А «Скорохода» нет? спрашиваю я тихонько у Яши, но тётя все слышит.
Какой умный мальчик! удивляется она, и тут же, спохватившись, добавляет, мол, что же тут удивляться, и смотрит на дедушку, не велики? Есть на размер меньше.
Дедушка мнет левый, смотрит на меня, снова мнет.
За лето сносит Принесите, Валечка, двадцать восьмой.
И гладит меня по головке.
Из послесловия
В характеристиках, выданных Яше и на 404-м, и на 545-м нет ни слова о беспощадности к врагам, о железной руке. Не был он ни лектором, ни пропагандистом. «Политически грамотен. Делу ЛенинаСталина предан. Принципиальный, ответственный» Приевшиеся, ничего не значащие слова. И только в характеристике парторга ЦК на 614-м (патронзавод в Саратове) над красной размашистой подписью читаю «дельный руководитель».
Я не помню, говорил дядя Саша, чтобы папа кому-то угрожал или агитировал. Он сразу приступал к делу, то есть выяснял, сначала в общих чертах, потом детально, что необходимо, какие утыкания, и чем он может помочь конкретно. И помогал, и дотошно разбирался, что помешало, отделяя при этом болтунов и бездарей, решительно заменяя на дельных, толковых. «Дельный». Это слово папа любил. Этим всё сказано.
А я думаю не всё.
«Людей надо подкормить». Из этих трёх слов Яша выделял глагол. Ни «людей», заметьте, ни абстрактный призыв к гуманизму. И даже не планзакон, вшитый в его сознание наречием «надо» и расстрельной должностью. А «кормить» первое дело семейного человека, добытчика. Не бить, не любить а кормить, вкладывая, как бабушки и прабабушки, как кормящая мама, то есть природно, но и качественно, со знанием дела, мастерски, так в идеале, как, допустим, организовано в Раю. Потому что «не хлебом единым жив человек», а рабочий воензавода тем более. Не говоря уже о семье, не говоря уже о внуке.
Кукольная комедия
Мы идем мимо кукольного театра. В одной руке у меня коробка с новыми сандаликами, в другой петушок. Можно не спешить, а Яша ускоряет шаги Раз в месяц Яша приходит домой поздно.
Ну что, спрашивает Соня, как прошло?
Аа говорит Яша, кукольная комедия. Не о чем говорить. Болтуны
Слова эти ронялись без особых эмоций, и я не задумывался о том, почему Яша каждый месяц ходит в кукольный театр на одно и то же представление, ходит без удовольствия и рассказывать не любит. И меня мама водила, и мне эти волкизайцы не понравились. Но я бы назвал спектакль иначе не «Болтуны», а «Пискуны», потому что и зайцы и волки пищали истеричными женскими голосами, как тот несчастный кот-в-сапогах, которого играла толстая тетка с усами, и всем было видно, что кот тетка, толстая, немолодая, писклявая.
Яше рассказывать не хотелось, но Соня требовала. И он говорил, говорил, Соня подливала, возмущение росло, мелькали какието «Галины, Полины, Сегуты». Волки, зайцы. И выскочка Шкловер сверкал кощеевым глазом вузовским значком. (А Яша такого значка не имел.) И дикт вибрировал, бубнил, навевая сон
Повзрослев, я узнал, что речь шла совсем не о кукольном театре, а о заседании парткома. Яков Исакович Бедеров и в партийных рядах ниже члена бюро не опускался и в министерстве, и в артели инвалидов, а в Чкалове дошел до зам. парторга ЦК ВКП (б) и этого было вполне достаточно, чтобы объяснить, почему места отправления религиозных культов он обходил десятой дорогой, и мимо здания бывшей синагоги, а тогда Центрального театра кукол им. В. И. Ленина (что на углу Рогнединской и Шота Руставели) дедушка проходил, отворачиваясь и ускоряя шаги
Дуся, дворничиха, ходила в церковь. Каждое воскресенье, с утра, надевала белый платочек и уходила.
Молиться ходит, сказала Надька, Знаешь кому?
Я не знал. И не знал, что значит «молиться».
Бога просит, сказала Соня. Сама споила, а теперь бегает.
Не думаю, чтобы я что-нибудь понял. Бог..? Кто его знает Где-то в глубине мелькала золотая рыбка. А Надька говорила на небе живет Но бегать куда-то, просить кого-то Во-первых, можно самому накопить, или выстрогать. А во-вторых, что я, попрошайка что ли какой-то?!
Дуся, дворничиха, ходила в церковь. Каждое воскресенье, с утра, надевала белый платочек и уходила.
Молиться ходит, сказала Надька, Знаешь кому?
Я не знал. И не знал, что значит «молиться».
Бога просит, сказала Соня. Сама споила, а теперь бегает.
Не думаю, чтобы я что-нибудь понял. Бог..? Кто его знает Где-то в глубине мелькала золотая рыбка. А Надька говорила на небе живет Но бегать куда-то, просить кого-то Во-первых, можно самому накопить, или выстрогать. А во-вторых, что я, попрошайка что ли какой-то?!
У бабушки к нему свое отношение. «Хорошо говорит она, Покажите мне его! Не можете? Соня знала, что говорит. Не можете Прячется от людей Конечно, такое допустить! Я понимаю, война. А Володю за что? Конь убивает человека. Не волк, не лев, а лошадь. Нет, хуже лошенок-жеребёнок убивает ребёнка. Где такое видано? За какие грехи? Что он видел в 12 лет?»!
Нет, ни в какую церковь Соня никогда не ходила. И детей воспитала так. И хотя мне, уходящему на экзамен, вдогонку шептала «Шма Исроэл» на моё любопытство отмахивалась: «А-а, это по цыгански.» И продолжать не хотела. Вот и Яша никогда Его не упоминал, не божился, а вместо молитвы лизнет большой палец у запястья (то самое место, куда Соне торговки капают сметану на пробу) лизнет и другой ладонью сотрет, и так трижды, объясняя, «что так бабушка делала на здоровье, на счастье». И я не задумывался, зачем, и какой в этом смысл, и о какой бабушке идет речь впрочем, не о моей Соне точно. Нет, и Яша ответработник и партиец к небесному ведомству касательства не имел, в субботу работал, кушал все без постов и кошерных запретов. И никаких церквей вместе со мной не посещал, более того обходил. И какая, в сущности, религия, если за это грозило «минимум строгач по партийной линии, это минимум, а, не взирая на ордена, положишь билет и под зад коленом».
Тем более, «Бога нет раз ракета полетела».
Но два раза в год
Что ты творишь?! шептала Соня за перегородкой Ты думаешь, поднял воротник и тебя не узнают?! Ты думаешь, бирюльки тебя спасут Ты забыл, кто ты такой! Куда! За одно это слово они тебя сразу ненавидят больше. «Он должен» А дети? Какое продвижение? Какая будущность сын сиониста, не дай бог. Посмотри на ребенка такой больной. И ты хочешь оставить его без куска хлеба?
Но Яша, опуская пониже поля шляпы, говорил:
Ты ж понимаешь я должен. Хотя бы два раза в год. Ты ж понимаешь.
Разговор на этом заканчивался. Яша поднимал воротник и уходил, как выяснилось теперь, в синагогу, но не в ту, где был кукольный, а на Подол. Два раза в год. И бабушка ждала его, выглядывая в окно. И не ругалась, и не спрашивала ни о чем, когда он возвращался. Я не помню, садились ли старики пить чай, говорили или молчали, ложились ли спать раньше. Помню тишину.
Из послесловия
«Да, сказал дядя Саша, поглаживая, пробуя фактуру ткани, жмых, барак Чкалов, я помню
Папа нашел нас, и мы переехали в общежитие сельхозтехникума, на первый этаж, в маленькую восьмиметровую комнатушку. Две кровати, шифоньер. А главное печка. Это было счастье, люди жили в бараках, в холоде, а у нас была печка.
И вот однажды вечером стук в дверь. На пороге Маруся (Сонина сестра), с двумя малыми детьми. Стоят, замерзшие, плачут. Что такое? Получили ордер на вселение, как эвакуированные, на уплотнение, в один дом. Пришли, а хозяин на порог не пустил. А, жиды, говорит, пошли вон! И выгнал. Он здесь начальник, работает в милиции
А ордер показывали?
Я не успела. Он стал кричать
Хорошо, сказал Яша, разберемся.
И назавтра пошел к нему, с ордером, поговорить, объяснить. А тот снова, с порога «уплотнению не подлежу, жиды, сволочи»
Хорошо, сказал Яша. И в горкоме объяснил, что «эвакуация, как часть сталинского мобилизационного плана, есть закон военного времени, за невыполнение которого»
На второй день милиционера отправили на фронт. И Марусю с детьми вселили на освободившееся место.
И папа снова хлопотал, устраивал».
Злата
1
Обычно бабушка поправляет мне шарфик, если это зима, и говорит, чтобы идти не по лужам, если весна или осень, но сейчас май, почти лето, и мы с Яшей одеты, надели костюм и костюмчик, очень похожие, коричневые, только у Яши двубортный, зато у меня из чертовой кожи, и туфли в тон, только у Яши чешские, а у меня зато «Скороход», и всё похожее остальное, и галстук и галстучек, только у Яши с булавкой, а у меня так. И два носовых платка выстиранных и выглаженных, вручаемых Яше.
Цвай-пара! говорит Соня одобрительно, переводя взгляд то на меня, то на Яшу, и вдруг спохватывается, бежит на кухню и выносит нам по чашке компота на дорожку. И хотя мы уже одеты, но садимся и пьём. На третий день компот из сухофруктов это что-то с чем-то, даже без златыных коржиков, которые тут же и появляются. И мы оба пьём, пьём молча, сосредоточенно, чтобы не залиться.
Компот, между прочим, Соня тоже делает по златыному рецепту, где главное правильно выбрать груши-сушку обязательно цельные и чернослив, и большой сахарный изюм, и яблоки не замученные, лучше всего антоновку, и добавить лимонную цедру или сок, и настоящий мёд.
Да разве только компот? А холодное из петуха, а коржи с маком, а снежки? Кто научил? Злата. А подсинивать белые рубашки Яше, а вывешивать подушки на балконе в мороз? А утку в утятнице, а бурлящее жаркое в горшочках, а варенец, а блины со сметаной, а сливочное масло на носик клизмы для ребенка
Я прислушивался к кухонному хору, к голосам, перемежаемым лязгом, шипеньем и бульканьем, и мне казалось к бабушкиному и маминому прибавляется не только пупкино мяуканье, но и еще чей-то голосок, бабушкиной мамы или маминой бабушки, а возможно, и Яшиной тоже «мамы» так он её называл.
Для меня же голосок этот более полувека оставался безымянным. Косвенно различимым в рецептах, способах выглаживания платочков, и словечках стандартного евронабора «цимес, тухес, шлымазл», нет-нет, а вылетающих и порхающих по дому.
Своего отца Соня вспоминала охотно. Огромный, во всю дверь. Красавец. Управляющий имением. Выкрест. А вот о маме говорить не хотела, вопросов даже не любила. Не рассказывала. По имени не называла. Ну что ж, думал я, нет, так нет. Вернее и не думал, и не спрашивал. Злату я не застал. Хотя, утверждать, что мы разминулись, я тоже не могу. Её не стало в мае, а я родился в октябре того же, 1955. Мне кажется, я чувствовал, как она заносила котлетки, свеженькие, Неличке. Поджаренные только что, свеженькие, с лучком и белой на молочке булкой. Заносила, кормила маму, осторожно трогала живот. Тоже ждала, тоже беспокоилась и переживала.
2
Скандал был страшный. С криками на весь дом, на всю улицу, когда Соня забывалась, и стекла, и диктовая перегородка, отделявшая кухню от спальни, дрожала и вибрировала и вдруг, опомнившись, переходила она на шепот, волнами, будто кто-то вращал ручку «громкости» резко то вправо, то влево, и казалось, все, откричала, а старческий голосок снова Что я такого сказала? плачущий голосок Что я такого? И Соня Что??? (ручку вправо) Она еще спрашивает!! снова задыхаясь от возмущения Ты ж меня в гроб! В могилу! Ты всех нас (ручку влево) И в доме прислушивались, ожидая новой волны криков и проклятий.