Ваш отец считает, что вы особенные, заметил Джон.
Мы и есть особенные, отвечала она, и глаза ее гордо сверкнули. Нас никогда не наказывали. Папа сказал, что нас нельзя наказывать. Однажды моя сестра Жасмина, когда была еще маленькая, столкнула его с лестницы и он встал, захромал и пошел. А мама вы знаете, она так поразилась, продолжала Кисмина, когда услышала, что вы ну, оттуда. Она сказала, что в детстве ей говорили ну, сами понимаете, она родом испанка и воспитана по-старинному.
А вы ведь здесь не все время живете? спросил Джон, стараясь не показать, что слова Кисмины его укололи. Ему как будто подчеркнуто намекнули, что он провинциал.
Перси, Жасмина и я проводим здесь каждое лето, только будущим летом Жасмина поедет в Ньюпорт, а потом, осенью, даже в Лондон. Ее ко двору представят.
А знаете, помялся Джон, я было сперва подумал, что вы такая простая, а вы очень даже светская.
Ой, вовсе нет! вскрикнула она. Ой, не дай бог. По-моему, они такие все ужасно вульгарные, правда же? Вовсе я не светская, ничуточки. Еще так скажете, и я сейчас заплачу.
Она так огорчилась, что у нее губы задрожали. Джону пришлось дать задний ход.
Ну что вы, это я просто так, просто пошутил.
Да нет, потому что, если бы и светская, не унималась она, то ничего, пусть. Но ведь нет же. Я такая неопытная, совсем девочка. Ни курить не умею, ни пить и читаю одни стихи. В математике и в химии ну прямо ничего не смыслю. И одеваюсь очень-очень просто, совсем почти никак не одеваюсь. Вот уж кто не светская, так это я. По-моему, девушки должны расти как цветы и радоваться жизни.
Я тоже так думаю, от души согласился Джон.
Кисмина повеселела. Она улыбнулась ему, и непролитая слезинка скатилась с ее ресниц.
Вы хороший, доверительно прошептала она. А вы все время будете с Перси или немножечко и со мной? Вы только представьте я ведь совсем-совсем ничего ни про что не знаю. Даже никто в меня еще не влюблялся. Да я и вообще-то мальчиков не видела только вот Перси. И я так бежала сюда, чтоб только с вами повидаться.
Крайне польщенный, Джон отвесил глубокий поклон, как его научили в Геенне, в танцклассе.
А сейчас давайте пойдем, пролепетала Кисмина. Мне нужно в одиннадцать быть у мамы. Вы даже ни разу не попробовали меня поцеловать. А я думала, мальчики теперь все такие.
Джон горделиво расправил грудь.
Есть и такие, сказал он, но я не такой. И девушки у нас в Геенне этого не позволяют.
И они рядышком побрели ко дворцу.
VI
Брэддок Вашингтон предстал Джону в ярком солнечном свете. Ему было лет сорок с лишним, лицо строгое и гладкое, сам коренастый. По утрам от него пахло конюшней холеными лошадьми. В руке он держал простую березовую трость с опаловой рукоятью. Они с Перси водили Джона по здешним владениям.
Вон, там живут рабы. Его трость обратилась влево, к мраморной обители, изящно-готические очертания которой вливались в горный склон. Когда я был молод, на меня накатил нелепейший, бредовый идеализм. И я устроил им роскошную жизнь. Странно сказать, но у них при каждой комнате была кафельная ванная.
Вероятно, заметил Джон, подсмеиваясь, они ссыпали в ванны уголь. Мистер Шнитцлер-Мэрфи как-то рассказывал мне
До мистера Шнитцлера-Мэрфи и его рассказов лично мне нет никакого дела, холодно прервал его Брэддок Вашингтон. Нет, мои рабы в ванны уголь не ссыпали. Им было велено мыться с головы до ног каждый день, и они мылись. Попробовали бы не мыться я бы их искупал в серной кислоте. Я прекратил все это по совершенно другой причине. Кое-кто из них простудился и умер. Вода для некоторых людских пород опасна годится разве что как питье.
Джон рассмеялся было, но передумал и понятливо кивнул. Брэддок Вашингтон был человек опасный.
Все эти негры потомки тех, кого мой отец забрал с собой сюда, на Север. Сейчас их сотни две с половиной. Вы, должно быть, заметили: они так долго прожили вдали от мира, что даже разговаривать стали на несколько невнятном наречии. Впрочем, некоторые говорят и по-английски: мой секретарь и еще двое-трое слуг.
А это поле для гольфа, сказал он, проходя по бархатной, вечнозеленой траве. Как видите, сплошной покров ни плешин, ни тропинок, ни рытвин.
Джону досталась милостивая улыбка.
Как дела с пленными, отец, много их? внезапно спросил Перси.
А это поле для гольфа, сказал он, проходя по бархатной, вечнозеленой траве. Как видите, сплошной покров ни плешин, ни тропинок, ни рытвин.
Джону досталась милостивая улыбка.
Как дела с пленными, отец, много их? внезапно спросил Перси.
Брэддок Вашингтон споткнулся и выругался.
Одним меньше, чем надо, сумрачно выговорил он и, помедлив, добавил: Тут у нас были неприятности.
Да, мать мне говорила! воскликнул Перси. Тот учитель-итальянец
Ужасное упущение, гневно сказал Брэддок Вашингтон. Конечно, вряд ли он от нас уйдет. Может быть, он заблудился в лесу или упал с обрыва. Пусть даже и спасся будем надеяться, что никто ему не поверит. И все-таки я отправил за ним по окрестным городам человек двадцать.
И что же?
Да как сказать. Четырнадцать из них сообщили моему агенту, что прикончили человека, отвечающего описанию; они, правда, гонятся за наградой
Перед ними была плотно зарешеченная впадина размером с большую карусель. Брэддок Вашингтон поманил Джона и указал тростью на решетку. Джон подошел и глянул вниз. Оттуда взметнулись выкрики.
Давай к нам в преисподнюю!
Алло, паренек, как там погодка наверху?
Эй! Кидай веревку!
Не захватил с собой вчерашнего пирожка или хоть сандвичей?
Слышь, малый, столкни-ка нам сюда того типа, увидишь, что будет!
Врежь ему разок за меня, а?
В глубине было темно, но, судя по немудрящему оптимизму и грубоватому задору, голоса принадлежали американцам из простых, не привыкших унывать. Мистер Вашингтон коснулся тростью незримой кнопки в траве, и внутренность ямы осветилась.
Это те отважные путешественники, которые имели несчастье открыть Эльдорадо, заметил он.
У ног их разверзлась пропасть, словно чаша с отвесными, остекленными краями; на слегка вогнутом дне ее стояли десятка два мужчин в полувоенных костюмах авиаторов.
Запрокинутые лица гневные, злобные, угрюмые, бесшабашно-насмешливые обросли донельзя; некоторые пленники заметно исчахли, но большей частью вид у них был сытый и бодрый.
Брэддок Вашингтон придвинул плетеное кресло к самой решетке и уселся.
Ну, как дела, ребята? дружелюбно спросил он.
Ему отвечал дружный хор смолчали только вконец отчаявшиеся, и солнечное утро огласилось яростной руганью, которую, впрочем, Брэддок Вашингтон выслушал вполне невозмутимо. Когда все затихло, он снова поднял голос:
Надумали, что мне с вами делать?
В ответ донеслось несколько выкриков.
А чем здесь плохо?
Нам бы только наверх, а там сами дорогу найдем!
Брэддок Вашингтон подождал, пока они опять успокоятся. Потом он сказал:
Я уже все вам объяснил. Вы мне здесь ни к чему. Лучше бы нам с вами никогда не встречаться. Всему виною ваше собственное любопытство; но я готов обсуждать с вами любой приемлемый для меня способ выйти из затруднения. Однако до тех пор, пока вы будете заниматься рытьем подземных ходов да, я знаю про тот, который вы начали рыть, мы с места не сдвинемся. Не так уж вам здесь плохо, как вы изображаете, и напрасно все это нытье о разлуке с близкими. Если бы вас так заботили ваши близкие, вы никогда не стали бы авиаторами.
Высокий пилот отделился от прочих и поднял руку, взывая к своему тюремщику.
Позвольте вас спросить! крикнул он. Вот, по-вашему, вы человек справедливый.
Какой вздор! С какой стати я буду к вам справедлив? Вы бы еще от кота потребовали справедливости к мышам.
При этом сухом замечании два десятка мышей понурились, но высокий все же продолжал.
Ладно! крикнул он. Это уже было обговорено. Вы не жалостливый, вы не справедливый, но вы хоть человек, с этим-то вы не спорите попробуйте, поставьте себя на наше место и подумайте, как это как это как это
Как это что дальше? холодно осведомился Вашингтон.
Как это бессмысленно
Смотря для кого.
Ну как жестоко
Был уже об этом разговор. Жестокость пустое слово, когда дело идет о самозащите. Вы воевали и сами это знаете. Что-нибудь поновее.
Ну хорошо, тогда как глупо
Пожалуй, глуповато, признал Вашингтон. Но что прикажете делать? Я предлагал всем желающим безболезненную смерть. Я предлагал похитить и доставить сюда ваших жен, невест, детей и матерей. Я согласен расширить ваше подземное помещение, согласен кормить и одевать вас до конца ваших дней. Если б можно было начисто лишить вас памяти, вы бы все у меня тут же были оперированы и переброшены подальше от моих владений. Больше я пока ничего не могу придумать.
А может, поверите нам на слово, что мы болтать не станем? выкрикнул кто-то.
Если это предложение, то несерьезное, пренебрежительно отозвался Вашингтон. Я взял одного из вас наверх, учить мою дочь итальянскому. На прошлой неделе он сбежал.
Две дюжины глоток испустили восторженный вопль; началось буйное ликование. В припадке веселья узники приплясывали, хлопали в ладоши, дурашливо гоготали, тузили друг друга, а иные даже взбегали по отвесному стеклу и грохались задом об пол. Высокий затянул песню, и все подхватили:
Эх, повесим кайзера
На зеленой яблоньке.
Брэддок Вашингтон хладнокровно переждал, пока они допели.
Вот видите, сказал он, когда восторги поутихли, я на вас ничуть не озлоблен. Мне приятно, что вы радуетесь. Поэтому я и недосказал. Этого как его Кричтикьелло? подстрелили четырнадцать моих агентов.
Было неясно, что речь идет о четырнадцати мертвецах, и ликование тут же улеглось.
Но так или иначе, гневно повысил голос Вашингтон, он попытался сбежать. И после этого вы думаете, что я рискну поверить кому-нибудь из вас?
Снизу снова кричали наперебой.
А как же!
Китайский дочка учить не хочет?
Эй, я умею по-итальянски! Моя мать оттуда родом!
Может, ей сначала надо по-нашенски?
Это, что ли, та, синеглазая? Зачем ей итальянский, я ее кой-чему поинтереснее научу!
А я знаю такие ирландские песни сам пою, сам поддаю!
Мистер Вашингтон вдруг протянул трость, надавил кнопку в траве и пропасть погасла, осталась только впадина и черные зубья решетки.
Эй, позвали снизу, вы что же, так и уйдете? Благословить забыли!
Но мистер Вашингтон с двумя юношами уже шествовал по полю для гольфа к девятой лунке, словно и яма и узники просто немного мешали ему играть, и он легко миновал эту помеху.