По длинному, темному коридору, заставленному мебельной рухлядью, тюками с тряпьем, ящиками с мутными, пустыми стеклянными банками, ведрами, цинковыми корытами и тазами, они прошли в просторную комнату с высокими потолками. Огромное балконное окно во всю стену, словно бы раздвигало мрак неуютности гостиной. Оживляла вместительный склеп коммуналки распахнутая дверь, из которой парусом выдувалась кисея занавеса, украшенная изумительными подвижными тенями листвы каштанов. Старинный паркет рассохся. Паркетины черными стручки громко хрустели под ногами. Посредине комнаты под тяжелой, вытертой, зеленой парчовой скатертью величественно восседал на четырех изогнутых лапах круглый стол, окруженный старинными стульями с высокими гнутыми спинками. Справа от входа громоздился гигантский сервант с толстыми венецианскими стеклами, за которыми угадывались на полках книги, посуда в стопках, наваленные в беспорядке вещи.
Вот, собственно, и вся нехитрая обстановка комнаты огромной коммунальной квартиры. Слева от серванта не сразу можно было разглядеть за тяжелыми гардинами дверь в смежную комнату, видимо, спальню.
Пока Веденяпин с интересом оглядывал покои холостяка или изгоя большой одесской семьи, стоя спиной к двери, старик принес из общей кухни черный, закопченный жестяной чайник, торжественно водрузил его на стол, на фарфоровую подставку. Из серванта достал две чашки с блюдцами тончайшего желтоватого фарфора с синими замысловатыми узорами, выставил на стол хрустальную сахарницу и плетеное из соломки корытце с печеньем.
Присаживайтесь, сударь, вежливо предложил старик. По бедности завариваем в чайник.
М-может, сладостей прикупить, сходить в магазин за?.. спросил Веденяпин и запнулся, с опозданием понимая, что явился в гости с пустыми руками.
Желаете отужинать?
Веденяпин смутился.
Нет, благодарю вас.
Тогда, прошу, присядьте, настоял старик.
После неловких вступлений и вежливых поклонов интересной беседы за чаем не случилось. Хозяин коммуналки, видимо, ждал, что гость сам найдет тему для разговора. Веденяпин же чувствовал себя неловко и отмалчивался, отхлебывал мутный, прогорклый, невкусный чайный напиток. После второй чашки намеревался откланяться и сбежать, но в коридоре раздался грохот опрокинутых тазов и ведер, истошный женский вопль и узнаваемый топот грубых подошв сандалет недавней знакомой по подъезду малолетней карлицы.
Старик вяло повел рукой в сторону двери.
Весьма странный ребенок моя Ганечка, прохрипел он и пояснил с гордостью:
Правнучка.
По редким зубам и карикатурной выпуклости лба Веденяпин и сам мог бы догадаться о родстве старика и странной девочки.
Да-да, пробормотал актер. Ваша правнучка уже просила меня спеть песенку и отказала в подарках.
Старик усмехнулся, с печалью и сочувствием любящего человека к тяжелобольному сказал:
Весьма и весьма своеобразный ребенок. Шести лет от роду, но иногда так проникновенно глянет исподлобья своими серыми глазками, что диву даешься, сколько во взгляде затаенной, невысказанной мудрости, переживаний, словно бы многих и многих лет, прожитых ею в иной жизни. Словно бы в это убогое тельце переселилась душа ее дальней-предальней родственницы, трагически погибшей Агнии Рудерской Извините, понесло старика он тяжко и сипло вздохнул, будто астматик, и более оживленно продолжил. Правнучка и мне частенько отказывает в подарках, если сочтет, что я не должным образом отнесся к ее просьбам. По вечерам, по мере возможности, читаю ей поучительные, познавательные истории. Ганечка не по-детски внимательно слушает. Когда закрываю книгу, в виду позднего времени, она может просидеть, молча, с четверть часа, при этом ее никак нельзя потревожить, чтобы не расплакалась. И тогда, в знак благодарности, как вчера, она может разжать ладошку с медным пятачком 1890-ого года и оставить монетку на столе в подарок. Или же в дверях обернуться и заявить укоризненно: «Дед, ты врун!» Многие полагают, что девочка не в себе. Но это не так, уверяю вас Болезненный ребенок отгородился вымышленным мирком от чудовищной окружающей среды обитания взрослых: моей безумной дочери, ее сожителя буйного пьяницы и дебошира, диковатых, вороватых, скандальных соседей
Он помолчал, вдруг оживился, будто впервые увидел книгу, что принес с собой гость и положил рядом с собой на стол.
Что это у вас? Разрешите взглянуть?.. Боже мой, Скальковский! восхитился он, когда получил книгу в руки. Где вам удалось раздобыть сей раритет?
Веденяпин неопределенно дернул плечами, не придавая «раритету» особого значения.
Купил по случаю, на Дерибасовской, в букинисте Или на книжных развалах в парке, точно не помню. Кстати, книгу я уже прочитал и сделал выписки. О поручике Веденяпине, например. Моем дальнем предке, я полагаю. Можете, оставить Скальковского себе, сочту приятным сделать вам подарок.
Что вы, что вы! запротестовал старик, но книгу, с перемятыми листами, тут же раскрыл и перелистал. Это слишком щедрый дар.
Пустяки, отмахнулся Веденяпин. Извините, пожалуй, мне пора идти.
Он поднялся.
Нет-нет, останьтесь, прошу вас Останьтесь еще на время. Хочется о многом вас расспросить, но как-то всё не решаюсь. Кажется, вы весьма интересный собеседник. И, если нынче вам надо торопиться по делам, может, зайдете завтра?
Что вы, что вы! запротестовал старик, но книгу, с перемятыми листами, тут же раскрыл и перелистал. Это слишком щедрый дар.
Пустяки, отмахнулся Веденяпин. Извините, пожалуй, мне пора идти.
Он поднялся.
Нет-нет, останьтесь, прошу вас Останьтесь еще на время. Хочется о многом вас расспросить, но как-то всё не решаюсь. Кажется, вы весьма интересный собеседник. И, если нынче вам надо торопиться по делам, может, зайдете завтра?
С удовольствием.
Часиков в шесть? предложил старик.
В шесть, думаю, освобожусь. Снимаем, знаете ли, художественный фильм.
Боже, как это занятно! оживился старик, распахнул дверцы серванта, пытаясь что-то найти. И что же?.. Что за фильму задумали снимать в нашей убогой Одессе, откуда всё последнее пристойное население съехало после жуткого Чернобыля.
Так снимаем, знаете ли, невнятную фантазию о скучных людях, псевдомелодраму а ля девятнадцатый век, проворчал Веденяпин. Кому сие экранное фиглярство будет в интерес, не понимаю
Старик снова присел за стол напротив стоящего гостя и разложил на скатерти из толстенной пачки пожелтевшие, потрепанные по краям листы бумаги. Дрожащими пальцами он потеребил уголки рукописи.
В знак благодарности за Скальковского могу доверить вам «Список» дня на два, на три. Рукопись девятнадцатого века и досталась мне по наследству. Представляет несомненную ценность, но, думаю, исключительно как семейная реликвия.
Список? удивился Веденяпин.
Да-да, «Список Одисса», пояснил старик, «список» рукописная копия старинной рукописи.
Не дожидаясь пока гость присядет, старик кашлянул в кулак и принялся читать, весьма выразительно, поставленным, хрипловатым голосом, будто на сцене домашнего театра перед актерами, приступая к читке новой пьесы.
Часть Первая. «НЕВОЛЬНИЦА». ПРОЛОГ, торжественно прочитал он, отставляя подальше от дальнозорких глаз лист бумаги и отворачивая его к окну. Веденяпин невольно опустился на стул и замер.
В начале августа героического для России 1812 года в Одессе замечена была необыкновенная смертность в разных классах народа, происходящая от жестоких гнилых или нервических горячек, весьма частых в степи Новороссийской. Одесский полицмейстер Мавромихали получил от герцога де Ришелье приказание созвать всех находящихся в городе врачей, дабы решить, какого свойства эпидемия, постигшая безопасный до ныне город, и принять все средства к ея уничтожению.7
Цитата почти по Скальковскому, радостно уточнил Веденяпин.
Старик нервно кивнул, словно опасаясь, что гость уйдет-таки не заинтригованный и пояснил:
Как-то однажды бегло пролистал сие издание у своего товарища по лицею, он бережно приложил ладонь к корешку книги Скальковского. И также нахожу некоторые отрывки весьма схожими. Но сей рукописи, старик переложил ладонь на пожелтевшие страницы, без малого два века. Кто у кого заимствовал, сие неблагодарное занятие оставим критикам, литераторам, исследователям. Продолжу, с вашего соизволения, совсем ненадолго, ради интереса если оный, разумеется, случится, деликатно пояснил старик и снова взялся за чтение рукописных листов.
Список
В театральном доме, занимаемом актерами, на Вольном рынке, близ Александровского проспекта умирало несколько человек, все были одержимы одной и той же болезнью.
Главный доктор Карантина, созданного при театральном доме, коллежский асессор господин Ризенко решился, наконец, произнести в обществе чудовищный приговор: чума, продолжил чтение старик.
Страшная весть достигла купеческого дома, что на Екатерининской улице, когда юная курсистка из Петербурга Агния Рудерская, по приглашению самого (!) генерал-губернатора, собиралась отправиться на бал госпожи Пудовой. Корнет Вольский, славный молодой человек из обедневших дворян, вызвался проводить красавицу Агнию на бал, но вечером принес чудовищное известие о пришествии в город ужасающей чумы. Щеки взволнованного корнета пылали румянцем по причине бодрой ходьбы и безусой юности.
Бледная Агния в нарядном, открытом платье, по моде «антик», без сил опустилась в кресло в прихожей, взглянула на краснощекого юношу в ладном военном мундире кавалергарда и тихо спросила:
Бледная Агния в нарядном, открытом платье, по моде «антик», без сил опустилась в кресло в прихожей, взглянула на краснощекого юношу в ладном военном мундире кавалергарда и тихо спросила:
Вы сами часом не заболели, сударь?
Господь с вами! перекрестился влюбленный корнет, прищелкнул каблуками со звонкими шпорами. Чувствую себя превосходно-с. Однако ж, вам, сударыня, советую остаться дома и не покидать сего убежища до скончания эпидемии. Да-с. Год или два-с, неловко пошутил он и смутился своей страшной шутке. По городу объявлен карантин.
Да-да, карантин, согласилась девушка, с глубокой печалью молвила:
Горели факела тела людские дымились тлеющей отравой помолчала. Картины Босха Боже, наяву Как это ужасно и девушка пролила тихие слезы. Я лишь надеялась до осени отдохнуть у моря в душевной неге
Разрешите, я позабочусь о вас?! воскликнул пылкий юноша в полной уверенности в своей счастливой звезде.
Через неделю корнет умирал от чумной лихорадки на койке военного госпиталя. Юная Агния в белом передничке медсестры поила его бесполезным травным отваром, со слезами наблюдая за угасанием юноши.