А ты знаешь, что было в то время с твоими предками? спросил белый. Должно быть, они были храбрыми, честными воинами и, сидя в советах вокруг костров, давали соплеменникам мудрые наставления.
А ты знаешь, что было в то время с твоими предками? спросил белый. Должно быть, они были храбрыми, честными воинами и, сидя в советах вокруг костров, давали соплеменникам мудрые наставления.
Мое племя прадед народов, но в моих жилах нет ни капли смешанной крови, в них кровь вождей чистая, благородная кровь, и такой она останется навсегда. На наши берега высадились голландцы. Белые дали моим праотцам огненную воду; они стали пить ее; пили с жадностью, пили до тех пор, пока им не почудилось, будто земля слилась с небом. И они решили, что увидели наконец Великого Духа. Тогда моим отцам пришлось расстаться со своей родиной. Шаг за шагом их оттесняли от любимых берегов. И вот теперь я, вождь и сагамор[7] индейцев, вижу лучи солнца только сквозь листву деревьев и никогда не могу подойти к могилам моих праотцев.
Могилы внушают благоговейный трепет, заметил собеседник индейца, растроганный благородной и сдержанной печалью Чингачгука, и они часто помогают человеку в его благих начинаниях; правда, что касается меня, то я бы хотел, чтобы мои кости остались белеть в лесах или были разодраны на части волками. Но скажи, где живут представители твоего рода, потомки людей, которые пришли в делаварскую землю много весен назад?
Ответь мне, куда исчезли, куда скрылись цветы давно улетевших летних дней? Они упали, осыпались. Так погиб и весь мой род: все могикане, один за другим, отошли в страну духов. Я стою на вершине горы, но скоро придет время спускаться вниз. Когда же и Ункас уйдет вслед за мной, тогда истощится кровь сагаморов: ведь мой сын последний из могикан!
Ункас здесь, послышался мягкий молодой голос. Кто упомянул об Ункасе?
Белый охотник поспешно вынул свой нож из ножен и невольно потянулся за ружьем. Чингачгук же, заслышав голос, остался спокойно сидеть и даже не повернул головы.
В следующее мгновение показался молодой индеец; беззвучными шагами он проскользнул между двумя друзьями и сел на берегу быстрого потока. Ни одним звуком не выразил индеец-отец своего удивления. В течение многих минут не слышалось ни вопросов, ни ответов; каждый, казалось, ждал удобного мгновения, чтобы прервать молчание, не выказав любопытства, свойственного только женщинам, или нетерпения, присущего детям.
Белый охотник, очевидно, подражая обычаям краснокожих, выпустил из рук ружье и тоже сосредоточенно молчал.
Наконец Чингачгук медленно перевел взгляд на лицо своего сына и спросил:
Не осмелились ли макуасы оставить следы своих мокасин в этих лесах?
Я шел по отпечаткам их ног, ответил молодой индеец, узнал, что число их равняется количеству пальцев на моих обеих руках. Но ведь они трусы и прячутся в засадах.
Мошенники залегли в чаще и ждут удобной минуты, чтобы добыть скальпы и ограбить кого-нибудь, сказал Соколиный Глаз. Этот француз Монкальм, конечно, послал своих шпионов в лагерь англичан во что бы то ни стало узнать, по какой дороге движутся наши.
Довольно! сказал старший индеец, взглянув в сторону заходящего солнца. Мы выгоним их из кустов, как оленей Соколиный Глаз, перекусим сегодня, а завтра покажем макуасам, что мы настоящие мужчины.
Я согласен. Но, для того чтобы разбить ирокезов, прежде всего нужно отыскать, где прячутся эти хитрые плуты, а чтобы поесть, нужно найти зверя Да вот он, тут как тут! Посмотри-ка, вон самый крупный олень, какого я встречал в течение нынешнего лета! Видишь, он бродит внизу в кустах?.. Послушай, Ункас, продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, я готов поставить три совка пороха против одного фунта табака, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.
Не может быть! ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. Ведь над кустами видны лишь кончики его рогов.
Он еще мальчик, усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, обращаясь к старому индейцу. Он думает, что, видя часть животного, охотник не в силах определить, где должно быть все его тело.
Он прицелился и уже собирался показать свое искусство, которым так гордился, как вдруг Чингачгук ударил рукой по его ружью и сказал:
Ты, верно, хочешь сразиться с макуасами, Соколиный Глаз?
Эти индейцы чутьем узнают, что кроется в чаще, произнес охотник, опуская ружье и поворачиваясь к Чингачгуку, как бы признавая свою ошибку. Ну что делать! Предоставляю тебе, Ункас, убить оленя стрелой, не то, пожалуй, мы действительно свалим животное для этих воров ирокезов.
Чингачгук одобрил предложение белого, выразительно кивнув головой. Ункас бросился на землю и стал осторожно подползать к оленю. Когда молодой могиканин очутился всего в нескольких ярдах от кустов, он бесшумно наложил стрелу на тетиву лука. Рога шевельнулись; казалось, их обладатель почуял в воздухе близость опасности. Еще секунда и тетива зазвенела. Блеснула стрела. Раненое животное выскочило из ветвей прямо на своего скрытого врага, грозя нанести ему удар рогами. Ункас ловко увернулся от взбешенного оленя и, подскочив к нему сбоку, быстро пронзил его шею ножом. Олень ринулся к реке и упал, окрасив воду своей кровью.
Дело сделано с ловкостью индейца, одобрительно сказал Соколиный Глаз, беззвучно смеясь. Приятно было смотреть! Но все же стрела хороша лишь на близком расстоянии, и в помощь ей нужен нож.
У-у-ух! произнес его собеседник и быстро повернулся, точно собака, почуявшая дичь.
Клянусь богом, кажется, сюда идет целое стадо! заметил Соколиный Глаз, и его глаза заблестели. Если олени подойдут на расстояние ружейного выстрела, я всетаки пущу в них пулю-другую, хотя бы весь союз шести племен услышал грохот ружья! Что ты слышишь, Чингачгук? Для моего слуха лесные чащи молчат.
Вблизи только один олень, да и тот убит, сказал индеец и наклонился так низко, что его ухо почти коснулось земли. Но я слышу звуки шагов.
Может быть, волки гнали этого оленя и теперь бегут по его следам?
Нет. Приближаются кони белых, ответил Чингачгук, горделиво выпрямился и принял прежнюю позу. Соколиный Глаз, это твои братья. Поговори с ними.
Хорошо. Я обращусь к ним с такой английской речью, что самому английскому королю не было бы стыдно ответить мне, сказал охотник на том языке, знанием которого он гордился. Но я ничего не вижу и не слышу: ни шагов животных, ни топота человеческих ног. Ага! Вот треск сухого хвороста! Теперь и я слышу, как зашелестели кусты. Да-да, шум шагов! Я его принял за отголосок рева водопадов. Но вот и люди. Боже, спаси их от ирокезов!
Глава IV
Ты не уйдешь из леса раньше,
Чем за обиду я не отомщу.
Шекспир. «Сон в летнюю ночь»Едва охотник замолчал, как показался первый всадник небольшого отряда. Его-то шаги и уловил настороженный слух индейца.
Через полянку бежала одна из тех извилистых тропинок, которые протаптывают олени на своем пути к водопою; она упиралась в речку подле того места, где отдыхали белый охотник и его краснокожие товарищи. По тропинке медленно двигались путешественники, появление их в глубине этих непроходимых лесов казалось весьма странным. Соколиный Глаз сделал навстречу им несколько шагов.
Кто идет? спросил разведчик, как бы нечаянно подняв левой рукой ружье и приложив указательный палец правой к курку; в то же время он старался, чтобы в этом движении не было угрозы. Кто идет сюда по опасной и дикой тропе зверей?
Друзья закона и короля, ответил всадник, ехавший впереди остальных. С восхода солнца мы едем в тени этого леса и жестоко измучены усталостью, голодом и трудным странствием.
Вы, наверное, заблудились, прервал его Соколиный Глаз, и настолько беспомощны, что не знаете, ехать ли вам направо или налево.
Вот именно. Не знаете ли вы, как далеко отсюда до королевского форта Уильям-Генри?
О! воскликнул белый охотник и расхохотался, но быстро подавил неосторожный громкий смех, опасаясь привлечь внимание врагов. Вы потеряли дорогу, как собака теряет след оленя, когда между ней и зверем расстилается озеро Хорикэн. Уильям-Генри!.. Боже мой! Если вы друзья короля и у вас есть дела с королевской армией, лучше поезжайте по течению реки к форту Эдвард и скажите о том, что вам нужно, Веббу, который спрятался в этой крепости, вместо того чтобы пробиться в теснины и прогнать дерзкого француза в его берлогу за Шамплейном.
Путник ничего не ответил на это странное предложение, потому что другой всадник выехал из рощи и, обогнав его, сказал, обращаясь к охотнику:
Сколько отсюда до форта Эдвард? Из того места, куда вы теперь советуете нам отправиться, мы выехали сегодня утром, а направляемся в верховье озера.
Значит, вы раньше потеряли зрение, а потом уже заблудились, потому что дорога через волок, шириной по крайней мере в две сажени, просторней, пожалуй, чем лондонское шоссе, и шире дороги перед самим королевским дворцом.
Мы не будем оспаривать достоинства военной дороги, с улыбкой возразил Хейворд, ибо, как, наверное, догадался читатель, это был он. Полагаю, в настоящую минуту достаточно сказать вам, что мы доверились проводнику-индейцу, который обещал провести нас ближайшей, хотя и очень глухой тропинкой. Но оказалось, что он плохо знал ее, и теперь совсем непонятно, где мы очутились.
Индеец, заблудившийся в лесу? сказал охотник и с сомнением покачал головой. Он заблудился в такое время, когда солнце жжет вершины деревьев, а ручьи полны до краев, когда мох каждой березы может сказать, в какой стороне неба загорится вечером северная звезда? Леса полны оленьих троп, которые сбегают или к рекам, или к соляным ямам, словом, к местам, известным каждому. Кроме того, и гуси не все еще улетели к канадским водам. Странно, необыкновенно странно, что индеец сбился с пути между Хорикэном и излучиной реки! Не мохок ли он?
По рождению нет, хотя это племя приняло его к себе. Мне кажется, его родина севернее и он принадлежит к индейцам, которых вы называете гуронами.
У-у-ух! в один голос вскрикнули краснокожие товарищи белого охотника.
До сих пор они сидели неподвижно и, по-видимому, бесстрастно относились ко всему происходящему, но в эту минуту могикане вскочили: удивление, видно, взяло верх над их выдержкой.
Гурон? повторил суровый разведчик и снова, не скрывая недоверия, покачал головой. Это предательское, вороватое племя. Гурон остается гуроном, кто бы ни принял его к себе. Никакими средствами вы ничего не сделаете из него, он всегда останется трусом и бродягой. Раз вы отдали себя в руки одного из этих людей, можно только удивляться, что он еще не заставил вас наткнуться на целую шайку.