Одесские контакты привели к одной неожиданной, но оказавшейся очень долговременной связи к Курёхину она никакого отношения не имеет, но упоминания, хоть и краткого, стоит. Вместе со Святкиным в Ленинград стал ездить и его приятель, тихий и скромный бородач-красавец Константин Гогунский. В отличие от Святкина, большой эрудицией в новой музыке и особым интересом к ней он не отличался, и ездил по всей видимости то ли за компанию, то ли просто из любопытства. Однако на фестивале «Осенние ритмы» того же 1982 года Костя вдруг разговорился с певицей Валей Пономарёвой[124]. Скоро они стали неразлучны, потом поженились и, насколько я знаю, вот уже скоро сорок лет прекрасно живут и работают вместе.
Чердаки, подвалы и задворки
Вскоре «Клуб-81» кроме изысканного парадного зала дома-музея Достоевского, который доступен был далеко не всегда в нем все же время от времени проводились лекции, кино-показы и концерты самого музея получил еще два помещения: квартиры в расселенных, заброшенных, дожидающихся капитального ремонта домах на улице Петра Лаврова (ныне Фурштатская) и проспекте Чернышевского. Первая располагалась в полуподвальном этаже, вторая наоборот практически на чердаке, в мансарде. Домов таких в центре города тогда было множество, и даже полуподпольной, неофициальной культуре удавалось заполучить себе непригодные ни для жизни, ни для офисов помещения в качестве временного пристанища. Да, выглядели они довольно жутко голые, с обваливающейся штукатуркой стены, выломанные доски полов, понятие сантехника присутствовало в них довольно условно. И что вы думаете? Непривыкшая и безо всякого почтения относящаяся к физическому труду богема, засучив рукава, собиралась на «субботники» и приводили всю эту разруху в сколько-нибудь сносный порядок. Совершенно не гнушался такой работой и Курёхин. Жаль, нет фотографий типа Ленина с бревном. Но зато помещения эти поступали в полное распоряжение художников, литераторов и музыкантов, и творить там можно было практически что угодно, без какого бы то ни было контроля и ограничений вплоть до кинопоказов помню, как Митя Волчек (в будущем писатель, поэт, редактор литературного журнала «Митин журнал» и ведущий программ на «Радио Свобода») установил добытый им где-то жутко стрекочущий кинопроектор и показывал на натянутой простыне одолженные во французском консульстве фильмы Жан-Люка Годара.
Квартира на Петра Лаврова после закрытия КСМ стала полигоном для дальнейшего оттачивания концепции еще не получившей свое название «Поп-Механики». Здесь устраивались сейшны с по-прежнему регулярно наезжавшим в Ленинград Хансом Кумпфом. Не могу удержаться от цитаты из статьи Кумпфа, именно здесь через год после премьеры в музее Достоевского впервые увидевшего и услышавшего легендарный утюгон:
«Две худые долговязые фигуры одна из них облачена в элегантный костюм-тройку волокут по двору деревянный стол. Волокут они его ножками кверху, а внутри, на оборотной стороне столешницы, как на носилках, нагружены усилители, динамики, пружины, куски металла и прочие не очень понятного предназначения вещи. Идет подготовка к музыкальному представлению, которое должно состояться в помещении «Клуба-81» пристанища неофициальных ленинградских литераторов. В грязной комнате с отвалившейся штукатуркой и без обоев Тимур Новиков и Иван Сотников водружают стол на ножки и начинают готовиться к выступлению. К столу на струнах подвешиваются старые чугунные утюги, прикрепляются металлические пластины, сбоку в столешницу вонзается огромный острый нож. Связь с усилителем осуществляется через звукосниматель. Прикосновение к металлу порождает шум, грохот, скрежет. Двое «ноль-музыкантов», как называют их друзья и коллеги, практикуют полный отказ от всех мелодических и ритмических условностей. Однако, несмотря на бунтарский характер их действа, в нем есть и музыкальность, и прекрасное чувство партнера. Они наверняка не знают, что и на Западе есть люди, пытающиеся делать музыку из металлических предметов, только электронное оборудование у них получше».
«Две худые долговязые фигуры одна из них облачена в элегантный костюм-тройку волокут по двору деревянный стол. Волокут они его ножками кверху, а внутри, на оборотной стороне столешницы, как на носилках, нагружены усилители, динамики, пружины, куски металла и прочие не очень понятного предназначения вещи. Идет подготовка к музыкальному представлению, которое должно состояться в помещении «Клуба-81» пристанища неофициальных ленинградских литераторов. В грязной комнате с отвалившейся штукатуркой и без обоев Тимур Новиков и Иван Сотников водружают стол на ножки и начинают готовиться к выступлению. К столу на струнах подвешиваются старые чугунные утюги, прикрепляются металлические пластины, сбоку в столешницу вонзается огромный острый нож. Связь с усилителем осуществляется через звукосниматель. Прикосновение к металлу порождает шум, грохот, скрежет. Двое «ноль-музыкантов», как называют их друзья и коллеги, практикуют полный отказ от всех мелодических и ритмических условностей. Однако, несмотря на бунтарский характер их действа, в нем есть и музыкальность, и прекрасное чувство партнера. Они наверняка не знают, что и на Западе есть люди, пытающиеся делать музыку из металлических предметов, только электронное оборудование у них получше».
И даже весной 1985 года, когда «Поп-Механика» уже существовала и начала регулярно давать полноценные концерты в Рок-клубе и на других площадках города, именно квартира на Петра Лаврова стала местом съемок поп-механического действа группой телевидения Би-би-си, которую ни в один более или менее официальный зал не допустили[125].
Если мы, приглашая и всеми правдами и неправдами принимая у себя западных авангардистов, действовали не только в обход, но зачастую и наперекор всем существовавшим в СССР правилам, той же цели всячески расширить интернациональные связи и подключиться к мировой джазовой инфраструктуре, только уже по официальным каналам пытались достичь и наши старшие, более интегрированные в систему товарищи. Мы и тут, конечно же, не оставались в стороне, и на фестивале «Осенние ритмы-82» произошел любопытный эпизод прекрасное свидетельство курёхинского упорства и настойчивости и в то же время замечательная картинка уже теперь почти забытой советской жизни.
На фестиваль приехали несколько восточногерманских музыкантов тромбонист Иоханнес Бауэр, саксофонист Дитмар Диснер и гитарист Уве Кропински. Они были знакомы нам по пластинкам восточногерманская «Amiga», в отличие от нашей «Мелодии», охотно и в изобилии издавала самый что ни на есть авангардный джаз. Приехали они по линии общества дружбы СССР ГДР, с которым свободно владевший немецким организатор и художественный руководитель «Осенних ритмов» Владимир Фейертаг поддерживал теплые отношения. Фейертаг, быть может, и предпочел бы в качестве гостей более мейнстримовых музыкантов, но, как бы парадоксально это ни звучало, почти никакого другого, кроме авангардного, джаза в братской ГДР тогда просто не существовало. Однако дареному коню в зубы не смотрят, и первое появление пусть и вполне «своих», социалистических, но все же иностранцев на официальной фестивальной сцене рассматривалось как большое событие. Мы же и вовсе были рады гэдэровским музыкантам, в отличие от наших, выезд на Запад был не закрыт, и эти трое, хоть и жили в соцлагере, но были вполне себе признанными именами на европейской фриджазовой сцене.
Привыкший, в отличие от нас, действовать не партизанскими, а вполне официальными методами, осторожный Фейертаг вполне справедливо воспринимал этот приезд как первую ласточку на пути к вожделенному для него преобразованию своих «Осенних ритмов» в международный джазовый фестиваль. Так как гости приехали не по линии Госконцерта[126], то включения в программу и полноценного, «афишного» выступления им, по действовавшим тогда и довольно жестко соблюдавшимся бюрократическим нормам, не полагалось. Сошлись на выступлении на джеме, которого все ждали с большим нетерпением, особенно мы крайне левое, авангардное крыло ленинградского джазового сообщества.
Обычный пост-фестивальный джем вотчина мейнстрима, где играют стандарты и блюзы. Тут же, с участием авангардных немцев, должно было произойти нечто необычное и для нас куда более интересное. В первый же день фестиваля 10 ноября я, выступая в качестве переводчика для Курёхина, в кулуарах ДК им. Капранова на смеси английского и немецкого договаривался с гостями о предстоящем джеме.
На следующее утро страна проснулась под траурную музыку и сообщения о смерти «дорогого Леонида Ильича». По всему огромному СССР был объявлен траур, все развлекательные мероприятия, в том числе, разумеется, и фестиваль «Осенние ритмы», были отменены. Обратные билеты, однако, у немцев были куплены лишь на следующий день после запланированного окончания фестиваля. Время и желание для совместного музыкального общения было. Но не было места. В дни траура и официально объявленного всенародного горя даже и пытаться пристроиться с каким-то джазом хоть куда-нибудь в клуб или Дом культуры, пусть самый затрапезный было бы чистым безумием. Даже, казалось бы, свой и бесконтрольный сквот на Петра Лаврова был слишком большим риском центр города, вокруг соседи, и любой «стук» с их стороны был чреват серьезными последствиями.
Курёхин проявил чудеса изобретательности и изворотливости. Напряг всю свою память обо всех своих многочисленных знакомых и вспомнил какого-то человека, который жил далеко за городом, и в доме которого имелся некий элементарный аппарат. Немцы были поставлены в известность о стоявшем перед ними выборе: либо тупо пить в гостинице в мертвом, опустевшем и унылом траурном городе, либо рискнуть и поехать черт знает с кем мы познакомились только накануне, и представление о том, кто мы такие, они имели самое приблизительное черт знает куда играть музыку неизвестно для кого. Недолго думая, они решились, и под вечер, в кромешной тьме ленинградского ноября мы погрузились вместе с немцами на Финляндском вокзале в электричку и отправились в путь.
Ни имени, ни даже лица хозяина дома я не помню. По всей видимости, это был какой-то хиппи, сбежавший из города на природу. Жил он в этом домике вдвоем то ли с женой, то ли с подругой. Обычный загородный, по сути дела деревенский дом. Даже удобства находились, кажется, на улице. Зато была печка. Мы прихватили с собой водку, хозяева смастерили какую-то немудреную русскую закуску типа отварной картошки с солеными огурцами. Но главное действительно был аппарат, куда Уве Кропински мог включить свою гитару. И были какие-то электроклавиши, на которых играл Курёхин. Впрочем, он все время порывался поиграть вместе с Дитмаром Диснером и на саксофоне Сергей тогда громогласно объявлял фортепиано умирающим инструментом, а себя видел будущим саксофонистом. Был еще, кажется, и Кондрашкин, который колотил по смастеренным из горшков и кастрюль ударным. Не знаю уж, какая там получилась музыка, но настроение в день всеобщего траура! у всех было отменное.