Самое плохое было даже не то, что мы и наши корабли теперь шли в пустоту, образовавшуюся на Дальнем Востоке после Порт-Артура. Проблема была в том, что мы как раз никуда не шли Вторая Тихоокеанская эскадра день за днем проводила у Мадагаскара, и никто не мог сказать, что с ней будет дальше.
Пушистый песок, наклонные пальмы, голоса рыбаков, отталкивающих от берега хрупкие лодки, каждая эфемерно зависает между двух поплавков на длинных поперечных жердинах.
И фигура нашего да, с «Донского» матроса, с озабоченным лицом поднимающегося с этого пляжа. Он на всякий случай даже козырнул мне, как человеку, чье место в кают-компании. Круглое, сильное лицо, умные глаза. Имени не знаю.
Я сделал шаг на песок, подумал, что здесь надо ходить босиком, и чуть не споткнулся об одинокую фигуру в тени ствола пальмы, сидящую на аккуратно подстеленном журнале. Нет, не «Ниве».
Повеяло чудесным запахом сигарного табака.
Извините, Иван Николаевич, я эм-м-м, ну то есть не хотел прерывать я просто хотел подойти к морю
Ну вот вы и подошли к нему, улыбнулся командир «Дмитрия Донского». И вы ничего не прерываете. Только что была конфиденциальная беседа с одним из членов команды, так он уже ушел. Расстроенный. И что вы хотите с такой фамилией Шкура, тут неприятности неизбежны. Присаживайтесь, буду рад.
Он улыбнулся и похлопал рукой по песку. Потом аккуратно приблизил сигару к губам и окутал дымом узкое лицо с выдающимся подбородком.
Я посмотрел на французскую газету в своей руке на берегу я ее пролистывал, сидя в кафе или на скамейках, и решил, что командир прав, печатная продукция бывает полезна не только для чтения.
Он улыбнулся и похлопал рукой по песку. Потом аккуратно приблизил сигару к губам и окутал дымом узкое лицо с выдающимся подбородком.
Я посмотрел на французскую газету в своей руке на берегу я ее пролистывал, сидя в кафе или на скамейках, и решил, что командир прав, печатная продукция бывает полезна не только для чтения.
Достал свои папиросы, бросил взгляд на Лебедева. И вдруг подумал, что как раньше с Перепелкиным вижу рядом, совсем близко, сам себя, только этот другой «я» старше. Мы ведь похожи: небольшая испанская бородка (делающая ее обладателя недоступным на вид), русые волосы, светлые глаза.
Да мы и одеты одинаково он был не в кителе, а в обычных белых брюках и такого же цвета гражданской рубашке с нагрудными карманами, у ног его лежал пробковый шлем. Сейчас по всему берегу бродят толпы офицеров и матросов в этаких несерьезных нарядах, наслаждаясь пусть горячим, но ветерком среди зелени.
Я, собственно, давно хотел вам высказать свое уважение, вдруг улыбнулся Лебедев, глядя снизу вверх на дым своей сигары. Да как-то не было ситуации. Мы вас все прочитали. Каждый по-своему. Честно скажу не ожидал.
Говорит Лебедев негромким голосом, иногда чересчур быстро как бы очередями.
Знаете как: бывает, просмотришь ну, человек занят делом. Что-то пишет. Кто-то его читает. Ты его уважаешь именно как занятого делом. Иногда оцениваешь знает ли это дело хорошо. Но здесь
Я ждал его слов как приговора.
Вы не репортер, Алексей Юрьевич. Вы человек, который ведет со мной важный разговор о чем-то существенном. Или старается это делать. Вот такое впечатление, высказался наконец он. Это заставляет относиться к вам серьезнее, чем просто как к пассажиру и гостю.
Не то чтобы меня так легко расслабить приятными словами. Но тут есть исключение если слова эти относятся к единственному, по сути, делу моей жизни. Тут я беззащитен перед любым высказыванием. А потом, это же говорит не кто-то, а Лебедев.
Я начал улыбаться, закуривая свою папиросу. Табак волшебная вещь: он мир, доброта, задумчивость. Если я начну курить здесь сигары, все посмеются и скажут, что я подражаю Лебедеву. А вот когда-нибудь потом возможно, и начну. Уж очень они у него в руках хороши.
А я как раз думал о смысле моих усилий, сказал я ему. Представьте, Иван Николаевич: иду по набережной, вижу толпу непонятных негров, пару французов, корабли наши чернеют где-то вдали, я никому особо не нужен, местные знать не знают, что я делаю в жизни. И вдруг задумался: ведь здесь, как на Марсе. Ну, вы знаете, что творится у нас дома, а тут ничего не творится, им все наше непонятно. И я вспомнил вас. Вы ведь несколько лет были чуть не грузчиком где, в Марселе? И как это ощущается если нет России? И нет того, что нас всех сейчас поедом ест.
Лебедев засмеялся легким, добрым смехом.
Как это ее нет. Вот как раз там-то она и есть. В том числе в Марселе. Я понимаю, о чем вы. Вся эскадра сейчас переживает то же, что и вы. Да-да, и я тоже. Тяжелые вести, кто спорит. Так вот, пока их не было, и Россию мы не сильно ощущали. Ну вы же ногу свою или руку каждый миг не чувствуете, да? А тут заболело. Вот так. И добавил: Умеете же вы сразу хватать вот это, главное. Если пожелаете что-то такое, насчет ноги, написать, нам всем будет интересно.
Мне вдруг стало легко и хорошо, я даже передумал закапывать окурок папиросы в песок пусть остается чистым и нетронутым.
А не кажется ли вам, Иван Николаевич, еще кое-что, попробовал пробить его сверкающую броню я. Наш ваш крейсер он не совсем обычный, здесь происходят всякие м-м, как бы это
Да, я думал про все вместе взятые странности налет апашей в Танжере, налет на меня в гальюне, необычные люди среди команды и не только. В общем, что-то, что не давало мне успокоиться, хотя вроде бы ничего не происходило. Но он меня понял по-своему или не захотел понимать правильно и повернулся ко мне, почти улегся подбородком на острое белое колено:
Ну, уж поверьте, уважаемый Алексей Юрьевич. У нас замечательный корабль. Он просто устал путь был тяжелым. Но сейчас мы кое-что на нем подтянем, подчистим, и все будет просто отлично. Вот увидите.
Кое-что о презервативах
Залитые моей кровью рубашку и белые брюки наш с Ильей вестовой Ен отстирать не обещал. Более того, он фактически сказал, что мне придется ехать обратно в Хельвиль и искать там новый тропический наряд.
И еще он проявил настойчивость, выясняя, как это случилось, кто знал, что я пройду именно тем не очень темным переулком, по неровному песку между плетеных заборов и загадочных деревьев. Он был очень серьезен, и мне впервые пришло в голову: а кто такой Ен? Ну хорошо, вряд ли японский шпион, но откуда он родом, где и чему учился, как попал на корабль? И ведь видно, что не из крестьян.
Понятно, что он был не единственным озабоченным моей пролитой кровью и даже не первым. Вот я поднимаюсь на борт «Донского» с катера, неуклюже иду к себе на корму вижу на нависающем над ней балконе двух голубков, Илью Перепелкина и Инессу Рузскую, сидят под тентом и о чем-то оживленно разговаривают (они что, уже перестали скрываться?).
И видя меня, с хирургическими повязками под порезанной и залитой кровью одеждой, они замирают и теряют дар речи.
Но ведь жив, выдавливает Илья, упуская шанс сообщить мне, что вот теперь я настоящий моряк.
Мне приходит в голову хорошая мысль: бывают люди головастые (и это, бесспорно, Илья), бывают рукастые и это тоже он, с его ручищами, но вот еще получается, челюстястые? А это ведь тоже и точно он, и челюсть у него слегка отваливается от изумления.
Вас ограбили? медленно произносит Инесса, чуть подавшись вперед.
Я вытаскиваю из кармана целое портмоне, триумфально показываю им его и ныряю в раскаленный люк, в направлении каюты. Через двадцать минут там появляется очень серьезный Ен
А начиналось все, как всегда, хорошо и весело.
А не взяться ли тебе, мой друг, за очень острую для всякого моряка тему нового очерка, подсказал Илья, буквально выдергивая меня за руку на камни набережной с причальных ступеней (на уровне воды покрытых ядовито-зелеными водорослями, колышущимися, как прическа утонувшей ведьмы).
И даже не начинай. Не хочется и угадывать, что это за острая для моряка тема.
Ага, ты уже все понял. Ну-ка, ответь: за что был пожалован графским титулом некто Чарльз Кондом, придворный врач бородатого Генри Восьмого. Что он такого полезного и незаменимого принес королю?
Даже не пытайся, Илья. Во-первых, ты ошибся на сотню с лишним лет. То был придворный врач другого замечательного короля Чарльза Второго. Вот у кого было великое множество женщин, а зачем старине Генри понадобился бы да-да, презерватив, он же кондом? Отрубил голову одной жене, занялся следующей. Вся его. Никаких французских болезней.
Слава Петербургскому университету, там действительно учат чему-то полезному! Хорошо, а во-вторых?
А во-вторых, мой бедный друг, Кондом не был изобретателем презерватива. Он лишь невольно дал ему имя, а мы, подданные другой империи, предпочли свою латынь.
Латынь и только? Так, цитирую. Мужской щит. Резиновый товар. Кое-что небольшое для выходных.
Настоящий моряк, Илья! А как насчет вот этого: гигиенические резиновые изделия для спецнадобностей, магазин Джона Роджерса, Невский, шестьдесят-двенадцать.
И ты его верный покупатель. Восхищаюсь. А ты знаешь, что феминистки против презервативов, потому что только женщина может решать, как ей поступать по части деторождения?
Знаю. Это тот самый случай, когда я хоть в чем-то готов согласиться с графом Толстым, который на вопрос, что делать с феминистками, ответил коротко, одним глаголом, а именно
Да, да, слышал. Хорошо, Алексей, знаешь ли ты, для каких спецнадобностей применяется это гигиеническое изделие?
Содрогаюсь от подозрений в собственном невежестве.
Им очень удобно закрывать ствол ремингтона в пустыне, если дует сирокко кажется, опять вру, в общем, если начинается пыльная буря. На двенадцатидюймовые орудия «Суворова» или «Сисоя» изделия богатырского размера изготовить не успели, дуракам из Адмиралтейства помешали дураки из Синода с его Победоносцевым, по моральным соображениям, так что мы все еще закрываем стволы парусиновыми чехлами. А могли бы На страх японцам.
Предположим, еще можно таким образом сохранять свежесть колбасы?
Ерунда. Сигары! Сигары, мой друг! А вот, кстати, вечером вернемся на крейсер не забудь спросить у Лебедева, правда ли, что все его замечательные сигары сохраняют свою свежесть в лучших презервативах с Невского проспекта.
Спрошу непременно, даже не сомневайся. А при чем здесь тема очерка?
Как это при чем? Ты рассказываешь читателю о том, что обязан сделать настоящий моряк по прибытии в порт. Причем рассказываешь на собственном опыте. Что ты думаешь, такое кто-то откажется читать?