В больших собраниях и в публичных кабинетах, в которых число мастеров и их листов очень велико, а формат последних изменяется от самого большого листа (Imperialfolio) до формата ниелли, справедливо установлены троякого рода картоны: малый, большой и очень большой (klein Folio, gross Folio, und sehr gross Folio). Малые листы известного художника прикрепляются на малых картонах. Если в собрании имеются листы того же художника форматом в малый картон или превосходящие этот формат, то они прикрепляются на больших или очень больших картонах. Таким образом, может случиться, что сочинения одного и того же автора встретятся в трех различных отделах, например Гольциуса, Массона, Р. Моргена. Конечно, нельзя считать удобным такое дробление собрания, по величине листов, на три отдельные части; но из двух зол в этом случае выбирают меньшее. Если б во что бы то ни стало желали ввести однообразие в очень богатой коллекции, то ничего более не оставалось, как установить один формат картонов большой Folio. Но при таком выборе, ввиду более ограниченного числа листов наибольшего формата, пользование и наслаждение собраниями стали бы если и не совершенно невозможными, то в значительной степени затрудненными. Вспомним только, для примера, о Пенце (G. Pencz), все сочинения которого, за исключением одного листа большого формата («Покорение Карфагена», В. 86), состоят из небольших листиков. Ради одного большого листа все остальные должны были бы быть прикреплены на картонах большого Folio, вследствие чего утратился бы весь их характер, как сочинений автора малого формата. Неужели же нужно снова прибегать к старому средству приспособлению листов к формату картона? В Копенгагенском собрании какая-то несведущая рука просто обрезала гравюры, не подходившие к формату альбома (Klebeband), нисколько не заботясь о том, что при такой манипуляции прокрустовых ножниц приносилась в жертву и часть самого изображения. Конечно, это случилось много лет тому назад, ибо в нашем столетии такое варварство заслужило бы публичное порицание.
Впрочем, картоны, как подкладка под гравюры, употребляются не только с целью установить однообразие при неровности листов; напротив, прежде всего имеется в виду сберечь ими листы и охранять их от порчи. Когда листы лежат вместе без картонов, то при просмотре гравюр приходится каждую из них брать в руки; при частом повторении такого просмотра, как, например, в публичных кабинетах, даже при наибольшей осторожности постепенно накопляется грязь на тех местах листа, которые обыкновенно берутся руками, и эту грязь нелегко устранить. Этого никак нельзя предупредить, даже ограничив предъявление коллекции лицам лучших и образованных сословий. Как много пришлось бы терять во внешней красоте драгоценным резцовым листам с широкими полями при захватывании и запачкании последних. Если, кроме того, вспомнить, что старинные, очень драгоценные листы обыкновенно обрезаны до крайних линий доски и гравюры, то нельзя не согласиться, что при просмотре этих гравюр приходилось бы, взяв лист в руки, прикасаться к самому изображению эстампа. Понятно, что грязь, о которой упомянуто выше, неизбежно приставала бы к самому изображению, отчего, естественно, пострадали бы красота и блеск оттиска и уменьшилась бы цена самого листа. Предупредить прикосновение к самой гравюре, не затруднив рассмотрения ее, можно только одним способом введением подкладки или картона. И без того бывает, к сожалению, много безмозглых посетителей публичных кабинетов, никогда не довольствующихся рассмотрением произведения искусства (будь то картина, статуя или гравюра); им нужно еще ко всему дотронуться руками, все обнюхать и, если б возможно было, то они не прочь были бы еще удовлетворить вкус языком, ибо духовного вкуса у них-то и нет.
Чтобы подкладываемые под гравюры листы соответствовали их назначению, они должны иметь известные к а ч е с т в а, касающиеся отчасти самой бумаги, отчасти ее цвета.
В отношении бумаги мы требуем для годных картонов достаточной к р е п о с т и (толщины) ее. Если взять для подкладки слишком тонкую или обыкновенную писчую бумагу, то на таковой гравюры скорее портятся, чем сохраняются, в особенности те из них, которые напечатаны на толстой бумаге. В особенности это справедливо в отношении новых гравюр, толстая бумага которых ломается при малейшем невнимании. Гравюра, прикрепленная на тонкой бумаге, легко переворачивается и ее трудно взять в руки и держать. Немыслимо было бы гравюру с такой слабой подкладкой поставить, например, на станок для ее изучения, ибо тяжесть листа перевесила бы тяжесть картона. При достаточной же крепости картона он, как доска, крепко держит лист, будь он хоть самого большого формата.
Другим условием хорошей бумаги является наивозможная г л а д к о с т ь обеих ее поверхностей. Как бы суха типографская краска ни была на старых гравюрах, от трения наложенных картонов она все-таки теряет в блеске и прозрачности и оставляет следы на трущем ее картоне: поэтому сорта суровой, хотя и крепкой бумаги вовсе не должны быть употребляемы для картонов. Чем мягче наложенная на гравюру бумага, тем более сохраняется красота первой. Конечно, для гравюры лучше было бы, если б над ней вовсе не лежала другая; но какое же потребовалось бы пространство для подобного хранения коллекции из многих тысяч листов. В отношении очень дорогих гравюр (и рисунков) опасность от трения стараются устранить особым родом картонов, которые мы настойчиво рекомендуем большим кабинетам. Картонам этим придают форму рамки P a s s e p a r t o u t s. Для этого в толстой бумаге делается вырезка (выемка) сообразно с величиной предназначенной для картона гравюры. Такие картоны могут безопасно лежать один на другом, внутри их лист свободно покоится и его не может касаться оборотная сторона лежащего над ним картона. Так как такие картоны значительно толще обыкновенных, то они требуют и большего пространства, хотя далеко не такого большого, какое потребовалось бы в том случае, если б каждый лист лежал отдельно. Такие картоны охраняют гравюры от повреждений и, сверх того, служат для их украшения.
О ц в е т е к а р т о н о в очень много спорили. Одни требуют белых, другие серых или желтых; мы решительного стоим за белые картоны. Никакой другой цвет не способствует столько проявлению красоты листа, как белый. Торговцы очень хорошо понимают это, поэтому не щадят никаких издержек для прикрепления своих красивых листов на безукоризненно белой бумаге.
Мы, конечно, не можем предписывать частному собирателю иметь картоны того или другого цвета. Если ему нравятся цветные картоны, то он волен поступать со своей собственностью, как ему угодно. Отдавая преимущество белому цвету, мы основываемся на долгом опыте.
Что же касается публичных кабинетов, то нельзя, конечно, не признавать, что от частого обозрения листов белая бумага скорее и легче пачкается, нежели цветная. Тем не менее, мы и публичным собраниям решительно советуем употреблять белые картоны, ибо цветные не дают верного средства против указанных неудобств. И они под листами художников, часто требуемым для обозрения, захватываются руками, пачкаются и изнашиваются в течение 12 лет. Кроме того, хорошие цветные картоны дороже в цене, нежели белые. Поэтому никогда не следует прибегать к первым, в особенности при драгоценных листах знаменитых художников: они если и не совершенно убивают эффект даже самого сильного и красивого оттиска, то значительно ослабляют его.
Для несведущей толпы, пробегающей музеи без всякого понимания, скуки ради или из моды, для удовлетворения пустого тщеславия, желающей видеть гравюры, не имея о них понятия, требующей, чтобы ей подавали для обозрения гравюры Рафаэля, Рубенса или Тициана, для которой копии и оригиналы равнозначащи, для такой толпы посетителей эстампных кабинетов обыкновенно имеется наготове несколько портфелей, вполне удовлетворяющих требованиям названных любителей искусства (!), в особенности когда им остается всего десять минут для изучения кабинета гравюр. Листы, предназначенные для такой службы, могут, пожалуй, быть прикреплены и на цветных картонах, если возможно, даже в толщину доски. Но художественная пища для тонкого знатока, истинного любителя и понимающего исследователя должна быть преподнесена им в соответствующей форме, как жемчужина в чистой раковине. Того достойны как художники, так и ценители искусства.
Для несведущей толпы, пробегающей музеи без всякого понимания, скуки ради или из моды, для удовлетворения пустого тщеславия, желающей видеть гравюры, не имея о них понятия, требующей, чтобы ей подавали для обозрения гравюры Рафаэля, Рубенса или Тициана, для которой копии и оригиналы равнозначащи, для такой толпы посетителей эстампных кабинетов обыкновенно имеется наготове несколько портфелей, вполне удовлетворяющих требованиям названных любителей искусства (!), в особенности когда им остается всего десять минут для изучения кабинета гравюр. Листы, предназначенные для такой службы, могут, пожалуй, быть прикреплены и на цветных картонах, если возможно, даже в толщину доски. Но художественная пища для тонкого знатока, истинного любителя и понимающего исследователя должна быть преподнесена им в соответствующей форме, как жемчужина в чистой раковине. Того достойны как художники, так и ценители искусства.
Нам остается сказать еще несколько слов о самом способе прикрепления гравюр на картонах. Оно может быть произведено различным образом:
а) Гравюра целиком наклеивается на подложенной бумаге. Для этого вся ее обратная сторона покрывается клеем или клейстером и плотно накладывается на картон. Чтобы не образовались при этом складки, нужно употреблять валик переплетчика или подобный инструмент. Таким способом часто наклеивались гравюры в старину. Но он не способствует ни к сохранению листов, ни красоте их. Напротив, от накладывания страдает сам лист, а вследствие различия бумаги картона и гравюры или когда последняя подвержена влиянию температуры, лист легко образует складки.
b) Аист прикрепляется только всеми четырьмя сторонами, так что середина оборотной поверхности его свободно прикасается к картону. И в данном случае неизбежно растяжение листа, в особенности при перемене температуры, или же образование складок. А так как трение на этих складках сильнее, чем на остальном листе, то от этого страдает самая печать.
c) Аист прикрепляют на картон только четырьмя концами листа. В этом случае наступают те же неудобства, какие мы видели в предыдущем, ибо на углах образуются складки, следствием чего является трение и порча печати гравюры. При большом различии в свойствах бумаги картона и гравюры могут наступить еще и худшие последствия. Если бумага картона так сильно растягивается, что бумага гравюры не может сдать, то подчас самые углы отрываются.
Указав на вредные последствия приведенных способов прикрепления, которые мы не можем рекомендовать ни частному собирателю, пи публичному собранию, мы упомянем еще о четвертом и укажем на преимущества его перед описанными.
d) Аист прикрепляется только одной стороной. Этой простой методой предупреждаются все указанные вредные последствия. Аист является прикрепленным на картон и в то же время свободно покоится на нем; при перемене температуры, при всяком изменении картона он может растягиваться или сжиматься; невозможны поэтому ни образование складок, ни более сильное стирание скорчившихся мест. Но что особенно важно при этом способе прикрепления и полезно как для собирателя, так и для исследователя, это то, что лист можно переворачивать, исследовать бумагу и водяные знаки и путем осмотра убедиться, сохранился ли он в безукоризненном виде или уже реставрирован.