Зеркало социума. Стихи - Елена Сомова

1.
Многоэтажное звёздное небо
Каждый слой сферы, оспаривая доминанту,
держит в ячейках созвездья и нежность вербы,
людям давая новенький узел старта.

Движется биоактивная масса,
Улицы наводняющая движением.
Горькая их круговая земная трасса
Вдоль по могильным камням ищет самосожжения.

Кокон гудящий, над ним  реклама победы.
Пленный дух сжат внутрь витков спирали,
Меры воздействий отпустят его едва ли 
Дух возвратится к истокам исканий, к запретам.

Монументальные залы торговых центров
Вводят его в траекторию мелкой дрожи, 
Время подстегивает зарабатывать. Боже,
Уши игольные чутки на ложе сцены.

Мелодраматика выверенного счета 
Шест с визговым сниженьем в полете,
А на канате лишь человек остается, 
Что ему вы, упакованные, даёте?

Жрущее быдло в перстнях, при тачках,
в вате
Мягких удобств и уступчивых побирушек,
Вы, кредитованных путешествий блудные души,
Сладко вам жрать, где расходует смерть ползарплаты.

2005, 26 сентября  25 май. 20 г.

Космическая пыль в стеклянных сотах,
слои небесных сфер в пунктирах зодиаков
Здесь мир свиней, нашедших свою мнаку,
Пищит жульё, звенит рекламной рвотой.

Благообразный лепет аннотаций,
шуршащей мыши серое сияние,
седых мамаш святые излияния,
переходящие в педаль больных оваций.

Услуги экскаватора  совочком 
подчерпывают агнцев на заклание.
Их сладких лиц пустотное и рвотное
вовлечено в шаманское камлание.

Себе подстелите матрасище на кочку, 
Не человеческое чувство движет  скотное.
А рядом  слезы нищенства в рассрочку
в желании найти своё дремотное
в окошках Авиценны. Аve цен

2005, 1 октября  25 май. 20 г.

Площадь соболей и норок,
Чернобурок блеск и норов 
Движет кошельковой кожей
Сытый лоск дубленой рожи,

Опечатывая взглядом
Нулевых людей аркады.
В изобилии витринном
Взгляд сиротский и невинный
Ищет мягкий жар ладони
В сумраке земных агоний.

2006, 17.02

Заплесневелых крыш автозаводская убогость,
Усталый быт рабочего района,
Тупик бессмыслицы, тупая голь и робость,
Забитый беспросвет, вонь рыбного бульона, 
Черты отличия судьбы в опустошенье
Мирка, прославленного рабскими трудами
В засаленных простенках. Кляп и жжение
Слезы в глазу. И грязь, и боль снедает.

Кошачий монстр скребёт по сердцу когтем, 
Жизнь в тупости немого беспросвета.
Слепцы не знают ни зимы, ни лета 
Лишь чёрный труд и пьянство.
Кровью локти
Сочатся. Хоть кусай, хоть бей о стену 
Пробить немыслимо. Всей жизни цену
Труду мы платим, падая в косилку.
О, бедноты несчастная морилка!

2004, 2 октября.

Сочатся жиром курицы в грильбаре,
Трудяги глушат красное вино,
А нищий распластал на тротуаре 
Как есть  останки тела своего.
Поджав колени, кланялся он людям,
Гипертрофированных ног не чуя боль, 
Улыбка унижения  пароль,
Связующая нить, дрожащая в остуде.
И весело так музыка лилась
В канавы сточных ям, и булькало из горла
Спиртное пойло. И врала позорно
Вся пропитая немощная власть.

2004, 4. 08 Нижний Новгород

1.
Океанические приступы Вселенной 
Внести гармонию в пичужкину судьбу, 
Бинокли в стену пялит какаду
В страницах прессы истинно нетленной,
Как наш песок на пляже сокровенный.

Всё медлят шлюзы, очищая дно,
Глотая ил железной пастью века,
Приопуская скомканные веки,
Фильтруя адский прииск под страной,
Так что из шлюзов выползет калека.

Стёрт человек в программах бытия.
Волчок инфляции заводит гулы стержнем.
Торговля души жрёт и рубит нежный
Младенца взгляд на смерч. В нём ты и я,
Россия, мир и вектор забытья.

2005, 27 сентября

Пресыщенный толстяк не снимет пленку
перед глазами  бережет силенку, 
за метр от озаренья кончен путь.
Недосягаема для тормозных вершина,
энергоцентры алчность всполошила,
её-то, подлую, попробуй сдуть.
Кормилицы рыдают у киосков,
жонглеры цен над всеми шутят плоско,
попы грехи прощают за сто лет.
Смердит очаг безвкусицы наброском
к провальным звездолётам с лыжным воском
вдоль плоскостопия. Такой кордебалет.

Катастрофическая сущность мата
ложится гравировкой в циферблаты,
могилы роет нежности, любви.
Больной духовности  на зрение заплаты, 
тельцу в копыта брошены зарплаты,
и тонут в спирте души-корабли.

Передо мной река слезы Христовой
всё моет золото рассвета словом
пролётной чайки. Волжская волна,
чаруя свежестью, подскажет вывод
бежать из этого кошмара. Вырыт
и продан клад. Любовь здесь, как война.

Я маленькая беленькая мышка,
Стучу когтями об пол, на двух лапах
Шагая, и скрипичная одышка
Обезоруживает. Мой сермяжный запах
Протачивает шаткое жилище
С его нестойким счастьицем болвашным.
Недавно бурей проломило днище
У сундука хозяйки. Стало страшно.

Старинный короб охнул и открылся:
Повеяло какой-то гадкой прелью 
Прабабкиным кокетством праха. Рыльце
В пушку мое  была там, своей целью
Считая посетить пиратский прииск 
Ушедших лет разграбленную нишу 
Слезой отчаянья глаза не выест,
Хоть лопоух болван с фальшивой тыщей.

Провал сквозь память прошлого дурачит,
Овеществляя мышкины проблемы 
Беречь себя от прихоти кошачьей 
Здесь не найдешь, увы, другой дилеммы.
Так и процокаешь когтями путь недлинный,
Потом  в нору холодных коридоров 
Очнешься среди дынь и помидоров 
То пир творцов на улице Неглинной 
Мечта мечты. Сижу под запах винный
И слушаю, чем здесь живет богема,
Пока линчует общество совиный
Взгляд, пронимающий посредством теоремы,
Где неизвестно кто, кому  не знает 
Чего-то там известное читает,
И все его, известно, понимают,
Когда глаза в экстазе закрывает.

Я, мышь, под это сразу засыпаю,
И снятся мне поля земной гречихи,
А этим скоро наяву врачихи
Промоют алкоголь: вы что кричите?!
Я засыпаю баю-баю-баю,
Я мышка белая, стихов я не читаю
Хвостом я только яйца вам сшибаю,
А после все рыдают по скорлупкам.

Зыбучие пески провинциальной гнили
Засасывают накрепко  в могиле
Убийственная нежить и дурман.
Заплесневели добрые страданья,
Убогость вящего очарованья
Губительна на весь телеэкран.

Свой подловатый взор стремит копейка,
Рыдает в нищих залесях жалейка,
Перетирая ржавчину песка.
Пугливый смерд ныряет по киоскам,
Жуёт арбузный «орбит» эскимоска,
На стрёме ждут позорного свистка.

Устряпанные мамы тянут лямки,
Захлёбываются икрой гурманки,
Распялив с треском пальцы для хапка.
Медлительные очи осторожно
Смывают искры трепетных горошин 
Мелькает в такт фонарный стеарин.
Плетётся жизнь изношенной корзинкой,
И усыхает мухоморовой слезинкой,
Как на жаровне тает маргарин.

2005, 17 сентября

Сквозь таинства незримого богатства,
избыточного совершенства,
рискованного постоянства
на острой памяти буквального блаженства

На волжских приисках весь новый Нижний
дань собирает лиховскую у туристов
и моет очи грязных анархистов,
не видевших взаимности в Париже.

На мрамор девочки на солнышке садятся,
отягощенные единственной утратой,
влюбленных парочки назойливо гнездятся
под Чкаловым, как то дано приматам.

Не мудрствуя лукаво, знойный чубчик
шевелят ветры волжского откоса.
А ты всё паришься, изнеженный голубчик,
Любя втихую скорбно и не просто.

Восьмерка лестницы, здесь и скамейки,
восторги зова бархата природы:
зеленое и в белом золотое
и разветвленные гуляльные аллейки.

Божествен тучный занавес восхода.
Сквозь колдовские чары зноя лета
ощупаем речным дозором пляжи
и загорать в песок поганый ляжем 
и это после университета.

Колышет воду ласковое чудо 
Туманится с восходом наша Волга.
Под вечер будет весело и людно,
И далеко глупцам до ангелов и Бога.

2005, 3 октября  26 май. 20 г.

Сквозь таинства незримого богатства,
избыточного совершенства,
рискованного постоянства
на острой памяти буквального блаженства

На волжских приисках весь новый Нижний
дань собирает лиховскую у туристов
и моет очи грязных анархистов,
не видевших взаимности в Париже.

На мрамор девочки на солнышке садятся,
отягощенные единственной утратой,
влюбленных парочки назойливо гнездятся
под Чкаловым, как то дано приматам.

Не мудрствуя лукаво, знойный чубчик
шевелят ветры волжского откоса.
А ты всё паришься, изнеженный голубчик,
Любя втихую скорбно и не просто.

Восьмерка лестницы, здесь и скамейки,
восторги зова бархата природы:
зеленое и в белом золотое
и разветвленные гуляльные аллейки.

Божествен тучный занавес восхода.
Сквозь колдовские чары зноя лета
ощупаем речным дозором пляжи
и загорать в песок поганый ляжем 
и это после университета.

Колышет воду ласковое чудо 
Туманится с восходом наша Волга.
Под вечер будет весело и людно,
И далеко глупцам до ангелов и Бога.

2005, 3 октября  26 май. 20 г.

Шелковистое чудо играет волной,
перечерпывая мой мотив островной.
Самолетный зигзаг отражает вода 
теплоход его режет волной иногда.

В основном всё в порядке. ГУЛАГ как ГУЛАГ,
Трудоголики пашут на благо собак.
Расцветающей розой рассветный сквозняк
в черный жемчуг могил вдет, как шелковый стяг.

Лиловея в тумане, свирепый спит газ,
римский профиль стирая в окошечках страз.
Мыло дня почемучкой работает в глаз,
выставляя убожества все напоказ.

Декабристы цветут, ваньки мокрые лгут,
ярким цветом лаская мир 
нежный сей суд
лучше грома и молний в отчизне родной,
где заблудшие овцы у власти больной.

2005, 11 октября

Россия-мать. Рабочие гробницы,
где гибнет юность, воплощаясь в крохи денег.
Трехмерный след туринской плащаницы
удешевляет золотой бездельник.

Подложная торговля интеллектом
цветет и пахнет. Все сильнее запах,
все движет фосфорную стрелку вектор,
а нити кукол в карабасьих лапах.

Тень человека у дверей присела
в привычном ожиданье наказанья.
Тщета сжирает и любовь до мела
в любимой гриве,  то плоды познанья.

И веселит немного наважденье
пролетных мифов о каком-то счастье,
когда ломаешь пряник наслажденья
в четырехстеньях лютого ненастья.