Прости меня, я искуплю. Прости меня, я искуплю. Прости меня, я искуплю.
Вокруг меня толпился разномастный люд, но уже не так агрессивно настроенный, как снаружи. И причина этого была проста до безобразия. Тех, кто сильно возмущался без лишних слов выпроваживали за двери. Вот и сейчас, седовласая женщина громко переговаривалась с одной из сестер. Та лишь мимолетно взглянула в сторону стража, что бдел у выхода и безразлично поглядывал на присутствующих. Мужчина в белой кольчуге тонкого плетения схватил возмущенную женщину под локоть и довольно грубо отправил ее за дверь. Женщина покрыла стража порядка всеми известными проклятиями, не забыв при этом затронуть его отца, мать, детей и блудницу-жену, но тот никак не отреагировал глаза его выражали пустую отрешенность: его дело простое.
Все скамьи вдоль стен были заняты. Люди на них скромно и мирно дожидались своей очереди. Никто не хотел быть выпровоженным охраной. Яркий пример того, как кнут и пряник делают разумное существо действительно разумным. Без правил всегда будут смерть, боль и несчастье. Анархия, разгром, нищета и болезни вот что ждет тех, кто отказывается соблюдать хотя бы те правила, которые мы устанавливаем сами себе для того, чтобы оставаться личностью, а не дикими животными.
Почему?! Я пятый раз пришел! Пятый! Мне что сдохнуть что ли?! завопил мужчина без ноги на служительницу богини. Эхо рубануло по тишине и люди на скамье синхронно вздрогнули. Руками он опирался на деревянные палки. Мне нужна нога! Чертова нога! Вы мне ее отрезали из-за гребанного перелома! Я ее сломал! Я не могу теперь работать! Кто будет моих детей кормить, а?! Ты, сучья дочь?!
Все отвернулись, никто не хотел смотреть на отчаявшегося шахтера. А судя по сильным рукам и чумазому лицу он был именно шахтером, который сутки напролёт крошит киркой земную твердь.
Я встал в тень дальнего угла, подальше от тусклого света церковных свечей, и наблюдал. Вот двое белых стражей бесстрастно схватили мужчину и вытолкали его за дверь, в гущу злой толпы. Тот упал в густую грязь и скрылся за десятками бушующих ног. Какая-то пожилая женщина встала со своего места и, еле-еле перебирая ногами, подобрала деревянные опоры мужчины. С кряхтением она приоткрыла дверь и вытолкнула их вслед одноногому бедолаге. Когда же она возвращалась на свое место, то его уже занял толстый мясник, что почесывал необъятное, вываливающее из-под рубахи, пузо. Запах мяса и пота от него разил во все стороны.
Встала место потеряла, громко рассмеялся мужчина, сотрясаясь словно комок стуженного свиного жира.
К нему тут же подошла одна из сестер и пристально посмотрела в поросячьи глазки. Мясник перестал смеяться и немного поежился на месте.
Самопожертвование вот что ценно для нее. Эта женщина была добра к тем, кто не зрит. А что ты понимаешь? совершенно монотонно, словно по церковным писаниям, проговорила сестра Ганры.
Э выдавил из себя мужчина, но ответ его уже никому не нужен. Девушка ушла, шурша полупрозрачным подолом черного облачения.
Здешняя атмосфера сильно действовала мне на нервы. Я не любил находится среди людей, а уж тем более, я не любил такие толпы в совокупности с фанатиками. Здесь мне достаточно тяжело сосредоточиться такое ощущение, что мой разум опустили в грязные, с копошащимися злобными личинками, воды тюремных топей.
Но всегда нужно подстраиваться. Подстраиваться или погибнуть.
Одна из сестер Ганры проходила мимо, и я уверенным голосом громко произнес слова:
Отверженность в любви к ближнему есть благо Творца и матери его Ганры.
Та остановилась и медленно повернула голову в поисках того, кто произнес завет третий, откровений Ганры. Как я и предполагал, мало кто из местных прихожан читают священные писания богини Отверженности. Что уж говорить, большая часть из них читать вообще не умеет. Мне же в Академии приходилось заучивать наизусть и более сложный слог.
Милость Её озаряет нас, протянула она тонким голосом, заметив меня в углу: с окровавленным обрубком, отрубленным ухом и невидящим оком. Разумеется, я не стал прятать свои увечья под повязкой.
Прошу прощения, что отвлек от важного дела. Величие ее завораживает, кивнул я на статую богини. Лучи закатного солнца падали на монумент, наваливаясь своей теневой громадой на ерзающую неспокойную толпу. Людям было здесь неуютно, и я мог понять почему.
Вы не можете отвлечь меня от служения Ей, ответила сестра и слегка улыбнулась. В зеленых глазах ее блеснул огонек любопытства, Давайте-ка я вас осмотрю.
Девушка в черной рясе уверенно схватила меня чуть выше подмышки и, приподняв культю к глазам, рассмотрела окровавленные повязки. Полумрак ей, казалось, совсем не мешал.
Кровь свежая. Где же вы так? спросила она и, переключившись на лицо, ухватилась за подбородок маленькими пальчиками, затем деловито помотала моей головой из стороны в сторону. Глаз не увидит никогда. Ожоги пройдут, но вот тут сильно Останется шрам. Ганра наказала вас или это жертва ради других?
Я не ответил и слегка скривился в улыбке. Она была близко. Золотистая длинная челка опустилась мне на глаза, закрывая обзор. Теплое дыхание отдавало мятой. Холодная девушка явно следит за собой, несмотря на окружение.
Нужно поменять повязку, попятилась она назад, заметив мою улыбку. Пройдемте со мной.
Эй! Он только пришел! гаркнул пузатый мясник и попытался поднять свои тяжелые ягодицы с явным помыслом воспрепятствовать моему мирному прорыву.
Я только спросить, наигранно добродушно отозвался я.
В синем глазу блеснул голубой огонек. Толстяк сел обратно и что-то недовольно забурчал вполголоса.
Вас обязательно примут, очень холодно проговорила одна из сестер. Мы вам поможем.
В окно задуло холодным ветерком, многочисленные огоньки свечей заплясали вместе с тенями. Мужчина втянул в себя голову. Похолодало.
Меня пригласили в одно из смежных помещений одного из четырех коридоров, которые примыкали к главному залу со статуей. Застарелая комнатушка из черного камня с затхлым запахом подвальной плесени была почти пустой. Кроме большого узорчатого и строгого стола из меднодрева и двух высоких табуретов ничего не было. Напротив меня восседал упитанный волосатый мужчина в шрамах. Он был в одних лишь светлых штанах и легкой, расстёгнутой рубахе. Обуви не было, хотя холод мраморного пола я чувствовал даже сквозь кожаные сапоги. Все тело его украшали глубокие рваные шрамы, но лицо было нетронутым.
Присядь, дитя не поднимая взгляда от стола, показал он мне жестом на табурет напротив и требовательно добавил: Подожди. Спасибо, Лина.
Девушка коротко кивнула и, одарив меня напоследок прохладным взглядом очень красивых глаз, вышла.
Русый мужчина с красным круглым лицом уверено что-то записывал пером домашнего гуся на пожелтевшем пергаментном листе. Наконец-то он поднял на меня свои уставшие глаза и, оценив мимолетным взглядом увиденное, слегка скривился.
Ты болен, дитя, сказал он, откидываясь на спинку высокого стула. Болит?
Болит, ответил я, не отворачиваясь от неприятного взгляда широкого мужчины. Сильно болит.
Хорошо, неожиданно ответил он и опустил голову, что-то записывая. Затем без особого интереса спросил: Как же это случилось?
Разбойники на северном тракте, недалеко от Праско.
А лицо тоже они? поинтересовался он.
Да, без дополнительных разъяснений ответил я.
Ну и ладно, потерял он всякий интерес к моей истории. Гражданин города или за деньги?
Со слова «деньги» мужчина скривился словно от боли. Ну конечно, кого же еще нанять для выполнения бесприбыльной работы. Только фанатиков пусть работают за еду..
Гражданин.
Чем подтвердишь, дитя? спросил он меня, немного приподняв кверху кустистые брови.
Я молча протянул ему бумагу, что мне передал Лейнус. Мужчина, взяв со стола серый платок, принял на него пергамент и забегал глазами, вычитывая слова. Вернул обратно, небрежно кинул ткань в корзину, которая уже была заполнена до краев. Критически осмотрев пальцы, он сказал:
Хорошо, Сагард. Пара вопросов и тебя примет одна из сестер Её. Она решит, что с тобой делать дальше, оценивающе осматривая меня с головы до пят, он добавил: Но, судя по всему, ты здесь надолго и еще нескоро нас покинешь.
Он слегка улыбнулся. Его передние зубы отдавали синеватым оттенком. Зубные вставки из синедрева. Только этот материал не загнивал во рту, и вставить такие в рот могли только гнумы-зубоврачеватели из Городроса. Крайне дорогое удовольствие, не для всех. Простому люду зубы рвали обычно кузнецы за пару грошей. «Деньги, говоришь, не нравятся?», подумал я.
Ты у нас редкой масти, дитя, посмотрел на меня с интересом человек и не дождавшись ответа, продолжил. Ну ладно В случае смерти есть кому забрать, да похоронить по обряду?
Ты у нас редкой масти, дитя, посмотрел на меня с интересом человек и не дождавшись ответа, продолжил. Ну ладно В случае смерти есть кому забрать, да похоронить по обряду?
Нет.
Хорошо, похоже, что он был доволен моим ответом. Так и запишем. Кремировать во благо Её. Посещать может будет кто? Прямо совсем никого нет? Может друзья?
Совсем никого. Я один. Можете сжечь, безразлично отвечал я.
Болел чем-нибудь в ближайшее время? Красная сыпь? Болотница? Кровяница? Может чресла загнивают после богомерзких утех с деревенской блудницей?
Не болел. Альвов тяжело чем-то заразить.
Да, но ты не альв, дитя. Лишь полукровный, справедливо заметил синезубый и добродушно улыбнулся.
Верно. Ничем не болел, повторил я.
Последний вопрос тебе, Сагард. Почитаешь ли любимую нашу в величие Её, Богиню Ганру, матерь Творца? неприятная улыбка слетела с круглого лица так же быстро, как появилась.
Тихое перешёптывание листвы с ветром за единственным окошком какое-то время сопровождало тишину.
Если нет, то лечить не будешь, отец? поинтересовался я. У меня была уверенность, что обращаться к нему нужно именно так отец.
Он выжидающе посмотрел на меня и сделал какую-то отметку красным цветом на бумаге.
Лина! неожиданно гаркнул он и уставился на дверь позади меня. Лина!
Тишина
Лина!!! заорал он так, что с потолка посыпалась черная пыль. Дверь распахнулась и в комнату неспешно вошла девушка. Плотно прилегающие к ногам одеяния создавали некое впечатление, что она не ходит, а парит в воздухе.
Лина, дочь моя! одновременно раздраженно и немного по-отечески обратился он к ней. Былые проблески добродушия слетели с его лица. Сколько раз говорил не отходить далеко? Принимай.