Вздорная девчонка, в-в-ваше в-в-велич-ч-чество залепетал Логрейн, делая еще шаг назад и опасливо глядя на руки Аластора, которые тот опустил, но сжал в кулаки. Совсем глупенькая Начиталась романов!..
Разберусь, кивнул Аластор. Не сомневайтесь. И если подтвердится, что вы обокрали сироту и принуждали ее к браку с вашим сыном Тогда пеняйте на себя, Логрейн. Никто не стоит над законом, даже королевский прокурор. Помнится, это мне пытались объяснить на коронации?
Досадливо передернувшись, он миновал лорда и пошел к нужной лестнице, ведущей в холл.
В-в-ваше величество! донесся в спину горестный вопль. Не виноват! Клянусь!
«Разберусь, опять пообещал не то лорду, не то самому себе Аластор. Вдруг там и правда юная дурочка, которая вообразила невесть что, устроила скандал на весь Дорвенант, сбежала из-под венца, опозорив и себя, и семью. Может ведь такое быть? Еще как может! После своих родных сестричек я уже никакой глупости не удивлюсь! Да только редкая невеста пойдет на такое, если она не в совершенном отчаянии. А канцлер уверен, что казна Логрейнов канула в закрома младшей ветви, минуя законную наследницу. Да что там, я же действительно помню тот овес! И расплачивались мы с батюшкой за него честь по чести. Не повезло Логрейну. Занимались бы у нас в поместье делами только слуги да управители, как у многих дворян, может, я бы ему и поверил. Еще не хватало, чтобы мы зерно, побитое жучком, купили! Для лошадей!»
Острая тоска накрыла его холодной волной, и Аластор стиснул челюсти, не позволяя себе ни слова, ни всхлипа. Вот бы прямо сейчас бросить все и уехать в поместье! Облиться колодезной водой и плевать, что поздняя осень на дворе! Растереться потом шерстяным полотенцем, что подаст старенькая Нэн его и сестер бессменная няня. И сбежать на конюшню! Перечистить и перегладить всех лошадей, проверить каждую подкову, зарыться лицом в теплые жесткие гривы Только вот Искры там больше нет. И сбежать нельзя долг держит прочнее любой цепи. А главное, не отпустит память о том, что было. От себя не убежишь, не ускачешь ни на какой лошади, даже самой быстрой и послушной!»
Он кивнул гвардейцам, выстроившимся во дворе, погладил Огонька и взлетел в седло. Жеребец всхрапнул, мотнул головой, и Аластор, наклонившись, потрепал его челку, заплетенную в несколько мелких косичек.
Красавец негромко проговорил он. Умница Ну что, прогуляемся?
Он кивнул гвардейцам, выстроившимся во дворе, погладил Огонька и взлетел в седло. Жеребец всхрапнул, мотнул головой, и Аластор, наклонившись, потрепал его челку, заплетенную в несколько мелких косичек.
Красавец негромко проговорил он. Умница Ну что, прогуляемся?
Конь снова фыркнул и пошел ровным чеканным шагом, явно красуясь перед кобылами гвардейцев. Подковы звонко зацокали по брусчатке двора. Аластор попытался сглотнуть ком в горле и пожалел, что эту проклятую брусчатку просто так не заменить. Никаких следов крови на ней, конечно, нет, но как стереть из памяти ало-золотое пятно на сером камне, разметавшиеся ореолом черные волосы, бессильно разбросанные руки в пышных рукавах словно сломанные крылья чудесной птицы. Феникс, который упал, не взлетев к солнцу. И не возродился
Против его воли память подсунула еще одно воспоминание. На похороны приехали двое из Риккарди, отец Беатрис и ее старший брат. Похожие, как две капли воды, даже возраст не придал им такого уж большого различия. Чернявые и сухие, словно обожженные итлийским солнцем и снаружи, и внутри. Черноглазые, носатые, одетые в черный бархат, который на этих двоих смотрелся не трауром, а единственно возможной одеждой. Аластор готов был объясниться, хоть слова и не шли на язык, но объяснений или оправданий от него никто не потребовал. Разговор с гостями взял на себя Аранвен. Отец Беатрис прекрасно говорил по-дорвенантски, и услуги Лу как переводчика не понадобились, а ее брат за весь визит не сказал ни слова, кроме короткого приветствия при встрече и такого же короткого прощания потом.
На похоронах они тоже молчали. Беатрис хоронили в королевской усыпальнице, как и всех членов семьи Дорвенн. Разумеется, не на городском кладбище, а на дворцовом, окруженном высокой стеной, примыкающей с одной стороны к парку. Аластор попал сюда уже второй раз в этом проклятом году, но покойный Малькольм у него не вызывал никаких чувств, кроме отвращения, а вот Беатрис
Он едва смог заставить себя попрощаться с ней. Посмотреть на прекрасное безмятежное лицо, окруженное вьющимися локонами ее любимая прическа! И платье было то же самое. Каким чудом королевских прачек или искусством артефакторов удалось отчистить его от крови, Аластор не знал и знать не хотел, но одно он понимал точно: Беатрис надела его в свой последний час, значит, именно в нем она хотела уйти в Сады.
В склепе было темно, тихо и прохладно. Никаких запахов, кроме цветочных приготовленный для Беатрис мраморный саркофаг утопал в розах, и это было правильно, она так любила их при жизни. Только гости из Итлии не положили к белоснежному подножью ни цветочка. Старый Риккарди лишь наклонился и поцеловал дочь в лоб, а его сын в это время стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на придворных, столпившихся в огромной усыпальнице, больше похожей на храм, чем на склеп. Собственно, она и была храмом, сами надгробия занимали лишь ее часть
А потом, когда свечи, зажженные над саркофагом, остались плакать в полумраке каплями воска и тяжелые двери усыпальницы затворились за живыми, оставив мертвых вечному покою, Риккарди-старший спросил Аластора:
Ваше величество, могу ли я увидеть внучек?
Да, конечно, кивнул Аластор. Губы не слушались, будто он замерз изнутри, хотя день выдался ясным и даже и теплым. Я сам вас отвезу, если позволите. Они у моих родителей. У матушки и отца приемного. Их не было сегодня на похоронах, потому что я попросил остаться с девочками.
Очень разумно, бесстрастно признал Риккарди. Они слишком юны, чтобы переживать горе среди придворных. Кстати, я бы с радостью принял внучек у себя в Джермонто. Это красивый город, они могли бы познакомиться с родственниками и хоть немного отвлечься.
Ваше высочество Аластор не замялся, но говорить об этом сейчас было невыносимо больно. Поверьте, я очень благодарен вам за поддержку. И Дорвенант всегда будет вам другом в память о доброте и заботе. Но
Но? подсказал Риккарди.
Незадолго до того, что случилось, выдавил Аластор, я разговаривал с Беатрис. Она очень боялась умереть родами. Возраст, вы же понимаете. Смерть сыновей и все, что ей пришлось перенести Беа очень боялась, повторил он. Риккарди терпеливо и безмолвно слушали. Она заставила меня пообещать, что, если это случится, ее дочери останутся в Дорвенанте. Она не хотела, чтобы девочки уехали в Итлию. Ваше высочество, я понимаю ваше желание, но я могу поклясться, что так и было. Благими и своей честью, если желаете!
Не нужно, ваше величество, уронил Риккарди. Моя дочь как-то объяснила это желание?
Аластор заколебался. Сказать отцу, что дочь, по сути, отреклась от него? Что испугалась за своих дочерей, которых Риккарди вырастят выгодным товаром?
Она боялась врагов, слукавил он. Дорвенант не в стороне от политики, разумеется, но он един, а Итлия постоянно воюет сама с собой. Беатрис очень опасалась рода Пьячченца. И не только их. Она боялась, что Алиенора и Береника попадут в жернова междоусобицы и пострадают.
Каков будет их статус при дворе Дорвенанта? так же бесстрастно поинтересовался итлийский принц.
Моих сестер! выдохнул Аластор. Как же иначе?
Они уже отошли далеко от усыпальницы. Придворные отстали из уважения к его горю или согласно этикету Аластор не знал и не думал об этом. Оба Риккарди шли по широкой дорожке слева от него, а справа тенью скользил Лу, неприметный, как он это умел, но всегда под рукой, если понадобится.
Ваших сестер повторил Риккарди будто в раздумьи. И это несмотря на все обстоятельства?
И глянул испытующе.
Эти обстоятельства мне известны, сухо сказал Аластор. И они ничего не меняют. Я поклялся быть братом Алиеноры и Береники и намерен сдержать клятву не только по принуждению. Я обещаю им всю заботу и любовь, какую смогу дать. Когда они войдут в возраст, я найду для них подходящие брачные союзы с учетом желаний самих девушек, а до тех пор они будут жить в Дорвенанте как полноправные принцессы.
Очень достойное намерение, снова уронил Риккарди. Помолчал и заговорил опять, размеренно роняя слова: Я хотел бы узнать. По какой причине тело моей дочери было облачено именно в это платье?
Яростная неприязнь вспыхнула в Аласторе, окатив его изнутри горячей болезненной волной. Подумать только, Беа умерла, а ее отец думает о каком-то тряпье?! Неудивительно, что бедняжка так просила не отдавать в Итлию девочек!
О, грандсиньор, прошу прощения, позвольте мне ответить, почтительно мурлыкнул за его плечом Лучано. Ее величество нарядилась в него перед гибелью, это было ее любимое платье. И мы посчитали, что похоронить ее в нем вполне уместно. К тому же оно коронных цветов Дорвенанта и очень шло ей. Вы же сами видели, она в нем выглядела истинно по-королевски!
Свернув на очередную аллею, они подошли к воротам, возле которых стояла просторная карета кто-то из окружения уже озаботился. Наверное, люди Аранвена, которых в день похорон было полно повсюду. Незаметные и внимательные, они окружили Аластора умелой заботой, стараясь выполнять любое желание, как только оно прозвучало, а иногда и предугадывая их. И Аластор был бы искренне благодарен Аранвену за это, если бы мог чувствовать хоть что-нибудь, кроме боли, тоски и горечи.
Вот как, кивнул Риккарди, прищурился, вглядываясь в лицо Аластора с неприятной пристальностью, и вдруг спросил: Намерены ли вы расследовать смерть моей дочери, ваше величество?
Что? непонимающе переспросил Аластор и, вдруг поняв, о чем говорит торговый принц, захлебнулся неожиданно горьким и плотным воздухом. Вы что же, полагаете Да нет, это невозможно!
Мы были свидетелями этой трагедии, грандсиньор, поспешно добавил Лу. Весь двор это видел! Уверяю, его величество сделал бы все, чтобы спасти супругу, если бы имел хоть малейшую возможность. Готов поклясться всеми Благими ее величество сделала это сама
Я верю вашей клятве, мой юный синьор. Риккарди подождал, пока Аластор поднимется в поданную карету, последовал за ним и занял место напротив, откинувшись на спинку сиденья и соединив перед собой кончики пальцев. Рядом с ним сел по-прежнему молчащий сын, а на оставшееся сиденье возле Аластора скромно примостился Лу. Однако есть в этой истории нечто, что должно насторожить любого, знавшего мою дочь достаточно хорошо. Беатриче была Его голос на миг пресекся, но тут же зазвучал с почти прежним спокойствием, разве что стал немного надтреснутым. Была сильна духом, как настоящий воин. Красота была ее оружием, которое моя дочь использовала с великим умением. Будь Беатриче раздавлена горем, она оделась бы в траур. Пожелай она показаться слабой и нежной выбрала бы светлые цвета. Но это платье Я знаю свою дочь. Вы правы, это наряд королевы, а корона была ее щитом, так же как красота мечом. Беатриче надела его в знак, что принимает вызов.