И всё же клуб, был радостью для мужиков (в буфете по праздникам было пиво), и единственной отдушиной для молодёжи и молодых вдов (по воскресеньям были танцы под духовой оркестр).
Кроме этого культурного центра, клуба; площадь окольцовывали школа, почта, баня, маленький базар в пять столов и магазин, у двери которого на серой доске с колёсиками сидел безногий мужчина с двумя рядами орденов и медалей на груди.
Сер и непригляден был посёлок, но жители его дорожили им. Там, за косогором, на посёлке «Восточный» эвакуированные жили намного хуже. Жилищем им служили не хибары и не бараки, а землянки с дощатыми односкатными крышами, возвышающимися над землёй не более чем на 1,52 метра.
Мрачное время, если смотреть на него с высоты сегодняшнего дня; и светлые дни, если видеть их глазами тех, кто перенёс войну, кто вошёл в первый год мирной жизни.
Жили трудно, тяжело, но на лицах людей не было гнетущей хмурости и зависти, они светились радостью жизни. Да и почему бы не радоваться им? Победа!!! Это главное! Но не менее важными был завод и река! Завод давал работу, а заречные луга и лес сено для скота и ягоды. Река делилась своими дарами, стерлядью и осётрами, щукой и килограммовыми окунями и, конечно, разнообразной рыбной мелочью, из которой готовилась настоящая сибирская уха.
Счастливо жили! Лишь у одного человека в посёлке всегда был скорбный вид. Это была женщина, которая несла в себе боль войны. Сторонилась она людей, была замкнута в своём мирке, но ведомом всем старожилам и эвакуированным. Забрала у неё война любимого мужа и двоих детей. Редко выходила она из своего перекосившегося домика, огороженного сгнившим забором, но когда шла в магазин, да по неотложным делам, то каждому мальчику или девочке, встречающимся на пути, предлагала конфеты, а они от неё бежали что было мочи, боялись. Её тёмное одеяние пугало их. Лишь одну Верочку не пугали чёрный платок и чёрное платье Дуни. Безбоязненно подходила она к ней, ласково смотрела своими голубыми глазами в её глаза и что-то тихо говорила. Дуня гладила её по головке, называла Лялечкой, угощала конфетами, затем, прощаясь, крестила Верочку и медленно продолжала свой путь. Верочка долго смотрела ей вслед, махала маленькой ручкой, потом, вздыхая, возвращалась к своим важным играм-делам.
Посёлок. Своим фасадом он смотрел на луга, при разливе Оби заливаемые водой. В его затылок упирался косогор, поросший боярышником, искривлёнными берёзами, подтачиваемыми родниками, и густой крапивой, более злой, нежели сам чёрт. Верочка боялась крапивы, очень сильно она жалила, но Верочка очень сильно любила и ягодки боярышника. Своими рубиновыми каплями они постоянно манили её к себе. И Вера, превозмогая боль от укусов крапивы, по узкой тропе взбиралась по косогору к густому кусту боярышника и наслаждалась сладкой мякотью его крупных ягод. А ещё на косогоре росла заячья капуста, маленькая, меньше Верочкина кулачка. Мальчики рвали ту капусту и ели, Верочка видела это, но сама никогда даже не пробовала её зелёных листков. Красные ягоды боярышника, аромат которых приятно щекотал её ноздри, казались ей вкуснее какой-то капусты и даже слаще конфет «Золотой улей» в красивой жёлтой обёртке с нарисованными сотами. Наслаждаясь, Вера слышала как изредка, чуть выше проезжала машина. Там был взвоз, по которому шли гружённые кожей телеги и что-то везли в своих кузовах редкие грузовые автомобили. Утром по этому взвозу шёл на работу поселковый люд и автобус. Шли те, кто работал на деревообрабатывающем заводе и 521, военном, называемом станкостроительным. Эти заводы были относительно недалеко, а в автобусах ехали те, кто работал в городе.
Верочкина мама работала в городе и каждое утро она уезжала на работу в первом автобусе. Верочка оставалась дома одна, ни бабушки, ни дедушки у неё не было, а своего папу она не знала, ни разу не слышала его голос, но она знала, что он самый хороший папа на всём белом свете, потому что у него очень добрые глаза. Эти глаза ласково смотрели на неё с маленькой фотографии, аккуратно вправленной в рамочку стоящую на комоде рядом с настольным зеркалом с металлической скобкой ножкой на оборотной стороне его. Верочка часто видела маму, смотрящей на её папу. И каждый раз, с крупными слезами на глазах, мама что-то тихо говорила ему. О чём разговаривала мама с папой, Верочка не знала, лишь один раз она чётко услышала: «Будь проклята эта война!» Пять лет, всего пять лет было Верочке, но она прекрасно понимала смысл этого страшного слова, война! Каждый раз, услышав его, Верочка сжималась в маленький комочек и замирала в ожидании чего-то ужасного со страшным лицом, страшнее, чем у грозного белого памятника стоящего на площади рядом с клубом.
Не было у Верочки ни бабушек и ни дедушек, некому было её приласкать, некому было с ней даже поговорить.
Барак, в одной из комнаток которого жила Верочка с мамой, оживал лишь поздно вечером, когда его жильцы возвращались с работы, но им не было никакого дела до маленькой девочки, у всех были свои заботы и дела.
До прихода мамы с работы у Верочки была единственная радость, её милая подружка Любочка, мирно лежащая сейчас на маминой кровати!
Я буду носить тебя на ручках, буду кружить на цветочной полянке! Все бабочки и стрекозки будут смотреть на тебя и с завистью говорить: «Ах, какая красивая у Веры Любочка! Ах, какое красивое сегодня на ней платьице!» а я им скажу, что сама сшила его для тебя! Вот только лоскуточков у меня мало, ну, да, ничего! Я сошью тебе сарафанчик! Ты пока полежи, Любочка, здесь, на кроватке, а я пойду, принесу коробочку, ту, которую мамочка, моя милая мамочка, подарила мне на день рождения! Ты помнишь, я показывала её тебе! Ах, как вкусно она пахнет! Мамочка говорила, что в ней были очень дорогие духи «Красная Москва», их папа ей подарил. Я не знаю, где та настоящая «Красная Москва», но она, наверно, очень красивая, если так очень вкусно пахнет. А один раз, Любочка, я её видела! Она такая такая знаешь вся хрустальная, как башенка! Нет, что ты, Любочка, погладив по головке куклу, у завода башня круглая и чёрная, а та как льдинки на реке! Сияет, переливается на солнышке, как прозрачный камешек, когда смотришь сквозь него на солнце! Ой, и чё это я с тобой заговорилась! Нам скоро гулять с тобой, а сарафанчик ещё не готов! Ну, я пошла за коробочкой.
Через минуту, крепко прижав к груди своё сокровище, красную коробочку с лоскуточками, камешками и разноцветными фантиками, Верочка стояла возле маминой кровати и задумчиво смотрела на свою единственную куклу. Мысленно она видела её в кружевном белом платье, но Глубоко вздохнув, Верочка осторожно отняла руки с коробочкой от груди и положила свою драгоценную ношу рядом с куклой.
Открыв коробочку, Верочка с нежностью посмотрела большими голубыми глазами, опушёнными густыми ресницами, на её содержимое, вновь глубоко и тяжело, как женщина, придавленная вечными заботами о семье, вздохнула и стала медленно перебирать маленькие ситцевые лоскуточки в надежде, что в глубине её может быть спрятался белый лоскуток ткани, не замеченный ранее. Белых кружевных тряпиц в коробочке не было. Верочка ещё раз тяжело вздохнула, взяла ножницы и после напряжённой работы выкроила заготовку для юбочки. Через час новый сарафанчик украшал тоненькое тельце Любочки.
Летние дни с рыжим солнцем на голубом небе в этот год давно не видели дождя. Зелёная трава, взросшая весной буйной густой лентой вдоль заборов, пожухла и потеряла свой блеск. Даже лопухи, в благоприятные времена выраставшие почти в Верочкин рост, в эти знойные летние дни скукожились и скрутились в жгуты.
Посёлок тих, ни ветерка. Лишь изредка, взбивая клубы пыли, пройдёт по грунтовой дороге, понурив голову, старая лошадка, тянущая скрипучую телегу с древним ездоком.
Верочка стояла на крыльце, у раскрытой двери, ведущей в тёмный зев барачного коридора, и широко раскрытыми глазами смотрела на незнакомого мальчика-ровесника, мастерящего перочинным ножом кораблик из толстой сосновой коры.
А лужу ты нигде не найдёшь, подойдя к нему проговорила Верочка, и присела рядом.
Мне и не надо никакой лужи! не отрываясь от занятия и даже не взглянув на собеседницу, буркнул он. Меня папа в воскресенье на рыбалку возьмёт, а на реке знашь скоко воды.. уйма!
Дак, то на реке-е-е!
Реке-е-е! передразнил Верочку мальчик, и приподнял голову. А чё эт у тебя?
Любочка! Я ей сегодня новый сарафанчик сшила!
Фу, ну и сарафанчик! Серый, как пыль на дороге! И вся она у тебя какая-то дранная, твоя кукла!
Сам ты.. сам!.. вскрикнула Верочка, резко поднялась и побежала к тёмному зеву коридора, поглощавшему мрачные двери мизерных комнат барака.
Дома, сидя на маминой кровати, Верочка с болью смотрела на свою любимую куклу. Она не обижалась на мальчика, более того, ей было даже стыдно за его грубость, но сильнее всего её терзало собственное бессилие, она не могла сшить Любочке белое кружевное платьице. Не могла нарядить её к маминому дню рожденья!
В сентябре у мамы день рожденья, а ты у меня, Любочка, и правда какая-то ненарядная! глядя на куклу, проговорила она, и руки сами потянулись к ножницам.
И вот Верочка уже стоит рядом с маминым сундуком. Миг, и маленький белый кусочек от кружевной маминой кофты в её руках.
В воскресенье в клубе были танцы под духовой оркестр.
Верочкина мама, с тех пор как муж ушёл на фронт и погиб там, ни разу не была на танцах, но сегодня такие же, как и она, молодые вдовы уговорили её пойти в клуб и хотя бы на время забыть своё горе.
Пожалуй, пойду! уже в двадцатый раз, а может быть и более, твердила она, стоя перед зеркалом и снимая папильотки с пышных русых волос. Пойду! Что со мной сделается!
Верочка смотрела на мать и радовалась её хорошим настроением.
Мамочка, ты у меня сегодня очень красивая! глядя, как мать укладывает пряди волос, проговорила Верочка и, приблизившись к ней, обхватила её ноги руками и уткнулась личиком в пахнущее сладким ароматом платье.
Только сегодня? с улыбкой спросила её мать.
Всегда! Ты у меня всегда красивая, самая красивая и добрая мамочка на всём свете.
А ты побудешь дома одна? Я не долго! Только схожу в клуб, побуду там минутку и вернусь.
А я пока с Любочкой поиграю!
Вот и договорились! ответила мать и, осторожно отстранив от себя дочь, направилась к сундуку.