Роман вернулся к парку Шевченко, на улицу, где когда-то проживала и Светлана Темикова. Быть может, проживает до сих пор. Но Светлана была замужем. И в те далекие времена, первого своего романтического вояжа в Одессу, Роман не стал испытывать женскую верность, остался галантным кавалером, весьма благодарным за чудесные вечера в кругу одесситов: и в баре «Вечерняя Одесса», и на квартире философа и художника Юрия Боральчука.
В середине 80-х годов прошлого столетия впечатлительный Роман был удивлен смелостью суждений художника о будущем крахе социализма и всей Страны Советов в целом. Вдохновленный бурной, но миролюбивой дискуссией с эрудированным москвичом, художник выставил на мольберт свою уникальную работу, искусно выписанную в мрачных масляных тонах. С холста саркастично усмехался Вольтер, после созерцания неприглядного будущего. За спиной философа в багровых пожарищах дымились развалины современной Одессы, в том числе, и Дом Профсоюзов, что на Куликовом поле.
Шел 1985 год. Удивительное предвидение художника, не правда ли, господа товарищи?!
Бреду под каштанами пьяный,
Под тяжестью мыслей, забот и грехов
Какие во мне изъяны? Раны!..
Но это не для стихов посвятил художнику неказистые рифмы после дружеской вечеринки благодарный Веденяпин.
С женской туфелькой в пакете, с книжкой Скальковского подмышкой, задумчивый и отрешенный, брел усталый актер в тени платанов и акаций по улице Энгельса. Остановился как раз у арки того дома, где привиделся ему накануне в похмелье призрак дамы в кринолине. Венчала грустные размышления актера о безумном браке юной девчонки и запойного толстяка, будто символ неволи, маска девичьего лика с веревочной петлей на шее над аркой и окном бывшей дворницкой. Роман негромко выругался загадочным совпадениям. И в этот момент, казалось, над самой его головой, будто из-под легких перистых облаков, раздалось старческое покашливание и вежливое приветствие:
Здрасссьте вам!.. Запрокиньте, пожалуйста, голову, молодой человек, с вами говорят отсюда.
Веденяпин сошел на проезжую часть и увидел на балконе, висящем, буквально, над тротуаром, сухопарого, дородного старика в серой, вязаной кофте. С благородной, благодушной физиономией преподавателя, скажем, словесности. Учителя, влюбленного в свой предмет до самозабвения, оттого вечно восторженного и окрыленного своим архаичным занятием.
Из какого времени будете, любезный? шутливо спросил старик, после ответного, почтительного поклона Веденяпина, имея в виду его необычный старомодный сюртук, брюки со штрипками, игровые туфли, начищенные до блеска.
Из какого времени будете, любезный? шутливо спросил старик, после ответного, почтительного поклона Веденяпина, имея в виду его необычный старомодный сюртук, брюки со штрипками, игровые туфли, начищенные до блеска.
Из девятнадцатого века, сударь, в тон старику ответил Роман. Позвольте представиться. Потомок поручика Веденяпина, первого русского коменданта замка Енидунья в Хаджибейской бухте. 1774 год, вспомнив строки историка Скальковского, смело заявил актер. Пребываю в поисках свидетельств о своем далеком предке
Так это ладно у незнакомца получилась, что старик удивленно кхакнул, растянул рот в открытой улыбке культурного человека, который любит и ценит образованность и эрудированность других.
Не желаете ли откушать чаю? предложил он и повел рукой в сторону балконной двери.
Премного благодарен, со сдержанным достоинством отвечал Веденяпин. И откушать желаю, и чаю.
В ответе актера была шутка, но не было шутовства. Фразы получались гладкими, без запинок, словно являлись из его истинной сущности нормального, культурного человека, а не фигляра, балагура, матерщинника и выпивохи, коим слепила его рабоче-крестьянская реальность и Страна всяческих Советов, по рецептам бездушного атеизма: как жить, трудиться и работать по завещаниям кровожадных вождей мировой революции.
Старик оценил и шутку, и благородство фраз чудаковатого незнакомца, улыбнулся еще раз благосклонно.
Извольте пройти через арку в первый подъезд. Этаж второй. Квартира номер «три». Четыре звонка.
Старик скрылся за кисейным занавесом балконной двери.
Один, два, три и четыре звонка, пробормотал Веденяпин, оглянулся по сторонам, определяя в прохожих, не посмеялся ли кто над их вычурными раскланиваниями.
Гости Одессы неторопливо прохаживались по другой стороне улицы. Даже если бы в этот момент по Энгельса прошел эскадрон улан или кирасир в сверкающих доспехах, никто бы не удивился, наоборот, порадовался, а дамы еще и помахали бы платочками во след бравым кавалеристам. Праздный люд подумал бы, что шикарные маневры устроили несносные киношники. В Одессе, пока еще свободной от «большой» европейской политики в то «перестроечное» время, снимали приличные фильмы, в филармонии с аншлагом проходили концерты камерных оркестров, заезжие джазовые группы имели ошеломляющий успех. Культурная и туристическая жизнь в славном городе у Черного моря бурлила и процветала.
История
Описание подъезда мрачного старинного строения, с чугунными витыми лестницами, с огромными окнами, с ажурными рамами в облупившейся краске, с широкими деревянными подоконниками, на которых можно было бы устроиться на ночлег, не даст того полного ощущения дальнейшего погружения в глубину веков, которое испытал Веденяпин, поднимаясь на второй этаж. Войдя в подъезд, он будто бы оказался в Петербурге времен царствования Павла I, времен мрачных дворцовых заговоров, убийств и государственных переворотов.
Мало того, начинались галлюцинации и видения наяву.
На широченном подоконнике окна, на лестничной площадке между первым и вторым этажом сидела худенькая, большеголовая девочка лет пяти в мятом клетчатом платьице, с розовым, распустившимся на макушке бантом. Капроновые мятые ленточки чудом удерживались на ее головке в жиденьких светлых волосиках. Более уродливое существо в облике ребенка с синюшным личиком Веденяпин встречал только в заспиртованном виде в петербургской Кунст-камере. Страшнючие младенчики на руках прекрасных мадонн Леонардо да Винчи и Рубенса выглядели ангелочками по сравнению с этим жутковатым ребенком. Казалось, старушонка лет девяноста беззаботно посиживала на подоконнике и легкомысленно болтала ножками в детских красных сандалетах, обивая пятками со стены рыхлую от грибка штукатурку. Выпуклый лобик, блеклые, водянистые глазки на выкате, придавали малолетнему уродцу совершенно демонический вид.
Невозмутимый Веденяпин, хотя и был неприятно удивлен этому явлению своеобразного человеческого детеныша, но нашел неуловимое сходство в карикатурных чертах девочки с призраком молодой красавицы в кринолине, что привел его именно к этому дому. Впечатлительный актер, разумеется, домысливал увиденное накануне и пережитое в алкогольном состоянии. Пояснение пришло из реальности в ту же минуту. Во дворе с треском рассыпалось нечто тяжелое и фарфоровое, за ним второе, третье. Звонкий женский голос с высокого этажа наперегонки с троекратным эхом выкрикнул:
Убирайся!.. Видеть не хочу твоей пьяной рожи, тварюга!
Девочка на подоконнике криво усмехнулась тонкими, бескровными губками и попросила Веденяпина, скрипучим голоском карлицы:
Дя-дя, спой песенку.
Что?! не сразу сообразил, обычно находчивый актер и сунулся ближе к пропыленному стеклу лестничного окна, чтобы полюбопытствовать, что же там все-таки разбили. На сером в глубоких трещинах асфальте одесского двора среди белоснежных осколков фарфоровой посуды, словно разбитой вдребезги так и не начатой семейной жизни, одиноко бродил помятый, растрепанный, нетрезвый толстяк, жених давешней свадебной церемонии.
Спой! потребовала жутковатая карлица на подоконнике.
Веденяпин очнулся, впрочем, сильно разочарованный примитивным финалом вчерашней свадьбы.
Здрассьте вам, я в Одессе! нервным фальцетом, бодрячком пропел Рома, на манер одесского шансонье. Здрассте, здрасстье вам!..
Заторможенного впечатлениями прожитого дня, необычная просьба ребенка Веденяпина нисколько не смутила. Попросил же Маленький Принц незнакомого летчика в пустыне нарисовать барашка. Актер сунул руку в карман сюртука, протянул девочке «дежурную» карамельку в бумажке, коими намеревался закусывать попутную выпивку.
Нет. Песенку! Пой песенку, капризно потребовала девочка и помотала головкой, отказываясь от угощения.
Большеголовый ребенок, с синюшным личиком болезненного пропойцы, гипнотизировал собеседника пронзительным взглядом водянистых глаз, растягивал бескровные синие губки в невинной улыбке, скалил редкие мелкие зубки, отчего напоминал человечье воплощение детёныша хищной щуки.
Веденяпину показалось, что реальность издевается над его сознанием и над его тщетными попытками проникнуть в иное время. Светская утонченная красавица в кринолине, встреченная на бульваре, превратилась в уродливую карлицу и явно надсмехалась над ним.
Актер по-свойски уселся на подоконник рядом с девочкой, поболтал ногами, передразнивая малолетнюю незнакомку, откашлялся.
Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная копеек и рублей хрипло запел он, перевирая слова известной песенки и саму рифму. Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня остановился в неуместном кураже и спросил:
Школа тансев Соломона Шкляра тоже не подойдет?
Нет. Детскую, потребовала девочка, сморщилась, будто собиралась заплакать.
Уважил бы Веденяпин ребенка, спел про «голубой вагон», про день рождения, где «все бегут неуклюже», в конце концов, про елочку, что уродилась в лесу, но нет, угрюмая вредность, с каковой девочка-уродец требовала, чтоб взрослый, незнакомый дядя спел песенку, приободрила его и вывела на неуместный кураж. Актер-актерыч попытался отшутиться, в полный голос гаркнул, вызывая подъездное эхо:
Гоп-стоп, мы подойдем из-за угла! Гоп-стоп!..
Дурак! звонко вскрикнула девочка, спрыгнула с подоконника, побежала по лесенке на второй этаж, и, прежде чем скрыться за дверью квартиры номер «3», показала белый язычок.
Не будет тебе подарков, негодяй! выкрикнула она уже из-за двери.
Не надо подарков, подайте вина! Так выпьем за здравие рома!.. эхом отозвался Веденяпин, поднялся следом и четырежды вдавил в стену черный пупок дверного звонка. Или за здравие Ромы, пошутил он для бодрости духа о самом себе.
Дверь распахнул сам благородный старик. Он, видимо, заранее вышел в прихожую, успел приодеться в мятый, старомодный, черный костюм, белую рубашку с мятой черной бабочкой под горлом. Старик приветливо улыбался такими же редкими и мелкими зубами, как и девочка-карлица, только желтыми, прокуренными до черноты.
Веденяпин удивился, что пожилой человек мог иметь в таком почтенном возрасте полный рот своих зубов, искусственные вряд ли стали бы делать такими редкими и почерневшими.