай Вечтомов, Лидия Мастеркова, Владимир Немухин, Борис Свешников. В 1950-е с лианозовцами тесно общалась поэт Милитриса Давыдова. Уже позднее, в конце 1960-х, к лианозовцам примкнул Э. Лимонов. О месте Лианозова и лианозовцев в ландшафте русской культуры довольно много написано, поэтому ограничимся здесь несколькими наблюдениями[201].
Прав Владислав Кулаков, еще в 1991 году указавший на то, что лианозовцы существовали как литературно-художественная группа больше в глазах своих (по)читателей, чем в своих собственных: «Да и само название лианозовская группа впервые было произнесено отнюдь не искусствоведами и критиками, а все теми же советскими начальниками, конечно, вовсе не стремившимися в данном случае оставить свой след в истории» [202]. На Западе исследователи-культурологи серьезно занялись лианозовцами только в 1980-е годы[203]. До этого к Сапгиру (и Холину) применялся приблизительный термин «barachni poets» (О. Карлайл) или же еще более приблизительный «inoffizielle sowjetische Lyrik» (Л. Уйвари), а также в связи с эфемерной группой «Concrete» (по-английский не только «конкретный]», а также «цемент» преднамеренный ли это каламбур Патриции Карден в адрес Ф. Гладкова?); Карден назвала Е. Л. Кропивницкого, Э. Лимонова, Г. Сапгира и др. «the counter-tradition», т. е. их «цемент» анти-«Цемент»).
Любопытно привести в хронологическом порядке несколько заявлений Сапгира о Лианозове и о том, во что преобразилось это сообщество художников и поэтов:
1990. «Знаете, и для меня Лианозово загадка, хотя я сам родом оттуда. <> Никакой лианозовской школы» не было. Мы просто общались. <> Пройдя эти платоновские академии общения, мы научились главному определять, что хорошо в искусстве, а что плохо. <> Если говорить об эстетических убеждениях поэтов-лианозовцев, то они не были сформулированы, просто мы одновременно почувствовали, что современная нам официальная поэзия отделилась вообще от первоосновы всякой поэзии, от конкретного события, от предмета, стала выхолощенной, абстрактной, риторичной, литературной. Мы захотели вернуть поэзии конкретность» [204].
1991. «Вообще по поводу моих отношений с концептуализмом да и с лианозовской школой я хочу сказать вот что. Я все-таки [sic] от всего этого отличаюсь, как мне кажется, неким синтетизмом, пафосностью, стремлением к экстатическим состояниям духа. <> Никто из них не пишет такие вещи, как Псалмы обращение человека к Богу или Элегии» [205].