Господи, дожили. Дети вчера за кусок курицы подрались
Надя так свыклась с голодом, что не удивилась, но ее ободрило, что кругом аналогичное несчастье. Она только вяло подумала, что кусок курицы стоит драки.
Она не допускала экскурсий в продуктовый магазин, чтобы не мучиться предвкушением. Не было уверенности, что она дотянет до получки, и не стоило изводить себя напрасными надеждами.
Наступил день торжества. Сжимая сумку с честно заработанными двадцатью тремя рублями, Надя гордо ступила на территорию запретной зоны, не сразу осознав, как изменились знакомые места. В магазине было по-сиротски пусто, отсутствовали люди и товары. Надя испугалась, что от недоедания сошла с ума. Вдоль задней стенки магазина тянулись, сверкая стеклом и металлом, чистые витринные прилавки. В торце пустовали ряды деревянных лотков для хлеба. Ни одной консервной банки, ни «Завтрака туриста», ни «Килек в томате», которые Юлия Андреевна выбрасывала из продуктовых заказов в ведро, пеняя советской пищевой промышленности на несъедобную субстанцию. Позади прилавка скучала полная продавщица в испачканном халате, и вид у нее был не торговый, без тонизирующего куража скорее горестный.
Простите несмело обратилась Надя и осеклась. Продавщица распустила скрещенные на груди руки, обернулась на зов, уперлась глазами в Надю не так, как смотрели продавцы на надоевших покупателей, а устало, обреченно, и Надя поняла, что это не сон и не сумасшествие. Она вышла из магазина и побрела по улице, думая, что точно погибнет. В третьем по счету магазине обнаружилась горка неопрятной грязно-розовой массы, на которой лежал ценник: щупальца кальмара. Настроение взмыло до восторга, Надя несла домой вожделенную добычу, предвкушая резиновый вкус, и жалела, что нет хлеба, но это было ничего есть еда, а без хлеба можно обойтись.
Чем питаешься? спросил ее вечером Виталя, Колин приятель, который захаживал в гости, глядя, как она давится нечищеным морепродуктом.
Чем питаешься? спросил ее вечером Виталя, Колин приятель, который захаживал в гости, глядя, как она давится нечищеным морепродуктом.
Щупальца, ответила Надя лаконично. Кальмара.
Ну-ну. Тоже выход
Хлеба нет, пожаловалась Надя.
Заваруева, ревниво наблюдая за кастрюлей, скривилась и процедила:
Ишь ты! Как барыня живет. За хлебом-то в пять утра вставать нужно
Проблема питания решилась, и Надя погрузилась в сомнамбулическое существование, из которого не выводили внешние раздражители. Она все делала машинально: уходила на работу, разносила карточки, путала больных и кабинеты но знала, что ее не уволят, потому что с низших ступеней иерархической лестницы не выгоняют, а нарекания переносила равнодушно. Она считала, что семья полностью ушла в прошлое, не звонила, а когда звонили ей, избегала разговора или не подходила к телефону, а Заваруева, которая усвоила тенденцию, старательно изолировала Надю, сообщая, что ее нет дома или что она не может говорить. Только раз она, повесив трубку, насупилась, подошла боком и нехотя буркнула:
Это позвони своим. У тебя бабушка умерла
Надя вздрогнула, но не позвонила. Она проплакала всю ночь, осознавая, что не увидит Марию Ефимовну и что разрыв, обратимый теоретически, становится необратимым. На другой день она встала, отправилась на работу и не вспоминала о бабушке. Ей казалось физически невозможным поговорить, узнать что-нибудь, прийти на похороны в обиталище Руслана и бабушке это было уже не нужно. Мама, папа, Алла исчезли из ее представления о реальности, текла иная жизнь, и в ней не было места старым персонажам.
Месяца через три явилась другая весть из дома. Коля, придя вечером, выглядел мрачным и встревоженным, косился на Надю странно, а потом, отозвав в сторону, сказал:
Не хотел говорить Юлия Андреевна не звонила?
Нет, отозвалась Надя безразлично. А что стряслось?
Стряслось, да. Александр Михайлович пропал.
Как пропал? не поняла Надя. В ее старом мире люди не пропадали, а обычаи нового она досконально не изучила.
Пропал, неделю нет. Всю кафедру на уши подняли, институт. Юлия Андреевна заявление написала в милицию. Никто ничего не знает, и он виновато развел руками.
Надя выслушала и сочла, что опять бессильна помочь и не стоит вмешиваться. Не верилось, что люди пропадают в никуда, конечно, он найдется. Мало ли куда заносит. Хотя Александр Михайлович отличался аккуратностью, его звонки из контрольных точек происходили с пунктуальной точностью, но Надя выучила по себе, что бывают обстоятельства непреодолимой силы. Такая же непреодолимая сила мешала ей бежать сломя голову к маме, помогать и поддерживать, и она не ощущала сил для поддержки. Скорее ее вмешательство грозило Юлии Андреевне добавлением трудностей и Надя, на минуту отвлекшись, впала в привычное оцепенение.
Друзей на новом месте обитания не было, мимолетные Колины гости ее не замечали, и, когда они сталкивались в коридоре или в кухне, на их лицах читалось удивление. Даже общие знакомые не жаловали Надю, считая Колину женитьбу огромной глупостью. Иногда заходил Гриша, но Надя встречала его рыбьим хладнокровием, и он не обращался к ней, даже не говорил ни слова. Только двое уделяли ей внимание и иногда разговаривали, как с живым человеком. Один был Стас, молодой спокойный парень, некрасивый, с виноватым выражением лица, который периодически обитал у Коли по нескольку дней, когда надоедало общежитие. Несмотря на постоянно извиняющийся вид, он был уравновешен, правилен, и обращался к Наде, как к главной: может, помыть посуду? чего-нибудь принести? Второй был маленький подвижный Виталя, который напоминал Наде змею. Обычно он приходил, садился на подоконник, крутил игрушку глазастого уродца, состоящего из деревянных шариков на резинках, и пристально наблюдал за Надей, словно видел занимательное действие, а Надю отталкивал его взгляд, потому что в нем был вкрадчивый, ласковый, но чисто мужской интерес. Иногда он о чем-нибудь спрашивал, иногда давал советы, но все таким интимным тоном, что Надю передергивало.
Что ты на меня смотришь? ежилась она и вздрагивала, как от холода.
Ничего, отвечал он мягко. Просто.
Я мужу пожалуюсь, грозила она.
Виталя легкомысленно отмахивался.
Брось, какой он тебе муж.
Нет, твердила Надя упрямо. Муж, муж.
Что ты на меня смотришь? ежилась она и вздрагивала, как от холода.
Ничего, отвечал он мягко. Просто.
Я мужу пожалуюсь, грозила она.
Виталя легкомысленно отмахивался.
Брось, какой он тебе муж.
Нет, твердила Надя упрямо. Муж, муж.
Ну да, на бумаге.
Откуда ты знаешь?
Виталя усмехался.
Велика премудрость. За дурака-то меня не держи.
Когда он произносил «просто», голос ясно говорил, даже декларировал, что это не просто, а с определенным умыслом. Но лишнего Виталя не позволял, ограничиваясь изучением, и, сталкиваясь с Надей в коридоре, демонстративно отстранялся, негромко смеясь, как издевался.
К работе Надя приспособилась, ей даже нравилось наблюдать людей, которые мучаются, болеют и у которых что-то не в порядке. Чем сильнее были страдания поликлинических посетителей, тем ей было приятнее оттого что плохо не только ей, а еще кому-то. Иногда заглядывала в карточки и, если натыкалась на тяжелую или смертельную болезнь, внутренне согревалась. Когда в автобусе и метро попадались хмурые или огорченные лица, тоже была довольна. Повеселела она и утром, перед началом рабочего дня, когда перепуганная санитарка бросила ей в вестибюле:
Слышала, Горбачева сняли?
Мысль, что Горбачеву будет плохо, как ей, Надю потешила. Весь день поликлиника не отрывалась от маленького телевизора, и Надя бегала в свободную минуту смотреть новости, но, к ее разочарованию, не происходило жестоких событий, а музыка Чайковского и чарующая плавность балета были слишком благостны. Но потом показали странную пресс-конференцию странных людей, и Надя, увидев, что этим людям плохо может быть, хуже, чем Горбачеву, развеселилась.
У подъезда ей встретился местный алкаш, который растолковывал приунывшим пенсионеркам политическую ситуацию:
Не-ет, эти не удержатся! Надо ж поднести народу с радости, обмыть новую власть, без того никак
Надя поднялась в квартиру, открыла дверь никого не было, даже Заваруевой. Надя открыла консервы из сайры, сжевала без аппетита, вытерла банку хлебом и сидела в одиночестве, глядя одним глазом в телевизор. Часов в девять пришли Коля, Стас, еще несколько знакомых сделали бутерброды и забрали столовые ножи.
Мы к Белому дому, сказал Коля. Пойдешь?
Надя покачала головой.
Надо оружие. Какое у нас есть?
Пошли вниз, в подвал, серьезно сказал Стас. Арматуру возьмем.
Они ушли. Надя смотрела в окно на темную улицу. Около одиннадцати раздался стук в дверь.
Открой, это я! сказали с лестницы, и Надя узнала Виталин голос.
Не открою! сказала она. Нет никого! Все ушли!
Виталя постучал громче.
Открой, Надь! Ты что меня боишься? Не сходи с ума!
Надя подумала, что выглядит глупо, и открыла.
Никого нет, повторила она. Все у Белого дома, иди туда.
Еще чего, сказал Виталя. С какой стати? Дай лучше чаю.
Они пошли в кухню. Надя заваривала чай, а Виталя рассматривал ее, как обычно. Потом предложил:
Хочешь пойдем посмотрим?
Куда? проговорила Надя устало. Зачем?
Там танки по Ленинградке идут
Она налила чай и поднесла Витале на вытянутых руках. Он отхлебнул и усмехнулся.
Что ж ты так боишься? спросил он, глядя ей в глаза. Кто тебя обидел? Впрочем, понятно, что я спрашиваю
Надя вздрогнула.
Ты о чем? сказала она. Кто наговорил?
И наговаривать не надо, крайне просто. Раз из дома ушла значит, кто-то из мужчин домашних. Там у тебя отец и зять. Отец вряд ли
Надя задохнулась от возмущения на чудовищное подозрение и перебила его:
Ты что!.. Мой отец!.. Такой человек!..
Виталя покачал головой.
Не в том дело, какой человек. Просто отцы так долго дочерей не ждут, в детстве приходуют. Значит, разгадка простая зять. Только зря ты.
Чего зря? глухо спросила Надя, опустив голову.
В себе замыкаешься, в горе. В лучшем возрасте себя лишаешь радости жизни. Из-за какого-то козла. Он стоит?
Я не лишаю, нахмурилась Надя.
Да посмотри на себя. Ты инвалид. Всего боишься. Я пришел свернулась, как еж, иголки выставила. Давай потренируемся: я за руку возьму, а ты скажешь «нет», и я отпущу?
Надя неприязненно отодвинулась в угол.
Не хочу! сказала она надрывно. Уйди!
Но он взял ее за руку, а она отдернула и завопила: «Нет!» Он довольно захохотал.
Не хочу! сказала она надрывно. Уйди!
Но он взял ее за руку, а она отдернула и завопила: «Нет!» Он довольно захохотал.
Видишь, получается! он шутливо поднял руки вверх: Все, все, не трогаю! Сдаюсь!
Перестань проговорила Надя с мукой.
Не перестану. Считай, я доктор. Ну кричи «нет!».
Нет, пробормотала она покорно в ответ на прикосновение, и он снова отдернул руку.
Отлично выходит. Не страшно же?
Господи, пробормотала Надя. Тебе что делать нечего?
Я показываю наглядно, что нормальным людям говоришь «нет» и они слушаются. Играем, играем
Он поиграл минут десять, и Надя немного привыкла к его сухой руке и не дичилась. Потом Виталя посмотрел на часы.
Пойду, пора, сказал он. Еще стрелять на улицах начнут. Комендантский час объявили цирк.