Я никогда не испытывал страха ни перед мотыльками, ни перед какими-либо другими насекомыми. Иначе я не сумел бы проделать свои манипуляции с саквояжем Сайласа Уэбба. Фобии были мне несвойственны. Меня не пугали ни тесные замкнутые пространства, ни высота, ни даже моя детская спальня, когда слабый огонь в камине отбрасывал на стены тени пугающих форм. Эти силуэты были моими старыми знакомыми.
Неожиданное появление мотылька заставило меня вздрогнуть, но вдруг в первый раз в жизни сам вид этого существа вызвал у меня отвращение. Крошечный хоботок, торчавший между подрагивающими крыльями, был мне омерзителен. Когда я услышал, как насекомое бьется о стенки абажура из пергаментной бумаги, с которыми оно полностью слилось, меня передернуло.
Я не стал читать вечернюю газету возле лампы, потому что от одной мысли, что мотылек вьется возле моей головы, становилось не по себе. Я решил лечь спать, но, когда складывал газету, заметил дату. Отчего-то она показалась мне знакомой, хотя я никак не мог сообразить, с чем она связана, но посреди ночи я проснулся оттого, что точно вспомнил: именно двадцать четвертого октября умер Сайлас Уэбб, и виновен в его смерти я.
Я потянулся и включил прикроватную лампу. Выпью стакан воды и снова усну, подумал я. Царила тишина. Я постарался выбросить из головы мысли о памятных датах, но не успел я снова лечь, как мне на лицо опустилось что-то подрагивающее, легкое, да так там и осталось.
Эта ночь послужила началом тому, что я мысленно назвал «преследованием». По вечерам и по ночам мотыльки не давали мне покоя, и со временем они становились все крупнее. Я никогда не мог предсказать их появление: они возникали бесшумно, исподтишка, неотвратимо, всякий раз заставая меня врасплох. Порой они исчезали на несколько дней, иногда на неделю или две, отчего я расслаблялся и убеждал себя, что в происходящем нет ничего странного или зловещего. Бывают года, когда осенью ос почти нет, зато в другую их засилье достигает масштабов стихийного бедствия. С мотыльками то же самое. Наверняка существует естественное объяснение, скажем, связанное с благоприятной температурой или с количеством пыльцы. Кто знает?
Эта ночь послужила началом тому, что я мысленно назвал «преследованием». По вечерам и по ночам мотыльки не давали мне покоя, и со временем они становились все крупнее. Я никогда не мог предсказать их появление: они возникали бесшумно, исподтишка, неотвратимо, всякий раз заставая меня врасплох. Порой они исчезали на несколько дней, иногда на неделю или две, отчего я расслаблялся и убеждал себя, что в происходящем нет ничего странного или зловещего. Бывают года, когда осенью ос почти нет, зато в другую их засилье достигает масштабов стихийного бедствия. С мотыльками то же самое. Наверняка существует естественное объяснение, скажем, связанное с благоприятной температурой или с количеством пыльцы. Кто знает?
Но потом не успевал я успокоиться, как один из них заставлял меня подпрыгнуть, внезапно вылетев из чулана. Или я замечал мотылька, неподвижно застывшего на занавеске или притворяющегося мертвым на рукаве моего пальто. Я боролся с ними, разбрызгивал отраву, а когда удавалось, топтал их ногами или прибивал. Чем дольше все это продолжалось, тем сильнее мной овладевал страх. Я перестал посещать старую часть научной библиотеки, после того как мотылек вылетел из открытой книги. По ночам я задергивал занавески медленно, с помощью палки. Я спал плохо, в мои сны то и дело впархивали мотыльки, превращая их в кошмары. В темноте насекомые садились на мои руки и лицо, и в конце концов я стал спать, зарывшись под одеяло и дрожа от страха.
Постепенно я начал бояться и других существ, покрытых пухом: птиц, грызунов, даже кошек. Я больше не в состоянии был работать. Мое сердце билось стремительно, нервы были измотаны от постоянной бдительности и тревоги.
Так продолжается уже некоторое время. Но сейчас, когда я пишу эти строки, съежившись в полутьме за письменном столом, я вижу, что уже половина одиннадцатого. Я провел значительную часть этого майского вечера, глядя в окно на сад и цветущие, покрытые молодой листвой деревья, потому что выйти на воздух я не могу. Меня охватил странный паралич: эти приступы случаются со мной каждый день ближе к вечеру. Тело будто медленно сковывает льдом. Я не в состоянии ходить. Если сажусь в кресло, то потом не могу встать. Руки меня не слушаются, шея не поворачивается. Я вижу, слышу, дышу, но не могу издать ни звука.
В этом беспомощном состоянии я буду пребывать до утра. Я пытался убежать, но стоит мне шагнуть к двери, как меня сразу разбивает паралич. Небольшая передышка наступает, только если я не покидаю квартиру.
Хозяйка приносит мне еду, и каждый день мне удается уделить несколько часов работе.
Но даже если бы неведомая сила позволила мне сбежать, куда бы я отправился? Где бы скрылся? За мной не охотятся, на меня не нападают. Нет, безопаснее всего оставаться в моей комфортабельной тюрьме. Я даже был бы вполне счастлив, если бы не сгущающиеся сумерки, убыль света и приближение ночи. Потому что в это время я обречен выносить пытку, которой подверг его. Мотыльки появляются из каждой трещины и щели, из-за занавесок и из пространств между складками ткани, из-под подушек и кресел, из книг и из-под картин, с ковра и половика. Их все больше и больше, они будто рождаются из пылинок, летающих в воздухе. Меня окутывают вздымающиеся, роящиеся, трепещущие облака насекомых, они садятся на меня, застревают в волосах и оставляют следы пыльцы на моей коже. В их беззвучной атаке ощущается угроза, и я становлюсь их беспомощной жертвой. Мотыльки не причиняют мне вреда только нагоняют страх. Иногда от них исходит едва уловимый запах праха и тлена. Мотыльки юркие, живые, с поблескивающими бусинками глаз, но одновременно они мертвые, иссохшие. Иногда мне чудится, что в узоре их крыльев и тел я различаю призрачный образ Сайласа Уэбба, но это, безусловно, фантазия, вызванная моим воспаленным разумом и неконтролируемым страхом.
Этот ужас может продолжаться час или всю ночь, две минуты или два часа. Я утрачиваю чувство времени и будто переношусь в пространство, где оно не властно. Молюсь, чтобы меня, как Уэбба, сразила внезапная смерть.
Но Сайлас Уэбб мстит мне. Моя месть была короткой и закончилась, едва начавшись, но теперь я в его власти, пока он не пожелает меня отпустить. Когда? Завтра? Через год? Через двадцать лет? Или он всегда будет меня преследовать? Не знаю. Чувствую только, что эта ночь еще не последняя. Ледяной холод растекается по моему телу, я уже не в силах пошевелить ногами. Темнота окутывает небо, крыши, деревья, сады, и скоро легкие крылья и тела мотыльков с шорохом облепят меня со всех сторон.
Двадцать первый мальчик
После вчерашнего сокрушительного пожара от величественного особняка XVII века осталась только оболочка. Предполагают, что возгорание произошло из-за неисправной проводки и возникло в подвале, а затем огонь быстро распространился по всему зданию и вырвался наружу через дыры в крыше. Внутри никого не было.
Клотен-Холл является собственностью Комиссии по историческим зданиям и памятникам Англии. В зимний период он был закрыт, особняк планировали открыть для посетителей на Пасху. Дом был приобретен на благотворительном аукционе в 1990 году, до этого он почти 430 лет принадлежал семейству Дайкер-Венн. Со временем род угас, последними его представителями стали пожилые братья Альберт и Монтегю Дайкер-Венны, проживавшие в особняке вдвоем, но в 1990 году они скончались с разницей в месяц. Братья обнищали, поэтому и дом, и прилегающая территория находились в весьма плачевном состоянии.
«Это место будто существовало в ином измерении, говорит пресс-секретарь. Во многом оно напоминало заколдованный замок, где ничего не осовременивали, не меняли, не убирали и не обновляли несколько поколений. Сады буйно разрослись. Такое чувство, будто попадаешь в сказку».
Когда Комиссия приобрела Клотен-Холл, было принято решение отреставрировать и дом, и меблировку, но со всей возможной деликатностью. Несколько команд экспертов по консервации исторического наследия трудились шесть лет, чтобы отремонтировать и восстановить не только само здание, но и девяносто пять процентов его обстановки. Они старались вернуть прошлое к жизни, не повредив и не нарушив самый ценный атрибут этого особняка: его атмосферу.
«Мы стремились сохранить дух эпохи и подчеркнуть, что Клотен всегда был семейным домом, а не музеем или дворцом богача. Но что касается садов и территории, то они заросли так, что здесь мы действовали более беспощадно: деревья, вот-вот готовые упасть, заросшие пруды, которые легко не заметить, крошащиеся статуи и ветхие хозяйственные постройки Многим пришлось пожертвовать, но эксперты по ландшафтному дизайну той эпохи дали нам полезные рекомендации, посоветовав, что и где сажать. С помощью чертежей и более поздних фотографий, обнаруженных в доме, его медленно воссоздавали в прежнем виде, хотя на то, чтобы привести в порядок сады, понадобилось гораздо больше времени. Клотен-Холл был уникальным поместьем. Ни один из наших домов не идет с ним ни в какое сравнение. То, что его погубил пожар, настоящая трагедия».
Решение о будущей судьбе здания еще не принято.
На первой полосе газеты поместили фотографию, и еще одну внутри. Дым. Языки пламени. Струи водяных пушек выгибаются дугой на фоне ночного неба и обрушиваются в самое сердце огненной стихии.
А потом Клотен-Холл на рассвете. Фотография с воздуха запечатлела опустошенную внутреннюю часть здания, напоминавшего недостроенный кукольный дом: стены, полы, наполовину сгоревшие лестницы, крыша отсутствует, вместо мебели горки углей.
Я ехал домой на автобусе. Моя работа далеко от дома: добираюсь на двух автобусах, а потом еще прохожу пешком целую милю. Иногда люблю жаловаться, но могло быть и хуже: по крайней мере, мне не приходится ездить на метро. Я бы этого просто не вынес. Будь я вынужден добираться до своей нынешней работы под землей, скорее всего, уволился бы.
Обычно на этом этапе поездки я открываю страницу головоломок. Я большой любитель кроссвордов, хотя мою результативность нельзя назвать стопроцентной. Когда попадаются вопросы о цитатах, или о знаменитостях, или по античной мифологии, мои познания оставляют желать лучшего. Но с гордостью сообщаю, что еще не было случая, чтобы я не разгадал судоку. Это моя любимая разновидность гимнастики для ума. Заполненная решетка доставляет мне почти физическое удовольствие.
Но в этот вечер все мое внимание поглотили фотографии Клотен-Холла и статья о пожаре. Я думал о нем всю оставшуюся дорогу, и когда пришел домой, эта тема не шла у меня из головы. Я даже не стал включать свет. Просто сидел в кресле, перебирая в памяти давние события и позволив моему подсознанию выдавать мелкие подробности и обрывки воспоминаний, поднимавшиеся наверх, будто пузырьки к поверхности воды.
Дома у меня газет не было, но, когда я включил телевизор, чтобы посмотреть новости, показывали Клотен-Холл: обугленный, почерневший и до сих пор немного дымившийся. Я выключил звук. Не хотел, чтобы какой-нибудь репортер рассказывал мне о пожаре или, еще хуже, излагал краткую историю этого места. Не желал видеть чье-то преувеличенно серьезное лицо. Откуда репортерам знать, что для меня значил Клотен-Холл? Да и какое им до этого дело?