Амаро стоял неподвижно, и на лбу его выступил холодный пот. Она могла принять его невольный поступок за оскорбление. Священник ожидал услышать через драпировку слова возмущения. Но вместо этого голос Амелии спокойно спросил из-за двери её комнаты:
Что вам угодно, падре?
Я пришел за водою пробормотал он.
Ах, эта Руса! Какая забывчивая! Извините, падре, извините. Посмотрите, в столовой на столе есть кувшин с водою. Нашли?
Нашел, нашел.
Он медленно спустился к себе в спальню с полным стаканом. Руки его дрожали, и вода расплескалась на блюдечко и на пальцы.
Он лег, не прочитав на ночь молитв. Уже поздно ночью Амелия слышала, как он возбужденно ходил взад и вперед по своей комнате.
V
Амелия тоже никак не могла заснуть в этот вечер. На комоде медленно гасла лампа, отравляя воздух скверным запахом масла; на полу белели сброшенные нижния юбки. Глаза кошки сверкали в темноте фосфорическим зеленоватым блеском.
В соседней квартире непрерывно плакал грудной ребенок. Амелия слышала, как мать укачивает его, напевая песенку:
«Спи, малютка, спи»
Это была бедная прачка Катерина, которую поручик Сова бросил беременную и с грудным ребенком. Она была прежде хорошенькою блондинкою, а теперь обратилась в изможденную, поблекшую женщину.
«Спи, малютка, спи»
Амелия хорошо знала эту колыбельную песенку. Когда ей было семь лет, мать постоянно напевала ее в длинные зимния ночи маленькому, давно умершему сыночку.
Амелия прекрасно помнила это время. Они жили тогда на другой квартире. Под окном спальни росло лимонное дерево, и на его пышных ветвях мать развешивала пеленки малютки Жоана для просушки. Отца девочка никогда не знала. Он был военным и умер молодым; мать иногда вспоминала, вздыхая, о его статной, красивой фигуре в блестящей форме кавалериста.
Восьми лет Амелия начала учиться у пухлой, белой старушки, хорошо знавшей монастырскую жизнь; любимое занятие учительницы состояло в том, чтобы сидеть с шитьем у окна и рассказывать про монахинь. Амелия страстно любила слушать эти рассказы. В это время ее так привлекали церковные торжества и монастырская жизнь, что ей хотелось быть тоже «монахинею, но очень хорошенькою, под белою вуалькою».
К матери её часто приходили в гости священники. Настоятель Карвальоза, коренастый старик, задыхавшийся от астмы на лестнице и говоривший гнусавым голосом, навещал сеньору Жоаннеру ежедневно, как друг дома. Амелия называла его крестным. Возвращаясь по вечерам с урока, она всегда заставала его с матерью в гостиной за болтовнею. Он сидел удобно, расстегнув рясу, подзывал ее к себе и спрашивал уроки.
Вечером приходили еще гости отец Валенте, каноник Крус, приятельницы матери с вечным вязаньем, и капитан Косеро, всегда приносивший с собою гитару. Но в девять часов девочку посылали спать; она видела в щелку двери свет, слышала громкие голоса; потом наступало молчание, и капитан начинал петь, аккомпанируя себе на гитаре.
Так росла Амелия среди священников. Но некоторые из них были антипатичны ей, особенно отец Валенте, жирный, вечно мокрый от пота, с мягкими, пухлыми руками. Он часто брал ее на колени, пощипывал её румяные щечки и обдавал противным дыханием, пропитанным запахом лука и табаку. Зато она была в большой дружбе с каноником Крусом, худым, совершенно седым и очень опрятным стариком. Он входил в комнату медленно, кланялся, прижимая руку к груди, и говорил мягким голосом, слегка шепелявя.
В то время Амелия знала уже катехизис. И дома, и на уроках, ей твердили постоянно о гневе Божием, и Бог представлялся её детскому уму существом, умеющим посылать людям только страдания и смерть; она считала, что его необходимо ублажать и умиротворять постом, молитвою и преклонением перед священниками. Поэтому, если она забывала иногда помолиться с вечера, то налагала на себя на другой день покаяние из боязни, что Господь Бог пошлет ей болезнь или заставит поскользнуться на лестнице.
Лучшее время наступило для неё, когда ее стали учить музыке. В углу столовой стоял старый рояль, покрытый потрепанною зеленою салфеткою и служивший давно буфетным столиком. Амелия часто напевала, расхаживая по дому, и приятельницы посоветовали матери учить девочку музыке.
Настоятель рекомендовал хорошего учителя, бывшего органиста в соборе города Эвора. Это был очень бедный и несчастный человек; его единственная дочь, хорошенькая, молодая девушка, убежала из дому с офицером, а через два года один знакомый увидел ее в Лиссабоне на улице, разряженную и напудренную, с английским матросом. Старик-отец впал в глубокую меланхолию и в крайнюю нужду. Ему дали из жалости место в духовной консистории. Он был очень высокого роста, худ, как щепка, носил седые волосы до плеч; его усталые глаза постоянно слезились, а в доброй, попарной улыбке было что-то трогательное. В Лерии его прозвали за худобу и грустный вид Дядюшкою Аистом. Однажды Амелия тоже назвала его так, но сейчас-же закусила губы, покраснев от стыда.
Старик печально улыбнулся.
Ничего, голубушка, ничего. Чтоже тут дурного? Дядюшка Аист Я ведь и вправду аист одинокий.
Это было зимою. Дожди и юго-восточный ветер не прекращались, причиняя бедным людям много страданий. Дядюшка Аист приходил всегда в полдень на урок к Амелии, дрожа от холода, садился с ученицею за рояль и прятал под себя ноги, чтобы никто не увидел грязных, рваных башмаков. Особенно жаловался он на то, что стынуть руки, и он не может ни писать в канцелярии, ни играть на рояле.
Но когда сеньора Жоанера уплатила ему за первый месяц, старик явился на урок с довольным видом и в шерстяных перчатках.
Ах, Дядюшка Аист, теперь вы не так мерзнете, оказала ему Амелия.
Это на ваши деньги куплено, деточка. Теперь я буду копить деньги на шерстяные чулки. Благослови вас Господь, моя дорогая, спасибо вам.
Постепенно между учителем и ученицею возникла большая дружба. Старик поверял ей свои горести, рассказывал о дочери, о службе в Эворском соборе.
Амелия не забыла о шерстяных чулках дядюшки Аиста и обратилась к настоятелю с просьбою подарить их ей. Тот дал ей две серебряных монеты, и на следующий день она поднесла учителю теплые чулки.
Однажды старик явился еще желтее и печальнее обыкновенного.
Дядюшка Аист, спросила вдруг девочка, сколько вы получаете на службе в канцелярии?
Что я моту получать, голубушка! Конечно, пустяки. Восемьдесят рейс[3] в день
А вам хватает этого на прожитие?
Конечно, нет. Разве можно прожить на это?
В соседней икомнат послышались шаги матери, и Амелия принялась за урок.
В этот день она так пристала к матери, что та согласилась приглашать Дядюшку Аиста к завтраку и обеду во дни урока. Постепенно между стариком и девочкою установились теплые, близкия отношения.
Амелия занималась музыкою очень старательно, находя в этом большое наслаждение. Вскоре она стала уже играть легкия пьески старых композиторов. Дона Мария удивилась однажды, что учитель не дает ей играть «Трубадура».
Это так красиво, сказала ониа.
Но Дядюшка Аист знал только классическую музыку наивные и нежные арии Люлли, менуэты и незатейливые пьески старых времен.
Однажды старик застал девочку очень печальною и бледною. Она жаловалась на какое-то неопределенное недомогание. Учитель предложил уйти, чтобы не утомлять ее уроком.
Нет, нет, не уходите. Сыграйте мне лучше что-нибудь хорошенькое.
Однажды старик застал девочку очень печальною и бледною. Она жаловалась на какое-то неопределенное недомогание. Учитель предложил уйти, чтобы не утомлять ее уроком.
Нет, нет, не уходите. Сыграйте мне лучше что-нибудь хорошенькое.
Он сбросил плащ, сел за рояль и сыграл простую, но очень грустную мелодию.
Какая прелесть! сказала Амелия, когда он кончил играть. Что это такое?
Старик объяснил, что это начало Элегии, написанной одним монахом, его приятелем.
Это был несчастный страдалец, добавил он.
Амелия попросила, рассказать ей про этого человека, закуталась поплотнее в платок и стала слушать.
Несчастный влюбился в молодости в монахиню; она умерла в монастыре от злополучной любви, а он постригся в монахи от горя
Он был красив?
О, да, поразительно красив. И очень богат. Однажды он пришел ко мне в собор. Я сидел за органом. Послушайте, что я сочинил, сказал он мне, сел и заиграл. Ах, деточка, какая чудная это была вещь! К сожалению, я не помню продолжения.
Амелия думала целый день об этой истории. Ночью у неё сделиался сильный жар и бред. Она видела во сне несчастного монаха в полумраке Эворского собора; его глубокие глаза сверкали на изможденном лице. Неподалеку лежала на каменном полу в монастыре бледная монахиня, надрываясь от рыданий. По длинной галлерее шли в церковь францисканские монахи В туманной атмосфере раздавался похоронный звон колокола.
Жар спал у Амелии на следующее-же утро, и доктор Гувеа успокоил сеньору Жоаннеру простыми словами:
Не путайтесь, сударыня, девочке просто уже пятнадцатьлет. Скоро у неё может появиться головокружение и тошнота А потом все войдет в норму, и она будет взрослою.
Сеньора Жоаннера поняла доктора.
У неё, по-видимому, страстная натура, добавил опытный старик, улыбаясь и понюхивая табак.
Вскоре после итого настоятель Карвальоза скончался внезапно от удара. Это было большим несчастьем для сеньоры Жоаннеры. Она заперлась в комнате, не выходила из неё два дня, рыдая и причитая. Приятельницы пришли утешить ее в горе, и дона Жозефа Диас сумела лучше всех выразить их общую мысль:
Перестань, голубушка, нечего убиваться. Ты всегда найдешь себе покровителя.
Это было в начале сентября. Дона Мария ехала на морские купанья в Виеру, где у неё была собственная дача, и пригласила к себе сеньору Жоаннеру с Амелией, чтобы развлечь их немного.
Большое тебе спасибо, голубушка, ответила бедная женщина. Мне так тяжело здесь. Вот тут он ставил всегда зонтик, приходя тут садился, когда я шила.
Ну, ну, забудь это. Будешь купаться в море, гулять, кушать, и все пройдет понемногу. Ведь он уже не молод был. Слава Богу, шестьдесят лет
Ох, милая моя, не за возраст любишь человека, а за дружбу.
Амелии было тогда пятнадцать лет, но она успела уже обратиться в высокую, стройную девушку. Поездка в Виеру доставила ей огромное наслаждение. Она никогда не видала прежде моря и просиживала теперь часами на песчаном берегу, не отрывая глаз от голубого, залитого солнцем пространства.
По утрам она вставала рано и шла купаться. Переодевшись в кабинете на берегу во фланелевый купальный костюм, она входила в воду, дрожа от холода и страха и с трудом подвигаясь вперед среди больших волн. Вода пенилась кругом. Амелия погружалась в воду, выскакивала, прыгала, задыхаясь и выплевывая соленую воду. Но как хорошо чувствовала она себя по выходе из воды!