От разочарования Венька уставился на Шипучий Овраг. Но и там немного радости взору! Черемуха ещё не цвела. Её ветки смотрелись темно, сонно, почти сливались с бороздами, с отвесным обрывом, с тенями на дне Оврага.
Шипучая пена по ободу родникового блюдца казалась серой от той же тени.
Венька поморщил нос. И не напрасно! Ноздрей вдруг коснулся черёмуховый запах. Прохладный, крепкий, лимонадный он лился с бумажного листа.
А на самом ватмане Там ярко, свежо, свадебно цвела молодая черёмуха.
И родничок на рисунке был не просто родничком. А частью какого-то праздника. Он торжественно серебрился на дне Шипучего Оврага не невестина ли фата? Пузырьки воздуха на поверхности посверкивали, словно перламутринки.
И солнце!.. Оно зашло за белесую тучу, но яркости не потеряло.
Столько света и радости было в рисунке чёрного карандаша, что Венька не сразу решился заговорить.
Лишь спустя время спросил:
Как же ты это сделал?
Глупый и наивный вопрос для того, кто уже третий год проходит в школе рисование. Разве Андрей Андреевич не объяснял такую технику рисунка? Чёрный карандаш покрыл часть листа штриховкой, а незаштрихованные части остались белыми, превратились в черемуху, родник и солнце.
Но карандаша вопрос не смутил.
Как я это сделал? переспросил он. А никак Красота она сама сияет.
Только тут Венька заметил, что черёмуха, родник и солнце не просто белые, а сияющие.
Это же подтвердил и Овёсыч. Когда Венька вернулся в Сугробиху, тот сидел на своем крыльце. Верхом на перилах. В руках Овёсыч держал бинокль.
Бабочек, пояснил, наблюдаю!
А потом поинтересовался:
Чем ты, Венька, в Шипучем Овраге занимался? Уж не бенгальские ли огни жёг? Такое сверкание даже отсюда видно. Хорошо, я не через оптику наблюдал за Оврагом. А то бы обжёг глаза!
Не-а, дядя Овёсыч, успокоил Венька конюха. Не обожгли бы. Сияние для глаз не вредно. А вот тьма и мрак да! Их вы в бинокль лучше не разглядывайте.
Килоша
В углу спортзала, рядом с фанерным пьедесталом почёта, стояли две спортивные гири. Одна восьмикилограммовая. Другая побольше, на шестнадцать килограммов.
Как-то на перемене Венька решил немного потренироваться.
Подошёл к маленькой гире. Сосредоточился. И вдруг услышал:
Ах, оставьте меня У меня мигрень!
Мигрень так мигрень! Мало ли у кого голова может разболеться!
Венька собрался перейти к турнику. Но раздался ещё один голос.
Густым басом заговорила большая гиря, которую все называли «Пуд».
Извини мою жену, сказал Пуд. Ей действительно сегодня плохо.
Какие извинения! засмущался Венька. Я всё понимаю. Я вообще сейчас из спортзала уйду. Пусть выздоравливает!
Не уходи! попросил Пуд. Мне нужен совет.
Какой же из меня советчик?! возразил Венька, но всё же сел напротив Пуда, по-турецки скрестив ноги на мате. Если только вот это пригодится Моя бабушка лечит головную боль так. Сплетает на темечке тонкую тугую косичку. А потом изо всех сил как дёрнет её! Получается как бы массаж.
Вдруг Венька замолчал и покраснел, сообразив, что гири без единого волоска.
Нет, нам другой совет нужен, сказал Пуд. Прочитай вот это.
Пуд протянул Веньке конверт.
Письмо было от продавщицы Зины.
«Дорогой Пуд, Гиря и ваши детки! писала тетя Зина. В первых строках своего письма хочу сообщить, что мы живы и здоровы, торгуем помаленьку.
Надумали открыть в магазине новый отдел. Для мётел и деревянных лопат. Я заказала из города ещё и скребки.
Все меня нахваливают. Говорят, правильно, Зина! В Сугробихе живём. Буран задует всей деревней в новый отдел побежим. А пока ничего не покупают наверное, не верят, что зима вернётся. Ну им виднее!
«Дорогой Пуд, Гиря и ваши детки! писала тетя Зина. В первых строках своего письма хочу сообщить, что мы живы и здоровы, торгуем помаленьку.
Надумали открыть в магазине новый отдел. Для мётел и деревянных лопат. Я заказала из города ещё и скребки.
Все меня нахваливают. Говорят, правильно, Зина! В Сугробихе живём. Буран задует всей деревней в новый отдел побежим. А пока ничего не покупают наверное, не верят, что зима вернётся. Ну им виднее!
Больше новостей у меня нет.
А письмо я пишу, потому что сердце заболело о вашем сыночке, о вашем Килоше.