Выпускник знаменитой театральной «Щуки», временами интеллигент, не красавец, но вполне себе мужчина в «соку», Веденяпин впал в уныние, в перерывах между съемок принялся неумеренно попивать водочку в студийном буфете. График производства «фильмы» случился напряженный, без выходных дней, положенных когда-то в советское время по законам о труде. Продюсеры тратили деньги экономно и расчетливо. Романа успокаивало одно: по сюжету фильма ему не придется целоваться в кадре с прыщавой актёркой из почтенного заведения имени Карпенко-Карого2.
По графику съемочный период докатился до середины июля, когда Рома не выдержал и взвыл от жуткого, скверного, скандального характера партнерши по фильму. Стремясь заглушить щемящую враждебность, он замкнулся, принялся более въедливо вживаться в роль придурковатого филера на отдыхе, бывшего историка Шацкого. Веденяпин прикупил в антикварном магазине на Греческой улице, нацепил и не снимал с носа даже вне кадра круглые очёчки с плоскими стеклами, вопреки обидным выкрикам реквизитора, что, дескать, это дикий кич, и такие очки в то время не носили. Упёртый и своенравный, распираемый культурной вредностью актер на другой день приобрел на Дерибасовской в букинисте репринтное издание 1837 года трудов господина А. Скальковского первого историка Одессы, демонстративно ходил с книгой подмышкой даже на съемках и читал, или делал вид, что читает в перерывах и паузах съемочного процесса.
Веденяпин смело внедрял в актерский лексикон старомодные фразочки прошедшей эпохи: «всемилостивый государь», «любезный сударь», «премного благодарен» и подобные архаизмы3, вычитанные так же в местной городской библиотеке в «Беседах о русской культуре». Заумные рассуждения ученого Лотмана, излагаемые популярным слогом, было много легче читать и запоминать, нежели заковыристые фразы на устаревшем русском языке статского советника Скальковского.
Однажды поздним вечером, в кратком затишье загульной гостиницы «Экран», Рома все же углубился в чтение «Истории города Одессы» и не смог оторваться от книги до трех часов ночи.
Под утро с актером, конченым циником Веденяпиным случилась сложная метаморфоза переходного возраста. Он-таки открыл в себе культурного, образованного человека. Роман впервые в жизни начал уважать самого себя, своих предков и перестал смущаться своей неказистой фамилии.
В ту памятную ночь он вычитал у Скальковского, что поручик по фамилии Веденяпин был первым комендантом крепости Енидунья, отбитой временно у турок еще задолго до разгрома турецкого гарнизона Хаджибея войсками де-Рибаса и переименования будущего города в Одессу.
По самой известной среди одесситов версии, переименование города состоялось именно благодаря Иосифу де-Рибасу по предложению митрополита Гавриила. Будучи родом из греков, митрополит знал о греческой колонии Одиссосе, которая в древности процветала на месте Хаджибея. Возможно, отсюда и возникло название славной Одессы.
Забегая далеко-далеко вперед, в двухтысячные годы, надо сказать, что Роман Веденяпин, по слухам, сделал попытку оставить мирскую жизнь, и подался было на Соловки. Подвизался год или два в монастыре трудником. Его духовник монах поведал еще одну возможную версию возникновения названия города Одессы, связанную с «Третьим Спасом» ликом Христа, писаном на холсте. Выяснилось это обстоятельство 16 августа по старому стилю, 29-ого по новому в 2014 году, в день перенесения из города Едессы в Константинополь Нерукотворного Образа Иисуса Христа в 944 году. Едесса в те достопамятные времена была столицей Древней Македонии.
В наши дни ХХ века жил когда-то близ Ланжероновской улицы далекий потомок греческих беженцев с Едессы, скромный осветитель киностудии Коля, со странной, искаженной, похожей на молдавскую или румынскую, фамилией Родокан. Если внимательно перелистать документы городского архива, как это в начале двухтысячных удалось сделать Веденяпину, то фамилия Родокан оказалась урезанной советским паспортным столом известной фамилией Родоканаки, о которой было упомянуто в начале повествования. В 90-е годы прошлого столетия слова скромного Коли Родокана, что его предки были родом из Едессы, воспринимались как шутка или бахвальство и не брались во внимание.
В наши дни ХХ века жил когда-то близ Ланжероновской улицы далекий потомок греческих беженцев с Едессы, скромный осветитель киностудии Коля, со странной, искаженной, похожей на молдавскую или румынскую, фамилией Родокан. Если внимательно перелистать документы городского архива, как это в начале двухтысячных удалось сделать Веденяпину, то фамилия Родокан оказалась урезанной советским паспортным столом известной фамилией Родоканаки, о которой было упомянуто в начале повествования. В 90-е годы прошлого столетия слова скромного Коли Родокана, что его предки были родом из Едессы, воспринимались как шутка или бахвальство и не брались во внимание.
Исторической справедливости ради, оказывается, греки-прародители Коли действительно бежали от турок в Афины в 1389 году при обороне города Едессы под руководством монаха Серафима, разбогатели в 1800-х годах в Одессе, но к началу ХХ-ого века потомки растранжирили всё наследство зачинателя торгового клана Федора Родоканаки. Сам Коля трагически погиб в 2014 году при пожаре в Доме Профсоюзов на одесском Куликовом поле. Хотя его родная, старшая сестра впоследствии скрывала, по неизвестным причинам, этот факт и утверждала, что ее брат умер от передозировки наркотиками.
В благодатные времена вторичного расцвета одесской киностудии в «перестроечные» годы осветитель Коля Родокан выпивал, но в наркомании замечен не был. Актер Веденяпин мог лично это подтвердить. Сам неоднократно составлял компанию «по выпивону» с радушными осветителями в их уютном особнячке на территории студии. Вот такие метаморфозы судеб некоторых реальных прототипов персонажей данной повести.
Трудник Веденяпин, к слову сказать, не выдержал аскетичной монастырской жизни Соловков и сбежал с острова на туристическом теплоходе, вернулся к мирской, безобразной, разгульной и разрушительной актерской житухе вольного художника.
Вернемся в лихие девяностые двадцатого века, когда Рома Веденяпин вел беспутную, но творческую жизнь. Кривая его судьбы выталкивала из бытовой трясины, пыталась вынести фигляра на совершенно иную, глубокую и серьезную актерскую, возможно, и писательскую стезю.
Когда начинаешь уважать историю Отечества, воспринимать как свою собственную, начинаешь ее понимать и принимать в самых потаенных уголках своей души, проникаешься этой самой историей, будто реальностью, прожитой самим в иной жизни.
Случайное совпадение, что Веденяпин именно в Одессе прочел строки о своем возможном далеком предке, необычайно вдохновило актера на дальнейшую, более глубокую работу над образом господина Шацкого. Творческому куражу Романа не было предела. Но это не выглядело примитивным комикованием. Была серьезная проработка образа и роли.
Режиссер фильма, пенсионер из старожилов одесской киностудии, поначалу воспротивился наглому «искажению» сценария «москалём» и был весьма недоволен каждым новым штрихом в образе Шацкого. Не переснимать же, в самом деле, первые эпизоды фильма из-за того, что филер, романтик, историк Шацкий из заштатного, скучного скромняги бухгалтера вдруг превратился про ходу действия в трогательную и смешную пародию на преподавателя Ришельевского лицея времен порто-франко Одессы4.
Генеральный продюсер Берестов, теневой бизнесмен с отменным чувством юмора, неожиданно для всей съемочной группы нашел идею Веденяпина по расцвечиванию образа господина Шацкого занятной и великодушно разрешил продолжать съемки, не смотря на откровенные паясничания Ромы. Нудная детективная мелодрама выруливала в криминальную комедию.
Осветители откровенно хохотали, когда телохранители мусорщика Гриши вышвыривали профессора в кусты, дабы архивная крыса не мешала свиданию возлюбленных. Упертый живчик Шацкий поднимался на ноги с витиеватой, но гордой фразой, типа, «милостивые государи, я не бретер и не ищу никого провокировать, но сделайте честь разменять со мной пару пуль». И швырял лайковую перчатку в лицо наследника мусорного патрона бандитской Одессы. Чтобы перчатка долетела и попала по назначению, Роман на втором дубле подсыпал внутрь щебёнку. После меткого и болезненного попадания тяжелым снарядом в лицо партнера Веденяпин Шацкий с достоинством заявил: «Извольте, сударь, драться на шести шагах расстояния».
На съемочной площадке, при таком удачном дубле, давились от смеха все, даже мрачный режиссер, оценивший комический талант актера. В обмороке лежала одна лишь сценариня, у которой окончательно и бесповоротно разрушили тягучую и слезливую мелодраму.
На съемочной площадке, при таком удачном дубле, давились от смеха все, даже мрачный режиссер, оценивший комический талант актера. В обмороке лежала одна лишь сценариня, у которой окончательно и бесповоротно разрушили тягучую и слезливую мелодраму.
На третьем дубле разбили перчаткой со щебнем нос исполнителю роли Фишберга. Съемки прервали. Впервые за две недели кинематографических трудов объявили выходной.
Чтоб не вызвать нареканий начальства своей безумной выходкой и травмой партнера, Роман, не снимая игрового костюма, шитого под сюртук коллежского асессора, сбежал со двора киностудии и удалился в город, чтобы попить пивка в гордом одиночестве.
Проникновение
Веденяпин намеревался расслабиться за пару дней, подавить в себе чувства бездарности, неудачника и лишнего на чужом празднике жизни. Весь лихой актерский кураж на съемочной площадке давался с большим трудом и требовал непомерных затрат нервной энергии. Организм, за пятнадцать зрелых лет отравленный спиртным, и душа, растревоженная подзабытым талантом фиглярства, требовали испить не дешевой сивухи местного разлива, не портвейна в «три семерки» традиционного пойла вольных художников, не палёной водки «в три наката без закуски», а приятного, охлажденного украинского пивка «оболонь». Выпить неторопливо и культурно, сидя в бархатных ресторанных креслах, не переминаясь с ноги на ногу у столика-грибка в забегаловке «Кавказ» близ киностудии, где готовили вкусное, наваристое харчо, лобио и хинкали, но посетители неловко мостились на неудобных насестах высоких столиков или уныло топтались рядом.
Роман решил потратить последние деньги «с толком и с оттяжкой», в приятных прогулках под каштанами и акациями любимой и неповторимой Одессы. Актер планировал растянуть удовольствие: попить пиво в парке на Дерибасовской, затем на Морвокзале, любуясь красотами порта и «гривастого» прибоя на дамбе Воронцовского маяка. Пивную прогулку он намеревался усилить рюмочкой ледяной водочки в баре гостиницы «Красная», что на Пушкинской. Завершить вояж хотелось в новом пивном баре на Большой Арнаутской, где по сносной цене давали свежих, вареных раков. Таков был оптимистичный план загулявшего актера.