Судьбы суровый матерьял - Виктор Васильевич Брюховецкий 3 стр.

Мы сидим у костра. Мы огонь шевелим.
Стонет птица, полощет коренья ондатра.
Дед роняет слова, что ни слово то вкусно.
Он не скажет: посолим уху посолим.

Прошлогодний тростник нам заменит постель.
Мы перины взобьем и тела успокоим,
И безрыбную речку не зло поругаем
Пиренеи уже перешел коростель!

И по краешку Франции, прячась в траве,
Примеряя к лодыжке «сапог итальянский»,
Он бежит и бежит. Я читал это в книжке!
Сколько за ночь осилит версту или две!

И не сплю я
Прохлада мне веки смежит,
Потону в черном небе, как в омуте черном.
Дед потонет со мной, он меня не оставит.
Нам-то что, мы-то спим
Коростель всё бежит!

Я за лугом слежу, я томиться устал.
Гибралтар Пиренеи Саратов Алтай!..

И когда на лугу стали травы в колено,
Коростель разодрал над рекою полено!

Прибежал! Прилетел! Сумасшедшая птица!
Как же надо стремиться, чтоб с курса не сбиться!

Через тысячи рек, через сотни лугов.
Ах, как мало друзей! Ах, как много врагов!

И опять я не сплю! Мне опять не до сна.
Коростель за рекою напротив окна!

И притом не один. Как сойдутся они,
Как потянут смычками, попробуй, усни.

Соль в горсти. Лук в лугу. Рви, да в руку макай
Стонет чибис и падает прямо под ноги.
Три пятнистых яйца возле самой дороги.
Востроносые! Просто хоть в землю втыкай!

Я беру их, смотрю, возвращаю гнезду
Слыша чибиса, слушаю детскую душу
Что ты плачешь, чудак, я гнездо не порушу,
Я пришел не за тем. Я за луком иду!

И идти километров, наверное, семь
В Панюшовском Кругу лук растет «пятаками».
И хожу я по Кругу, согнувшись, кругами,
Рву, макаю и ем Одурею совсем!

Станет горько во рту, станет горько в мозгах.
Сколько топать назад! а еще мне уроки
Я домой возвращаюсь, и слышат сороки,
Как болтаются ноги мои в сапогах.

От начала весны не бывали сухи
Всё вода и вода А училка велела
Про Савраску учить. Вот бездарное дело.
Кто их пишет, проклятые эти стихи?

Кувыркалась весна. Слякоть била под ноги.
Пахло прелой листвою в кустах и логах.
Рвался лед на реке, размесило дороги,
И угрюмо торчали грачи на стогах.

Голубая страна! Ни конца и ни края!
Даль подернута дымкою, утром туман,
И тоскует земля о тепле каравая,
Свищет ветер над полем, ломая бурьян.

Я проверю гужи, я поправлю постромки,
Среди всей чехарды я увижу свое
Пусть кромсает река голубые обломки,
Пусть грачи продолжают свое бытие.

И река, и стога, и грачи это нужно!
И под клекот весны, ничего не тая,
Оживает во мне боевое оружье
Это память моя, это память моя

Засунутый в яловые сапоги,
Дед Лытнев с накидкой[2] стоит у реки.
Цыганская трубка
Дед шамкает ртом:
 А, ну-ка, здесь язь  И с обрыва навскидку
В клубящийся омут бросает накидку
И топит ее, прижимая шестом

Дед память моя!
Я хожу рядом с ним.
Весна! Половодье сестрица разрухи.
Я сумку ношу, в ней пузатый налим,
Сорога, подъязок, четок медовухи
Оставлены улица, школа, друзья.
Язя бы поймать.
Жалко, нету язя.

Стремниной проходит и кружится лед
То чистый и белый, то с сенной трухою
Чирки налетели, дед выстрелил влет
Застыл свистунок и упал на сухое.
Я трогаю птицу, я вижу впервые
Прекрасные перья ее маховые.

Дед трубкою молча дымит в стороне
И больно, и горько, и радостно мне:
Я чувствую жизнь, я ее принимаю,
Хотя и не всё до конца понимаю.
А кровь, что сквозь перья сочится, сверкая,
Наверно, соленая, как и людская.

Под гомон гусей, что летели стадами,
Шуршала река ноздреватыми льдами
Плывем в челноке. Душегубка-челнок!
Я верую в деда, как в господа Бога.
На дне челнока шевелится сорога,
В руках у меня еще теплый чирок.
Дорога неблизкая. Через стремнину
Дед правит на мыс, на сухую осину,
И ловко, по самому краю беды,
Проводит челнок сквозь шуршащие льды
Обветрены губы, обветрены лица
Обидно за деда, обидно за птицу
За то, что убили, за то, что весною
Зачем не пришлось ей лететь стороною,
За поймой, за лесом, за дальнею далью.
И первая радость покрыта печалью.
Ну, кто мне на это расскажет-ответит?
А солнце скаженное светит и светит.

Мы на костре уху варили
И молча слушали вдвоем,
Как в небе гуси говорили
На диком языке своем.
То очень громко, то невнятно,
То так тревожно, хоть кричи.
И нам была она понятна,
Их речь гортанная в ночи.
Что Север!
Голоден, простужен,
Ветрами низкими продут.
Зачем им этот Север нужен
И как они его найдут?

Мы сидим у костра. Мы огонь шевелим.
Стонет птица, полощет коренья ондатра.
Дед роняет слова, что ни слово то вкусно.
Он не скажет: посолим уху посолим.

Прошлогодний тростник нам заменит постель.
Мы перины взобьем и тела успокоим,
И безрыбную речку не зло поругаем
Пиренеи уже перешел коростель!

И по краешку Франции, прячась в траве,
Примеряя к лодыжке «сапог итальянский»,
Он бежит и бежит. Я читал это в книжке!
Сколько за ночь осилит версту или две!

И не сплю я
Прохлада мне веки смежит,
Потону в черном небе, как в омуте черном.
Дед потонет со мной, он меня не оставит.
Нам-то что, мы-то спим
Коростель всё бежит!

Я за лугом слежу, я томиться устал.
Гибралтар Пиренеи Саратов Алтай!..

И когда на лугу стали травы в колено,
Коростель разодрал над рекою полено!

Прибежал! Прилетел! Сумасшедшая птица!
Как же надо стремиться, чтоб с курса не сбиться!

Через тысячи рек, через сотни лугов.
Ах, как мало друзей! Ах, как много врагов!

И опять я не сплю! Мне опять не до сна.
Коростель за рекою напротив окна!

И притом не один. Как сойдутся они,
Как потянут смычками, попробуй, усни.

Соль в горсти. Лук в лугу. Рви, да в руку макай
Стонет чибис и падает прямо под ноги.
Три пятнистых яйца возле самой дороги.
Востроносые! Просто хоть в землю втыкай!

Я беру их, смотрю, возвращаю гнезду
Слыша чибиса, слушаю детскую душу
Что ты плачешь, чудак, я гнездо не порушу,
Я пришел не за тем. Я за луком иду!

И идти километров, наверное, семь
В Панюшовском Кругу лук растет «пятаками».
И хожу я по Кругу, согнувшись, кругами,
Рву, макаю и ем Одурею совсем!

Станет горько во рту, станет горько в мозгах.
Сколько топать назад! а еще мне уроки
Я домой возвращаюсь, и слышат сороки,
Как болтаются ноги мои в сапогах.

От начала весны не бывали сухи
Всё вода и вода А училка велела
Про Савраску учить. Вот бездарное дело.
Кто их пишет, проклятые эти стихи?

Просыпаюсь. Умываюсь.
Утро. Лето. Коростель.
Я в коровах разбираюсь:
Эта нетель, эта тель.

Это мерин, в смысле лошадь,
Это кнут, пастуший бич.
Я с бичом вхожу на площадь:
 Пошевеливай, Фомич!

А Фомич бугай, что надо!
Белый галстук, рыжий фрак.
Он обнюхивает стадо,
Потому что надо так.

Он обходит стадо справа.
Здоровущ! Едрит-кубыть
У него такое право
К дамам справа подходить.

Он в своих правах упрямый,
А дойдет до дела крут,
Садку сделает у дамы
Облака в глазах плывут.

Не бодлив, кольцо не вдето,
Мыкнет волны по воде!
И при нем шестое лето
Волки ходят черт те где

Он идет на шее складки,
На хребте несет зарю,
Он вдыхает запах сладкий
Через левую ноздрю!

Ну, пошли
Телята, мамы
Бык вожатый, в голове!
Я иду последний самый,
Бич змеится по траве.

Бич змеится-серебрится.
Ладный бич.
И я не плох!
Улетай с дороги, птица!
Убегай, чертополох!

Дых здоровый!
Дух дворовый!
Мы идем, а через лес
Солнце красною коровой
К нам спешит наперерез.

Весну заждавшиеся люди
Копают грядки, травы жгут.
Заря в малиновой полуде
Речной туман, свивая в жгут,
Возносит к верху.
Будет вёдро!
Журавль от золота рудой!
Окованные медью ведра
С живой колодезной водой
Так тяжелы, что тело гнется,
И ты под ношею спешишь.
Остановись земля качнется,
И на ногах не устоишь.

Раскрытое небо, широкие степи,
Высокое солнце, как люстра в вертепе,

Играет огнями, знобит и печет,
И воздух, дрожа, миражами течет.

Отдельно счастливый в отдельной стране
Поскотиной еду на светлом коне.

Чеканное стремя звенит под ногой.
Копье не в крови, и колчан мой тугой.

Еще далеко боевые дела!
И кнут сыромятный по коже седла

Змеею стекает до самой земли
Ни зверя в норе и ни гунна вдали!

Лишь стадо коровье мотает рогами,
Да травы шумят у коня под ногами,

Да ветер с полудня в лицо. Суховей.
Да бабы на дойке платки до бровей.

Тихо Ворота распахнуты внутрь.
Холодом пахнет от старой фуфайки.
Вышла пустая корова из стайки
Сколько похожих мне выпало утр
Меньше гвоздей у подбитых сапог,
Меньше стрижей под обрывом Алея
Юный пастух на кобыле, как Бог!
Белая лошадь тумана белее.
Жжет мои ноги земля. Горяча!
Неба околыш не розовый синий
А надо всем этим посвист бича
По направленью к поскотине дли-и-нный.

Выспавшись в крапивах-лопухах
На крутом обрыве, над рекою,
В самотканых клетчатых штанах
С легкою есенинской строкою
Я корову шарю по кустам,
Ежевикой вызревшею тешусь.
Вот найду комолую задам!
Не найду в черемухах повешусь

День в прошлое спешил. Густели тени.
Стихала степь готовилась ко сну.
По косогору наискось Савелий
На вороном копытил целину.

Пылил табун. Трехлетки присмирели.
Пугливо жались в гущу стригунки
А после у излучины реки
Мы жгли костер.
Мы я и дед Савелий.

Пеклась картошка. Съежившись, босой,
Я тыкал в угли тонкой хворостинкой.
А ночь, в расшитой звездами косынке,
Поила травы чистою росой.

Кимарил дед, свернувшись у седла,
Да кони порскали,
Видать, на непогоду,
И пили из реки парную воду,
И не давали спать перепела.

Измотанный за день, сижу и смотрю,
Как серая птица уходит в зарю,
Как длинные тени, скользя на бугор,
К костру подступают, и ярче костер,
И пламя всё выше, и дым голубей,
И тише любовная речь голубей.
Умолкло на дальних березах «ку-ку»,
И каждый сучок на тропе начеку
И нас охраняет, и ночь сторожит
И батя на старой фуфайке лежит,
Всё думает думу, глядит на огонь.
Звенит удилами стреноженный конь,
Вскипая, шумит на порогах вода,
И сосны темнее, и ярче звезда

Я трогаю лошадь шершавой рукою
Уставшие за день, понурые, мы
Неспешно бредем над вечерней рекою,
Где спят в камышах золотые сомы.

Пустынное поле.
Дорога пустынна.
Не видно свистящего в небе крыла,
Лишь теплая морда мне тычется в спину,
Да мягко и тихо звенят удила.

А ночь на подходе.
А мы всё шагаем
По кромке обрыва. На самом краю
И лошадь (я знаю) глядит, не мигая,
Зрачками огромными в спину мою.

Ходит ветер по кругу,
Ситцы пьяно шуршат,
Карусельную вьюгу
Юбки бабьи кружат.
На селе новоселье!..
Пацаны, голышом
Самодельное зелье
Пьют из фляги ковшом!
Две гармошки рыдают,
С хрустом гнутся плетни,
А на солнце сверкают
Ордена да ремни
Ходят взрослые игры
По кривой, по дуге!
Загорелые икры,
Мелкий пот на виске!
На плечах позолота
Только виделось мне
Горемычное что-то
В этом радостном дне.