Вот вырвался в поля, осенний, одинокий,
Как листик желтый, оторванный от ветки,
Несется вдаль с протяжным тонким криком,
Блуждает между облак с тонким ликом.
Владимир Кучерявкин. «Когда беснуется в саду автомобиль» 261 ;
Вчера была погода нынче снег.
Сегодня шторм облаивает брег
Назавтра штиль слегка его щекочет.
Вчера я Крез; сегодня грош в обрез;
Вчера давили газ; наутро трезв,
И лишь похмелье голову морочит!
Юлий Ким. «Когда в печи с трех щепок огонек» 262.
В примерах из стихов А. Иконникова-Галицкого и В. Кучерявкина слово облак может быть прочитано как традиционный поэтизм в обеих возможных формах: и в именительном падеже мужского рода единственного числа, и в родительном падеже множественного числа с нулевым окончанием. Ю. Ким совмещает те же формы, однако в сочетании грош в обрез актуальной оказывается не традиционно-поэтическая, а, напротив, разговорно-просторечная стилистика как потенциальной формы родительного падежа с нулевым окончанием, так и метонимическим единственным числом в сужающей синекдохе. И если семантика числа при описании облака или облаков оказывается нерелевантной (точнее, неразличение количества входит в художественный образ), то при употреблении слова грош неизвестно, в каком числе автор изображает комическую ситуацию: персонаж говорит о недостатке денег, а количество их указывает невразумительно. Поверхностная мотивация может быть связана со строкой И лишь похмелье голову морочит, более глубокая с размышлением персонажа об изменчивости сущностей и о бренности жизни.
Грамматическая омонимия форм единственного и множественного числа иногда определяется интертекстуальностью поэтического слова, например:
Се возвращается блудливый сукин сын
туда, туда, в страну родных осин,
где племена к востоку от Ильменя
все делят шкуру неубитого пельменя.
*
Он возвращается, стопы его болят,
вся речь его чужой пропахла речью,
он возвращается, встают ему навстречу
тьма лес топь блат.
Лев Лосев. «Се возвращается блудливый сукин сын» 263.
В этих стихах профессионального филолога наиболее вероятно художественное представление слова лес одновременно именительным падежом единственного и архаическим родительным множественного числа с нулевым окончанием. Однако совмещенная грамматическая омонимия замаскирована двойной синтаксической отнесенностью, допускающей и синкретическое, и альтернативное прочтение: слово лес как именительный падеж читается в ряду номинативов тьма лес топь, а как родительный в параллелизме с генитивной конструкцией топь блат (ср. строку Пушкина Из тьмы лесов, из топи блат из поэмы «Медный всадник»). Грамматическая двойственность иконически воспроизводит не только непроходимость лесов и болот, но и затрудненность, к которой блудный сын может воспринять родной язык через чужую речь.
Языковая игра с формами множественного числа мухоморов мухомор содержится в стихотворении Александра Левина «Мы грибоеды». Подробный анализ этого стихотворения см. в главе 3 «Категория одушевленности и объектный генитив».
Большинство системно, но не нормативно вариантных форм существительных отражают разную для современного литературного языка степень архаичности этих форм. Некоторые поэты создают резкий стилистический контраст между современной лексикой и древнерусской грамматикой:
И опять в трудах бухгалтер,
по сбербанкам пробегая
с многоумными бумаги
и с наличными купюры.
И опять в трудах бухгалтер,
по налоговым летая
с толстомясыми отчёты
и журналами учётов.
Александр Левин. «Посленовогоднее» 264 ;
Плачут бедные хрестьянове,
а над ними ходят тучею,
ходят тучею татарове,
на конях своих посиживают,
ус свой масляный поглаживают,
брóней новой похваляются,
лютой плеткою поигрывают.
Насмехаются татарове:
Где же ваши-де защитнички,
где служилые боярове,
удалые воеводове
да несметные солдатове?
Али рати ваши грозныя
нас, татаровей, увидемши
по оврагам схоронилися,
по уделам разбежалися
да под лавками попрятались?
Али ваши богатырове
все в Америку уехамши?
Александр Левин. «Сказ о коте Пбоюле и государевом Инсекторе» 265 ;
Не умолкну ради
Я такого Петьки,
Вознесу я Петькови
Всякую хвалу.
Ах как хорошо, что
У меня есть Петька!
До чего же, Петька,
Я тебя лублу!
<>
Ну-ка, ну-ка, Петька,
Ты давай ответь-ка,
Спой нам песню, Петька
Петька-Петушок!
Псой Короленко. «Петька» 266 ;
Вот
Прибыл Паровоз.
И к перонови подходить,
Сыз вагонови выходить
Кто?
Выходить кто?
Псой Короленко. «Паровоз» 267 ;
В завершающем тазу
у!
утопили мы козу
у!
<>
Тут приехали в теле-
ге
хитромудрые страте-
ге
и один из них достал
то чем пятый перестал
И восстала из таза (ей-богу правда!)
и восстала из таза (ну это ж надо!)
и восстала из таза
обновлённая коза.
Александр Левин. «В завершающем тазу» 268 ;
Пицунда Гагры Лыхны Гудаута
Здесь вся земля замешана на свете
и пении и радостью прогрета
Здесь древоцерквовиноградохрамхурьма
переплела все души и дома
и далеко внизу бус, красовид и мы
Здесь плавают курлы, дракони и грома
Кавказия.
Генрих Сапгир. «Хрст и самарянка» / «Генрих Буфарёв. Терцихи» 269.
Итак, современная поэзия во многом отражает языковую динамику, находя ресурсы поэтической выразительности и в истории языка, и в тенденциях его развития. При этом конфликт между парадигматикой и синтагматикой чаще всего решается в пользу парадигматики. Синтагматическое давление в наибольшей степени определяется интертекстуальным аспектом формоупотребления, однако и в этом случае отсылкой к произведениям классической поэзии является не столько словоформа, сколько падежное окончание, отделенное от цитатного словоупотребления. Поэты активно используют системную вариантность форм, преодолевая их денотативную отнесенность, стилистические и лексические ограничения формоупотребления и формообразования, фразеологическую связанность вариантов, преобразуют стилистическую дифференциацию вариантов в семантическую.
Итак, современная поэзия во многом отражает языковую динамику, находя ресурсы поэтической выразительности и в истории языка, и в тенденциях его развития. При этом конфликт между парадигматикой и синтагматикой чаще всего решается в пользу парадигматики. Синтагматическое давление в наибольшей степени определяется интертекстуальным аспектом формоупотребления, однако и в этом случае отсылкой к произведениям классической поэзии является не столько словоформа, сколько падежное окончание, отделенное от цитатного словоупотребления. Поэты активно используют системную вариантность форм, преодолевая их денотативную отнесенность, стилистические и лексические ограничения формоупотребления и формообразования, фразеологическую связанность вариантов, преобразуют стилистическую дифференциацию вариантов в семантическую.
История грамматики во многом определяется конкуренцией возможных форм, и современная поэзия наглядно демонстрирует такую конкуренцию. Возможность художественной мотивации вариантов способствует их востребованности, а следовательно, и сохранению в языке.
ГЛАВА 3. КАТЕГОРИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ И ОБЪЕКТНЫЙ ГЕНИТИВ
Что говорить про вольный дух свечей
все подлежим их ворожбе и сглазу.
Иль неодушевленных нет вещей,
Иль мне они не встретились ни разу.
Белла Ахмадулина
Современные поэты извлекают художественный смысл из таких свойств категории одушевленности-неодушевленности, как ее противоречивость, неупорядоченность, динамичность, и этот художественный смысл помогает увидеть свойства самой категории, а также картину мира поэтов.
Систематизируя основания колебаний в грамматическом оформлении существительных по их отношению к этой категории, А. Г. Нарушевич пишет:
Зону пересечения Поля Одушевленности и Поля Неодушевленности составляют имена существительные, совмещающие в своих значениях семы, отражающие признаки живого и неживого. К ним относятся:
«а» имена существительные, обозначающие умерших людей;
«б» имена существительные, обозначающие человека и животных на стадии эмбрионального развития;
«в» имена существительные, обозначающие микроорганизмы;
«г» имена существительные, обозначающие животных в качестве пищи;
«д» имена существительные, обозначающие персонажи мифов, легенд, сказок и фантастических произведений;
«е» имена существительные, обозначающие кукол;
«ж» имена существительные, обозначающие игровые фигуры;
«з» имена существительные, обозначающие совокупности живых существ;
«и» имена существительные, обозначающие части тела человека и животного (Нарушевич 1996: 4).
Все эти колебания, и не только они, отражены современной поэзией, которая вполне подтверждает высказывание Я. И. Гина, сформулированное им в результате подробного исследования связи грамматической одушевленности с олицетворением:
Совершенно ясно, что никаких формальных преград для грамматического одушевления быть не может причина в организации плана содержания данной категории (Гин 2006: 50).
При этом поэтические эксперименты с категорией одушевленности указывают как на логику нормы, так и на логику отступлений от речевого стандарта. Категория одушевленности в языковой игре
Рассмотрим один из многочисленных примеров стихотворение Александра Левина «Мы грибоеды»:
Не всякий из нас
решится съесть гриб-маховик:
массивен, велик
и скорость имеет большую.
Но опытный грибоед
умеет и сам раскрутиться,
догнать гриба и спокойно
съесть маховик на ходу.
Не всякий из нас
умеет скушать валуй:
коленчат, тяжёл
и страшно стучит в работе.
Но опытный грибоед
сначала съедает подшипник,
и вывалившийся гриб
становится лёгкой добычей.
Не всякий из нас
любит испытывать груздь:
странное ощущение,
и чешутся перепонки.
Но опытный грибоед
и чешутся перепонки.
Но опытный грибоед
специально ищет то место,
где гроздья изысканных грустей
радуют сердце гурмана.
Не всякий из нас знает,
как высасывать сок из маслёнок;
как правильно из молоканок
выплёвывать молоко;
что нужно перед едой
вырубать коротковолнушки,
иначе они в животе
начинают громко скрипеть.
Мы учим своих грибоедиков
подкрадываться к лисичкам,
выслеживать шампиньонов
и всяких хитрых строчков.
Мы учим своих грибоедиков
так съесть белый гриб-буровик,
чтоб зубы остались целы,
и чтоб он не успел забуриться.
Мы любим собраться вместе
и послушать рассказы мудрейшин
о кознях грибов сатанинских,
о доблести и благочестии.
Мы любим своих грибоедиков
и славных своих грибоедок.
Мы любим чесать друг другу
перепонки, наевшись грустей.
Но каждый из нас знает,
что не следует есть мухоморов,
даже если ты очень голоден,
даже если счистить все мухи.
Потому что мы грибоеды!
И предки у нас грибоеды!
Поэтому нас, грибоедов,
не заставишь есть мухомор!
Александр Левин. «Мы грибоеды» 270.
В русском литературном языке слово грибоед имеет значение жук, живущий в грибах и гнилой древесине и питающийся главным образом грибницей (Словарь современного русского литературного языка 1992: 335). Это значение известно далеко не всем носителям языка, о чем свидетельствует его отсутствие в словарях Ожегова и Шведовой, в словаре Ушакова и даже в словаре Даля. Интернет дает словарную ссылку только на Большую советскую энциклопедию. Однако в литературе это слово встречается, например, в таком тексте: