«Ну, как Александр Михайлович, что вы решили?» Как только я услышал его приторный голос, все страхи и колебания куда-то испарились. «Нет», отвечаю твердо. «Ничего у нас с вами не получится». «Ну, зачем вы так» пробует мягко увещевать он. И тут же в наступление: «А что, если об этой ситуации станет известно у вас на работе? То, что вы делаете малосовместимо с работой воспитателя молодежи». Откуда взялась у меня решимость не знаю, но, повысив голос, твердо отвечаю: «А вот шантаж вам чести не делает». И кладу трубку.
И тут мне приходит спасительное решение.
У кого-то из Клуба-81 (скорее всего это был глава клуба, он же главный редактор самиздатского журнала «Часы» Борис Иванович Иванов[115]) беру телефон нашего кегебешного куратора майора Коршунова, как мы его тогда знали. Звоню ему, рассказываю ситуацию и произношу примерно следующий текст: «Павел Николаевич, вы меня хорошо знаете. Я член Клуба, у нас, как известно, подобного рода литературу все читают. Чего они ко мне привязались? Подумаешь, Солженицына читал и имел неосторожность об этом товарищу в письме написать. Не Бог весть какое преступление, правда ведь?» На том конце провода тишина. Задумался. Потом спрашивает: «Кто такие? Как зовут, как звание?» Я называю. «Хорошо», говорит. «Я разберусь».
С этого момента звонки и доставания меня прекратились. Как рукой сняло. Потом, пытаясь восстановить канву событий, я выстроил для себя такую версию. Трусоватый директор Серовки[116], как только увидел, что сотрудник его якшается с западным дипломатом, в первую очередь, чтобы обезопасить себя, доложил в КГБ. Но стук директорский попал, очевидно, в районное управление того самого Смольнинского района, где находилось наше училище. Именно этим объясняется и районный Дом пионеров своя, местная епархия. Местные служаки навели обо мне кое-какие справки, кое-что прознали. Не в полной мере, но решили проявить рвение и начали действовать. И тут на тебе. Получив «разъяснение» от вышестоящих товарищей, вынуждены были отступить.
Постепенно я успокоился. Еще спустя некоторое время даже воспрял духом, почувствовав себя изрядно защищенным. Кем? КГБ. От кого? От КГБ же. Вот они, парадоксы жизни.
Буквально через месяц-другой произошло у нас в училище событие, изрядно меня развеселившее. Нам вдруг объявляют: такого-то числа специальный педсовет, в гостях сотрудник КГБ. Явка обязательна. Тема что-то вроде «Повышение бдительности перед лицом активизации деятельности западных спецслужб в Ленинграде». Приходит очередной блеклый серый дядечка и в течение сорока минут рассказывает присмиревшим преподавателям примерно следующее: «Консульства западных стран пытаются вести в городе подрывную работу, заманивают в свои липкие сети неустойчивых людей из числа творческой интеллигенции. Как всегда, в авангарде этой подрывной работы американцы и западные немцы. Но в последнее время активизировалось консульство Швеции». Я сильно потешался и очень гордился тем, что ради меня решили провести такое вот специальное мероприятие. В училище я после этого долго не продержался и избавил несчастного директора от опасного подчиненного. А вот с Павлом Николаевичем Коршуновым судьба сталкивала нас не раз. Правда, потом выяснилось, что по-настоящему его зовут Павел Константинович Кошелев. Повоевав с культурной диссидентурой (успешно или безуспешно? право, не берусь судить, хоть и сам был участником этой войны), он на рубеже 1980-х и 1990-х, уже при Собчаке, занял пост главы администрации Петроградского района. Я к тому времени из училища уже уволился, работал фрилансером фиксером-переводчиком и частенько бывал с западными журналистами или телевизионщиками в Мариинском дворце, где заседали и городское законодательное собрание, и мэрия. Нередко сталкиваясь с Кошелевым, мы мило здоровались: «Здравствуйте Александр Михайлович» «Приветствую вас, Павел Константинович» и обменивались городскими сплетнями. И еще пикантный парадокс. Несколькими годами позже, уже в пору моей работы в Генконсульстве США[117], вдруг выясняю, что мой главный босс тогдашний Генеральный консул дружит с господином Кошелевым домами. Они вместе играют в волейбол, жарят шашлыки, ходят друг к другу в гости. «Ну и что, что он бывший КГБ?» недоуменно пожал плечами в ответ на мой вопрос дипломат. И то правда. Ведь президентом США в то время был бывший глава ЦРУ Джордж Буш-старший. Все в норме.
Пристанище у достоевского
Закрытие Клуба современной музыки в 1982 году знаменовало собой определенный перелом. За три года существования Клуба Сергей Курёхин на моих глазах вырос из пробующего свои силы на джазовой сцене малоизвестного молодого музыканта в артиста, о котором пишут в газетах и журналах. Пусть не советских, а западных. Но в нашем тогдашнем, да и в извечном российском понимании второе было намного круче первого. Да, в Советском Союзе пластинок у Курёхина еще не было, но вот на Западе вышли уже две. Поначалу казалось, что закрытие КСМ отберет регулярную площадку для выступлений, но оказалось все наоборот. Наступление «второй культуры», для расцвета которой в середине 1980-х Клуб современной музыки был первой ласточкой, стало неостановимым. Появившиеся за год до запрета КСМ в марте 1981 года полуофициальные Ленинградский Рок-клуб и литературный «Клуб-81» открыли новые, до тех пор невиданные возможности и сильно расширили сферу приложения курёхинских талантов.
Пристанище для неофициальной литературной богемы было выбрано просто идеальное. Крохотный, но невероятно уютный полуподвальный зальчик дома-музея Достоевского на углу Кузнечного переулка и улицы Достоевского дал обретавшимся до того исключительно по квартирам непризнанным литераторам не только возможность наконец-то проводить настоящие встречи-чтения, но и осенил новое объединение неоспоримым авторитетом великого петербургского писателя. Литераторы с удовольствием принимали у себя и временно лишившихся крова над головой музыкантов-авангардистов.
Пристанище для неофициальной литературной богемы было выбрано просто идеальное. Крохотный, но невероятно уютный полуподвальный зальчик дома-музея Достоевского на углу Кузнечного переулка и улицы Достоевского дал обретавшимся до того исключительно по квартирам непризнанным литераторам не только возможность наконец-то проводить настоящие встречи-чтения, но и осенил новое объединение неоспоримым авторитетом великого петербургского писателя. Литераторы с удовольствием принимали у себя и временно лишившихся крова над головой музыкантов-авангардистов.
Сразу после изгнания Клуба современной музыки из ДК Ленсовета в Клубе-81 появилась «музыкальная секция», я ее возглавил, стал регулярно проводить в Клубе музыкальные вечера и писать уже не только в барбановский «Квадрат» и в роковый самиздатский «Рокси»[118], но и в литературный самиздатовский «Часы». Курёхин, же, как и в КСМ, стал играть уже привычную для себя роль «музыканта-резидента».
Именно на одном из таких курёхинских вечеров в Доме-музее Достоевского дебютировал утюгон художников Тимура Новикова[119] и Ивана Сотникова[120]. Действо называлось «Медицинское шоу», все участники (кроме художников помню Болучевского и Фагота) были облачены в белые «докторские» халаты, которые единственно и связывали все происходящее с медициной. Неистощимый на выдумки не хуже Курёхина Тимур окрестил придуманный им утюгон «первым русским синтезатором». Это уникальное сочетание исконного русского примитивизма и авангардной изощренности состояло из рамы обычного деревянного стола со снятой чтобы лучше было видно столешницей. К раме на металлических струнах были подвешены утюги не электрические, а старые, чугунные, которыми гладили в доэлектрическую эпоху, накаляя литой, из цельного чугуна утюг в русской печи. В утюге таком была масса металла, которая, будучи подключенной через прикрепленные к струне звукосниматели, давала при прикосновении к ней смычком или металлическим стержнем невероятно мощный и совершенно неземной звук. Так зародился прообраз индустриальной секции «Поп-Механики». Оригинал утюгона, к сожалению, утерян, но к проходившей в Русском музее в 2010 году выставке «новых» «Удар кисти» соавтор Новикова по утюгону Иван Сотников и их друг и товарищ художник Олег Котельников[121] сконструировали еще один утюгон, который теперь находится в постоянной коллекции музея.
Там же, в музее Достоевского в ноябре 1982 года состоялся первый и единственный концерт трио Чекасин Курёхин Гребенщиков. По отношению к «Аквариуму» Курёхин тогда находился в переломном состоянии. Летом того же 1982 года он принял самое активное участие в записи «Табу». Он был уже не просто сессионным музыкантом пусть и важным, но все же приглашенным аутсайдером, как на записанных годом раньше «Треугольнике» и «Электричестве». Его клавиши и его аранжировки во многом определили звуковую фактуру и эстетику «Табу». В списке музыкантов альбома он значится на втором месте после Гребенщикова и стоит рядом с БГ на украсивших обложку самодельного альбома вычурно-декадентских фотографиях Вилли Усова[122] с фотосессии в излюбленном «Аквариумом» саду «Сен-Жермен»[123]. Но в то же время он еще не настолько врос в «аквариумную» среду, как два-три года спустя, когда стал уже воспринимать «Аквариум» чуть ли не своей группой. Пока он все же предпочитал скорее втягивать БГ в свои авангардные проекты. Они уже вовсю дружили, и Борис, переживавший очередной период интенсивного накопления самых разнообразных музыкальных идей и впечатлений, находился под невероятно сильным влиянием своего нового друга и охотно шел на любые эксперименты. В их числе были и довольно радикальные. Особой любовью у публики пользовалось «бритье» электрогитары включенная электробритва подносилась к гитарным струнам. Помимо впечатляющего визуального эффекта прием этот давал и крайне интересный и очень необычный звук скорее в духе курёхинских героев Кейджа и Кагеля, чем любых даже самых радикальных интересов Гребенщикова. Справедливости ради стоит, впрочем, признать, что Борис, конечно же, был прекрасно осведомлен об экспериментах в области шумовой музыки, которыми занимались более близкие ему по духу радикальные рок-музыканты достаточно вспомнить «Metal Machine Music» Лу Рида записанный в 1975 году бывшим лидером Velvet Underground двойной альбом «белого шума».
Фрагмент этого концерта составил первую сторону чекасинской пластинки «Exercises» первого сольного, вне ГТЧ, альбома саксофониста на Leo Records. На второй стороне оказался фрагмент записанного несколькими месяцами раньше, в июле 1982 года, концерта дуэта Чекасин Курёхин в Одессе, на который вместе с музыкантами отправился и я. Одесский концерт организовал наш приятель Олег Святкин. Он регулярно приезжал к нам в Ленинград сначала на выступления и фестивали Клуба современной музыки, потом на «Осенние ритмы», и в какой-то момент решился организовать концерт и у себя в городе. Несмотря на глубокие советские годы, это событие больше всего напоминало настоящий «клубный» концерт в западном или современном российском понимании этого слова. Проходил он не в привычной для нас атмосфере профсоюзного Дворца или Дома культуры, а в одном из лучших одесских ресторанов «Красный», кажется. Публика собралась в основном джазовая, и Курёхин с удовольствием шокировал ее, забираясь с ногами на рояль и под рояль, пуская прыгать на струны заводную игрушечную лягушку и вытворяя множество других аналогичных штучек. Чекасин, впрочем, не отставал.