Ах да, сандалии, хмыкнул молодой человек. Батя, какой Гермес? В прошлом году человек в космос полетел. Вот это сила! Ты бы лучше Юрию Алексеевичу Гагарину про своего Гермеса рассказал. Чтобы он посмеялся. Думаю, он на орбите никакого Гермеса не видел.
Седой мужчина в ответ через силу улыбнулся.
Ты эту брошку маме купил? поинтересовался молодой человек.
Седой мужчина в ответ через силу улыбнулся.
Ты эту брошку маме купил? поинтересовался молодой человек.
Нет, отмахнулся мужчина.
Ольке, что ли? продолжил свой допрос молодой человек, все еще вертя тяжелую золотую пряжку в руке.
Это тебе, пробормотал мужчина и тут же поправился: Твоя она.
Мне купил? растерянно переспросил молодой человек. Зачем?
Да не купил я ее, нахмурился мужчина. Я же сказал: древняя вещь. Где ее купишь? Повторяю: твоя она, твоей семье принадлежит.
Нашей семье? снова переспросил молодой человек.
Твоей, упрямо повторил мужчина и, словно с разбегу кинувшись в холодную воду, быстро и строго произнес: Ты меня, Коля, выслушай и не перебивай. Ладно? Потом можешь вопросы задавать. Но сейчас дай мне сказать. А то я собьюсь и так и буду мямлить.
Хорошо, батя, кивнул молодой человек, явно напуганный серьезным тоном отца, молчу.
В общем, так, обреченным голосом начал мужчина, я тебе не родной отец. И мать
Тоже не мать? хмыкнул молодой человек, пытаясь, очевидно, разрядить обстановку.
Но его шутка явно не удалась. Мужчина лишь вздохнул, упрекая юношу в нарушении обещания хранить молчание, и продолжил:
Мы для тебя приемная семья. А твои настоящие родители греки были нашими соседями. До войны еще. Квартиру эту, как ты и сам помнишь, мы получили, когда я в отставку вышел, и мы с Севера вернулись в Мариуполь. Вернее, в Жданов уже. А до войны мы жили в частном доме в старом городе. А они рядом родители твои: Никифор и Дориса. И твоя сестра Майя. А тебя звали не Николаем, а Эвклидом.
Как? растерянно, но все еще стараясь сохранить некую иронию в голосе, переспросил молодой человек.
Эвклидом, повторил мужчина. Ты тогда младенцем был. Так что ничего не помнишь. Когда перед оккупацией греков вывозили из Мариуполя, твоя мать, настоящая мать, я имею в виду, отдала тебя моей жене Татьяне. Я тогда на фронте был. Впрочем, мое возвращение ты уже и сам помнишь. Большой был. Отдала она тебя, чтобы ты не пропал по дороге. Выжил, значит, чтобы. Так что ты ее за это винить не должен. Она тебя спасала. Это мать. И пряжку эту она отдала Татьяне вместе с тобой. Вещь старинная. В их семье она передавалась из поколения в поколение. И по легенде
Я помню, принадлежала богу Гермесу, перебил мужчину молодой человек. Да бог с ней, с пряжкой этой. Ты мне про семью мою греческую расскажи. Куда она делась-то?
Этого я не знаю, с усилием произнес мужчина. Не вернулись они. Сгинули где-то. Может, в Средней Азии так и остались. Греков туда вывозили. Но только я думаю, что нет их в живых. Мать бы тебя все равно нашла. Пешком бы пришла из Узбекистана, но вернулась бы.
Понятно, бесцветным голосом произнес молодой человек. Знаешь, батя, если бы не твой серьезный тон, я бы решил, что ты меня разыгрываешь.
Прости, сынок, пробормотал мужчина, низко опустив голову, словно старался рассмотреть какой-то мелкий предмет, оброненный на пол.
А что же вы с мамой раньше ничего мне не рассказали? поинтересовался молодой человек.
Прости, сынок, снова пробормотал мужчина.
Да что ты все извиняешься? перебил его молодой человек. Я ж ни в чем тебя не виню. Я просто говорю: можно же было раньше мне все это рассказать.
Сначала нельзя было, устало, но с некоторым облегчением от того, что самое трудное уже было высказано, замотал седой головой мужчина. Не те времена были, страшные времена. Тогда бы ни меня, ни всю нашу семью за такое по головам бы не погладили, не наградили. Тогда сажали за все: за то, что в плену был, что в концлагере фашистском выжил, что на соседа не донес. А тут укрывательство сына врага народа! А когда все стало проще, я уже сам боялся. Не энкавэдэшников теперь, а того, как ты это воспримешь. А мать твоя тем паче боялась. Когда, сказала, сможешь, тогда и говори обо всем сыну. А я, сказала, при этом даже присутствовать не хочу. Сердце, сказала, не выдержит. Да и у меня уже сколько лет язык не поворачивался. Ты прости меня. Трус у тебя отец, сынок.
Ты, батя, не трус, обхватив мужчину за плечи, дрогнувшим и разом севшим голосом произнес молодой человек, ты кадровый офицер, герой войны. Ты нашу советскую родину от фашистов спас. Не тебе в этой жизни перед кем бы то ни было извиняться.
И все же подкачал твой батя. Да и не батя даже получается мужчина осекся, и на его глазах заблестели коварные слезы.
И все же подкачал твой батя. Да и не батя даже получается мужчина осекся, и на его глазах заблестели коварные слезы.
Так мне тебя Степаном Петровичем теперь прикажешь называть, да? огрызнулся молодой человек.
Это уж, сынок, как тебе удобнее будет, пробормотал мужчина. Я все приму.
Батя, да ты что, совсем расклеился, что ли? затряс молодой человек мужчину за плечи. Ты для меня единственным отцом был и будешь всегда. А мама мамой. Других родителей я не знаю. Может, они не захотели меня искать, может, погибли. Да только разница невелика. Нет их. Вы у меня одни есть. И Олька с Андрюхой, конечно. И чтобы больше все эти нюни ты мне здесь не разводил. Понял?
Понял, сынок, с готовностью кивнул седой мужчина, украдкой утирая кулаком глаза.
И матери скажи, чтобы не дурила, продолжил молодой человек. Не о чем тут разговаривать. Скажешь?
Мужчина снова с готовностью кивнул.
Только и ты уж мне одну вещь пообещай, продолжил он.
Какую? недоверчиво переспросил молодой человек.
Пообещай, что расскажешь о греческих своих корнях детям, твердо произнес мужчина.
Сам и расскажешь, озорно прищурившись, фыркнул молодой человек. Я в холостяках долго засиживаться не собираюсь.
Обещай, серьезно повторил мужчина. Это память будет о родителях твоих настоящих
Я же сказал тебе, что перебил его молодой человек.
Я помню, сынок, продолжил мужчина. И ты нам родной был и всегда будешь. Но только твои настоящие родители не воспитали тебя не по своей вине. Такое время нам всем досталось. Спасли они тебя, я так думаю. И ты должен это знать и помнить. И детям своим расскажешь. Так будет правильно. И пряжку эту им передашь. Обещаешь?
Хорошо, батя, кивнул молодой человек, все еще вертя золотую пряжку в руке, давай коробочку, что ли? Положим вещицу.
Глава 4
Прощание с Меотидой
Мама, где коробочка моя? крикнул смуглый юноша с жесткой щеткой непокорных волос. Слышишь, мам?
Какая коробочка? в комнату вошла женщина в фартуке и с разливочной ложкой в руке.
С пряжкой античной, взмахнул руками юноша, раздраженный непонятливостью матери. Как будто у меня много всяких коробок.
Не знаю я, у отца спроси, вздохнула женщина.
Она явно не разделяла озабоченность сына по поводу античной пряжки.
Отец только вечером со смены вернется, а я вещи собираю, мне ехать завтра, ты же знаешь, затараторил юноша.
Не пропадет твоя пряжка, отмахнулась от сына женщина. Куда ей деться? Чего она тебе вообще так срочно понадобилась?
Я ее с собой в Ленинград хочу взять, неохотно пробурчал юноша.
А нужно ли? как будто даже немного испугалась женщина. Даня, ты же еще только поступать едешь. Вдруг провалишься?
Не провалюсь, гневно блеснул глазами юноша, явно оскорбленный материнским неверием в его силы.
Пусть так, согласилась с сыном женщина. Но все равно: общежитие, экзаменационная суета. Все незнакомое, все новое. Возьмешь да и потеряешь где-нибудь. Или украдет кто. Вещь-то древняя.
Мама, неужели ты можешь подумать, что я потеряю пряжку, которую носил когда-то на своем плаще сам бог красноречия Гермес? взвыл от материнского непонимания юноша.
Так уж и Гермес, хмыкнула мать.
Так уж и он! передразнил ее юноша. Ты, как и отец, ни во что не веришь. Даже деда с бабкой я искал, а не он.
Не нашел ведь, вздохнула женщина. Не судьба, значит.
Не нашел, вздохнул юноша. Как в воду канули.
У отца надо спросить, вернувшись к прежней теме разговора, произнесла женщина.
Что спросить? не понял юноша.
Можно ли тебе пряжку эту в Ленинград с собой брать. Все-таки семейная реликвия, как-то не очень уверенно, опасаясь, очевидно, нового всплеска сыновнего гнева, пояснила женщина.
А! протянул юноша. Да, конечно, спроси. Вместе спросим. Да только ты же сама знаешь, что он разрешит. Потому что ему все равно. Он даже имя себе возвращать не стал. Так и остался Николаем.
Его приемные родители начала было женщина.
И что? оборвал ее сын. Я что, деда с бабкой не люблю, что ли? Дед с бабкой у меня золотые. Слов нет. Но только и о прошлом надо помнить. Греки мы или нет?
Греки, вздохнула женщина. Кто бы спорил. Назвали же мы тебя Данаем. Тоже было непросто. Нас с отцом потом в райком комсомола вызывали. Спрашивали: что мы имели этим в виду.
Знаю, рассказывала ты, фыркнул юноша. Конечно, греки и Меотида две вещи несовместные! Откуда нам здесь взяться?
Что ты меня-то спрашиваешь, сын? возмутилась женщина. Такие времена были. А до этого еще страшнее. Тут тебе не твои грифоны с горгонами тут товарищи похлеще заправляли. Не всегда можно было даже упоминать, что ты грек. Брата моего, когда в армию забирали, русским записали. Не рыпайся, сказали, и молчи. Нет, сказали, в Мариуполе никаких греков. Есть один советский народ.
И это знаю, мама, пробурчал юноша. Но должно же что-то остаться в нас? Мы же тут юноша осекся, а спустя мгновение, раздраженно вскинув голову, бросил матери: Нельзя же быть просто литейщиком, как отец!
А что здесь плохого? пожала плечами женщина. Зарплата на заводе неплохая. Шел бы и ты в наш металлургический институт. По стопам отца, а? Чего тебя несет на этот филологический. Да еще в Ленинград?
Не знаю, растерянно пробормотал юноша, как будто слова матери застали его врасплох, впрочем, он тут же продолжил уже более уверенно: Это я насчет Ленинграда. Хочется почему-то именно туда. В университет. А насчет литейщика, то это точно не мое. Ты же знаешь, мне с детства снились мои греческие боги и герои древности. Как отец мне в пять лет эту пряжку показал, так я и заболел этим.
Так и живи здесь, в Мариуполе, развела руками мать. Возле Меотиды своей любимой. Чего тебе ехать бог знает куда? Дед с бабкой вон прожили десять лет на Крайнем Севере. Снег да мрак. Слышал ты их рассказы.