Однако, когда наступил очередной голод, все произошло с точностью до наоборот. Железная дорога использовалась для перевозки зерна не в те районы, где в нем нуждались голодающие, а туда, где его можно быть продать с максимальной прибылью. Телеграфная связь помогала спекулянтам контролировать рынки зерна. Благотворительной помощи было совершенно недостаточно, чтобы помочь миллионам голодающих. Отчаявшиеся родители, не способные прокормить своих детей, продавали их за гроши или, не сумев найти покупателей, отдавали бесплатно. Один британский корреспондент описал свой визит в детский дом, где у детей руки были не толще его большого пальца, а ребра проступали сквозь кожу «как проволочная клетка»[129].
Такова была ситуация и в первый день 1904 г., когда Гилберт Уокер наконец приступил к работе. Какой бы странной и даже абсурдной ни казалась идея привлечь для решения этой проблемы человека вроде Уокера, было несколько причин считать, что именно он сумеет в конце концов разгадать тайну муссонных дождей и научится их предсказывать. Во всяком случае, прежде Уокер всегда оправдывал возлагавшиеся на него надежды. А началось все с того, что на одном из школьных уроков латыни он вопиющим образом перепутал спряжение латинского глагола. Изгнанный из мира классической филологии, Гилберт был взят под опеку учителем математики, который не уставал поражаться тому, с какой легкостью его ученик применял математические знания на практике, и пророчил ему великое будущее.
С 17 лет Уокера привлекало все, что крутилось или вращалось. Еще в школе он сделал своими руками гироскоп, который принес ему почетную медаль и бремя надежд. После школы он поступил в Кембридж, где изучал прикладную математику у таких ведущих ученых того времени, как Дж. Томсон и Дж. Дарвин, а в свободное время занимался метанием бумеранга на просторных зеленых газонах, которые начинались сразу за университетскими зданиями и тянулись до самой реки. В конце концов он научился бросать изогнутый кусок дерева так, что тот улетал вдаль, почти пропадая из виду, после чего совершал невероятный дугообразный разворот и возвращался точно ему в руки. Довольно-таки эксцентричное увлечение в те времена, когда большинство молодых людей предпочитало тренировки по гребле на реке Кем.
Уокер с головой погрузился в математику, и в частности математическую физику, которая составляла основу программы Кембриджского университета (и позволяла ему понять, каким образом объекты те самые бумеранги перемещаются в абстрактном геометрическом пространстве). По окончании трех лет обучения он не только успешно сдал славившийся сложностью выпускной экзамен по математике, но и получил наивысший балл, сполна оправдав те надежды, которые возлагали на него школьные учителя, университетские преподаватели и родители. Но это достижение далось ему дорогой ценой. Он все серьезнее страдал «нарушениями» здоровья, как это деликатно называлось, и был вынужден на время покинуть место, где изнурительным трудом достиг своих математических высот. Проведя три зимы в санатории в Швейцарии, Уокер справился наконец с психическим расстройством, вызванным тем колоссальным напряжением, без которого было невозможно жонглировать числами так, как это делал он[130].
Джон Гопкинсон, также выпускник математического факультета Кембриджа, ставший инженером, однажды сказал: «Математика очень хороший инструмент, но очень плохой мастер»[131]. К тому времени, когда Уокер прибыл в Индию, он хорошо понимал, что это значит. Сама по себе чистая математика была сложной, опасно трудной для ума, но при этом бесполезной наукой. Бумеранги с их выверенной траекторией возвращения не помогали справиться с ущербом, наносимым интенсивной работой мысли. В Швейцарии Уокер нашел целебное средство катание на коньках. Легкое скольжение, морозный воздух и чистое небо над головой успокаивали и проясняли его разум. Изогнутый след от коньков на льду повторял изгиб бумеранга. Он ощущал, как внутри начинала расти кривая обратной зависимости, которая постепенно восстанавливала и упорядочивала его внутренний мир, расстроенный сверхчеловеческим умственным напряжением. Так, на коньках, он и выскользнул из цепких лап болезни. Вернувшись в Кембридж, ученый несколько лет читал лекции, пытаясь найти подходящую тему, которая позволила бы уравновесить легко воспаряющий математический разум и удержать его от падения в пропасть. Некоторое время Уокер занимался электродинамикой и решением проблемы, которую предложил ему научный наставник.
Джон Гопкинсон, также выпускник математического факультета Кембриджа, ставший инженером, однажды сказал: «Математика очень хороший инструмент, но очень плохой мастер»[131]. К тому времени, когда Уокер прибыл в Индию, он хорошо понимал, что это значит. Сама по себе чистая математика была сложной, опасно трудной для ума, но при этом бесполезной наукой. Бумеранги с их выверенной траекторией возвращения не помогали справиться с ущербом, наносимым интенсивной работой мысли. В Швейцарии Уокер нашел целебное средство катание на коньках. Легкое скольжение, морозный воздух и чистое небо над головой успокаивали и проясняли его разум. Изогнутый след от коньков на льду повторял изгиб бумеранга. Он ощущал, как внутри начинала расти кривая обратной зависимости, которая постепенно восстанавливала и упорядочивала его внутренний мир, расстроенный сверхчеловеческим умственным напряжением. Так, на коньках, он и выскользнул из цепких лап болезни. Вернувшись в Кембридж, ученый несколько лет читал лекции, пытаясь найти подходящую тему, которая позволила бы уравновесить легко воспаряющий математический разум и удержать его от падения в пропасть. Некоторое время Уокер занимался электродинамикой и решением проблемы, которую предложил ему научный наставник.
И вот, когда ему исполнилось 35 лет, судьба Уокера совершила крутой поворот: он получил предложение возглавить сеть Индийских метеорологических обсерваторий и присоединиться к тонкой, но быстро растущей прослойке научных кадров, входившей в систему Британского Раджа. В попытке раскрыть тайну муссонных дождей его предшественники испробовали все возможные средства, имевшиеся тогда в распоряжении метеорологической науки, от составления карт штормовых систем до проверки гипотез о влиянии снегопадов в Гималаях на уровень осадков в Индии в следующем году. Но вывод, к которому они пришли, был неутешителен: взаимосвязи между различными аспектами погоды, имевшими для Индии наибольшее значение, были слишком сложны, чтобы даже самые проницательные ученые умы могли взломать их код. В прошлом фундаментом метеорологии всегда была физика. Метеорологи стремились представить все и вся визуально как взаимодействуют между собой движущиеся массы воздуха в атмосфере и массы воды в океане. Однако в Индии они потерпели неудачу и теперь надеялись, что кто-то вроде Уокера, для кого числа были рычагом, с помощью которого можно взломать самую закрытую систему, сумеет сделать это и с индийским климатом. Узнав новость о назначении Уокера, Кливленд Эббе написал ему поздравительное письмо, в котором выразил надежду на то, что «поставленные перед новым классом проблем, ваши мысли сосредоточатся на динамической метеорологии, что будет огромным преимуществом для этой сложной области науки»[132].
Как оказалось, предложить Уокеру Индию как поле научных изысканий было все равно что предложить ему весь мир.
К 1904 г. и Британская империя, и метеорологическая наука достигли самых дальних уголков планеты, охватив если не весь, то почти весь земной шар. Британская империя пребывала близко к вершине своего могущества, занимая почти четверть территории Земли и правя пятой частью ее населения. В Индии, самом крупном их колониальном владении, британцам принадлежала территория примерно в 4 млн кв. км, что в десять раз превышало площадь самой Британии. Это делало их правление по определению ненадежным, что наглядно показало кровавое восстание 1857 г.
Проблемы, с которыми сталкивались Британская империя и метеорологическая наука, были на удивление схожи. И та и другая стремились взять под контроль неуправляемые явления и процессы, протекающие очень далеко от канцелярий, где производились расчеты и анализ. Понятие имперской метеорологии, которое отстаивал редактор журнала Nature Норман Локьер, было в некотором роде тавтологией. Империя была метеорологией, а метеорология была империей. Практическую суть этого в 1909 г. лаконично выразил министр финансов Индии Гай Уилсон, заявивший, что «бюджет Индии это азартная игра на дождь».
Британское правление в Индии было бы немыслимо без использования технологий. Немало сказано о роли железных дорог, телеграфа и пароходов в объединении всех частей империи во времени и пространстве. Но не менее важную роль, пусть это часто упускается из виду, играла и бюрократическая машина с ее канцеляриями, где собирались, сортировались и обрабатывались потоки информации, на основе которой затем принимались решения. Эти канцелярии были узлами обширной имперской сети, все нити которой сходились в Лондоне. Но эта сеть включала и Калькутту, и Шимлу, и множество отдаленных полевых станций, откуда отправлялись и где принимались телеграфные сообщения. Небольшие, хорошо организованные конторы с минимальным штатом работников, обеспечивавших бесперебойное движение информационных потоков, вносили свой важный вклад в управление миллионами подданных британской короны.
Благодаря мощи технологий и бюрократической машины расстояние, некогда бывшее врагом, с которым приходилось сражаться, превратилось для Британской империи в ценное преимущество. Вместо того чтобы бросать вызов власти, оно стало рассматриваться как знак ее могущества. Крошечное почтовое отделение на индийской чайной плантации на берегу речушки, в которой мирно плескались слоны, при ближайшем рассмотрении обнаруживало тянущийся от него провод свидетельство гордого статуса узла в глобальной сети имперского правления и контроля. Поскольку официальные газеты и журналы любили публиковать подобные фотографии, расстояние стало символом Британской империи великой мировой державы, над которой никогда не заходит солнце.
Однако оно имело не только символическую, но и экономическую ценность. Благодаря быстрым и надежным пароходам англичане могли есть хлеб из индийского зерна, находясь при этом на комфортном и безопасном расстоянии от земли, на которой оно выращивалось, и от солнца и дождей, от которых зависел урожай. Индия стала для Британии житницей и золотым дном. К 1904 г. она превратилась в крупнейший источник британского импорта и одновременно крупнейший экспортный рынок[133]. И она была ценна для Британии не вопреки, а благодаря удаленности от Лондона.
Расстояние приводило в движение весь имперский механизм. Оно было такой же важной составляющей успеха, как контроль на местах. И это во многом предопределило открытие Уокера, которое сам он назвал мировой погодой. В его распоряжении оказались данные, собираемые на самых больших расстояниях, какие только можно было представить, и ученый использовал их, чтобы разрешить величайшую загадку, приведшую его из мирного Кембриджа на войну муссонов и засух в далекую Индию.