Сожалеет ли Портнов о ее судьбе? Чувствует ли себя виноватым? Интересный вопрос. Сожалеет ли словарь о давно устаревшем слове?
«Понятийный активатор», два тома. «Упражнения для третьего курса, издание дополненное и переработанное». Сашка пошарила рукой в рюкзаке, будто кошка лапой в аквариуме, но больше ничего не поймала; все, что ей выдали, она видела раньше, она с этим работала. Повторенье мать ученья?
Или преподавательский саботаж?
Она взяла текстовый модуль, восьмой том, села за стол, как делала, наверное, миллионы раз, и развернула книгу: желтоватые страницы, запах старой библиотеки. А на страницах абракадабра, сложный и бессмысленный текст, который Сашка давно научилась читать, полюбила читать, открыла ворота в счастливый мир, полный хрустальных смыслов
Глаза норовили соскользнуть, взгляд расфокусироваться. Физическое тело Сашки, голодное и усталое, не желало принимать процедуру, как ребенок орет и брыкается при виде шприца. Абракадабра складывалась в визг и скрежет в голове, слезились глаза и прошибал пот хуже, чем на первом курсе. С превеликим трудом Сашка дошла до конца абзаца и начала все сначала: она помнила, что с человеком делает этот текст, и она, в отличие от первокурсницы, страстно желала, чтобы он сделал это с ней и вернул прежнюю легкость. Сашка информационный объект, Слово великой Речи тянулась к смыслам текстового модуля, как умирающий от жажды тянется к воде. Сашка-человек сопротивлялась, будто ее поили серной кислотой.
Наконец она очнулась на полу, под самым носом обнаружился сломанный карандаш, а дальше, у ножки стола, валялась раскрытая книга смятыми страницами вниз.
Стараясь не глядеть на книгу, Сашка подняла и закрыла восьмой том, отложила на край стола. Взяла в руки модуль седьмой и отложила тоже. Открыла шестой с первой страницы:
Я не сдамся.
Все повторилось сначала скрежет в ушах, озноб по коже, отвратительная абракадабра, заливающая глаза, будто горячей смолой. Сашка читала, роняя слезы на страницу, читала, читала
«Цены, цены, это просто ужас! В конце концов мама сняла комнатушку в пятиэтажном доме, минутах в двадцати от моря, окнами на запад»
Офисный стул на пяти колесиках зашатался под ней, и Сашка опрокинулась навзничь.
Здравствуйте, Саша. Я рад вас видеть.
В четырнадцатой аудитории Стерха не изменилось ничего разве что за окном была ранняя осень, а не январь, как в прошлый раз. Стерх не изменился тоже длинные пепельные волосы все так же обрамляли бледное лицо, сложенные под пиджаком крылья топорщились небольшим горбом, а острый подбородок лежал на жестком воротнике, ослепительно-белом на фоне безукоризненно-черного костюма. Манера сидеть, сплетя длинные тонкие пальцы, осталась тоже при нем.
Изменился взгляд: раньше он мог быть доброжелательным или строгим, раздраженным или гневным, но никогда столь болезненно-сосредоточенным. Стерх смотрел на Сашку, как мог бы смотреть судья на призрак осужденного по ошибке.
Здравствуйте, Николай Валерьевич, сказала Сашка. Простите, я читала текстовый модуль и я опоздала.
Я рад вас видеть, повторил Стерх, и Сашка поняла, что он не врет, просто его радость отягощена чувством вины, а может быть, и страха. Посмотрите сюда, пожалуйста.
На запястье, на кожаном ремешке, он носил овальное перламутровое зеркало как большой циферблат. Отраженный луч ударил Сашке в глаза и на секунду ослепил ее. Она помнила это ощущение, оно никогда не бывало особенно приятным, но слепота и резь в глазах закончилась почти моментально. Сашка мигнула; аудитория четырнадцать расплылась, будто залитый водой акварельный рисунок, и прояснилась снова.
Я был уверен, что вы блестяще сдадите экзамен, проговорил Стерх с ноткой удивления, будто сам пораженный своей способностью заблуждаться. Я был уверен, что это, несомненно, пятерка. Вы столько раз меня удивляли дарили надежду, отбирали ее, потом удивляли снова Я виноват перед вами, Саша, хотя изменить ничего не мог. Ничего не мог для вас сделать. Я полагал, что больше никогда вас не увижу.
Но вы мне рады, быстро сказала Сашка, будто подавая подсказку.
Да, удивление в его голосе сделалось отчетливее. Я рад. Но вы ведь не с каникул вернулись, Саша. Все очень сложно садитесь.
Сашка опустилась на самый кончик стула:
Вы тоже не станете меня учить, потому что я убийца реальности?!
Мы обязаны вас учить, он плотнее сплел кончики пальцев. Это наше предназначение. Я совру, если скажу, что ситуация меня не пугает пугает, еще как Но вы моя студентка. Вы опять моя студентка, а со студентами я всегда честен.
Спасибо, пробормотала Сашка. Николай Валерьевич, что значит «разрушитель грамматики»? Что именно вас пугает? Как я могу вас напугать?!
Меня пугаете не вы, после длинной паузы сказал Стерх. Пугает та легкость, с какой в наше время аннулируются вековые традиции. Но как ваш педагог я, разумеется, желаю вам успеха. И сделаю все, что от меня зависит, чтобы вам помочь.
Спасибо, повторила Сашка искренне. Но вы не ответили на мой вопрос. Почему я «убийца реальности»?
Вы не убийца, он покачал головой, будто сожалея о досадном недоразумении. Прямо сейчас вы не убийца и не разрушитель, но ваш потенциал
Он оборвал себя и посуровел:
Предлагаю вернуться к этому разговору через некоторое время.
Но, Николай Валерьевич
Не «но», его голос сделался размеренным и твердым. Рано, и мы не будем это обсуждать. Вы прекрасно знаете, что на некоторые вопросы здесь, в Институте, вы не получите ответа, пока не проделаете определенную работу, и никто за вас ее не сделает
Он вынул из ящика стола и положил перед Сашкой планшет с плоским экраном размером с тетрадный лист, без логотипа производителя, с единственной кнопкой на боку:
Это ваш новый рабочий инструмент. Внутри индивидуальное расписание, соблюдать его надо очень точно, минута в минуту. Я буду присылать задания, а вы отрабатывать и отчитываться на занятиях. Теперь открывайте тетрадь, бумажную, обычную, пишите сверху на первой странице: «Работа над ошибками».
Чьими? тихо спросила Сашка.
Они встретились глазами и молчали несколько минут. Потом Сашка опустила взгляд и начала писать стержень поначалу царапал бумагу и не хотел работать.
Каждый день вы должны делать записи в тетради, негромко продолжал Стерх. Работа над ошибками будет завершена, когда вы вспомните и подробно опишете переводной экзамен тринадцатого января, что произошло, к чему привело и чего вам ждать теперь. И тогда
Он сделал паузу, остро посмотрел на Сашку и вдруг улыбнулся.
И тогда мы полетаем, Саша, сказал другим голосом, чуть хрипловато. Мы еще полетаем
Сашка почувствовала такую благодарность, что едва не кинулась ему на шею.
Историческая Торпа, при всей ее странности, была уютным и живописным городом. Блестел булыжник под фонарями, улицы изгибались змеями, темнели ниши в кирпичных стенах. Опускалось солнце, в тенистых дворах зажигались уже окна, закрытые цветными шторами и оттого похожие на гирлянду праздничных огней.
Сашка бродила, вдыхая и выдыхая осень. Когда-то она летала над этими крышами, но с тех пор прошло почти пятнадцать лет; когда-то она гуляла здесь с Костей, но с тех пор, кажется, несколько жизней началось и закончилось. Сашка шагала то быстрее, то медленнее, пытаясь уложить в голове сегодняшний день, бесконечно длинный и бесконечно странный. Она не уезжала из Торпы но она возвратилась в Торпу, ее мучил пробел в памяти длиной в полгода хотя с тех пор прошло почти пятнадцать лет. Ей снова предстоит учеба «на пределе сил», но то хрустальное понимание, с которым она шла на экзамен, то чувство гармонии и сопричастности, которое заставило ее отклонить заманчивое предложение Фарита, помутнели, разрушились, и Сашка обнаружила себя посреди неопределенности и страха. Ей придется «прыгать через голову» не ради высоких смыслов а просто для того, чтобы не дать Фариту повода ее наказать.
Но что, что все-таки случилось с ней на экзамене?!
Но что, что все-таки случилось с ней на экзамене?!
Впереди у обочины взвизгнули тормоза. Сашка вздрогнула, инстинктивно ожидая наихудшего; оказалось, что никакой аварии нет, просто серебристая «Мазда», только что обогнавшая Сашку, резко остановилась у обочины. Распахнулась водительская дверца:
Саша, это вы?!
Она почувствовала озноб по коже. Неизвестно отчего. Если и были в длинном дне хорошие минуты, то это, разумеется, поездка из аэропорта в город, да еще тот момент, когда он сказал «Удачи», а она помахала рукой; теперь он выбрался из машины на мостовую, в белом кителе с черными погонами, без фуражки, взъерошенный и очень веселый.
А я смотрю вы идете по улице. Торпа, конечно, очень странное место, здесь вечно творятся какие-то чудеса
Сашка посмотрела с подозрением; нет, он ничего особенного не имел в виду. Просто был так рад ее видеть, что невольно прозревал вещи, скрытые от постороннего глаза.
Торпа странное место, подтвердила Сашка, ей было приятно и лестно наблюдать его симпатию. Но все-таки не город-миллионник. Здесь люди могут встретиться на улице просто гуляя, просто случайно
Вы же не думаете, что я вас выслеживал? у него вытянулось лицо, он по-настоящему испугался.
Сашка засмеялась. Уже очень давно она не смеялась вот так, от неопознанной радости, и смех подействовал как лекарство. Гибель Александры Самохиной, угрозы Физрука, предстоящее объяснение с однокурсниками перестали быть важными, отступили, съежились, освободили, и сделалось светло и легко.
Они не касались друг друга. Даже пальцем или рукавом. Даже на крутых улочках. Между ними всегда был воздух, расстояние в несколько ладоней, только тени переплетались на блестящем булыжнике. Только шлейфы запахов сливались в осеннем воздухе.
Над этими крышами хорошо летать, сказала Сашка, любуясь закатом с высокой террасы над городом.
Да, на глиссаде, отозвался он со знанием дела. Когда низкое солнце и малая облачность. Очень красиво.
И Сашка опять засмеялась.
Уже стемнело, когда они приземлились за столик на открытой террасе кафе в самом центре. Под полосатым навесом горели свечи и цвели розы, как если бы дело происходило не в захолустной Торпе, а в Париже в его лучшие годы. У Сашки гудели ноги и шумело в ушах, будто после восхождения на высоченную гору.
Официантка появилась из-за стойки, расплылась в улыбке при виде Ярослава и тут же уставилась на Сашку, будто не понимая, как молодой красивый пилот может ужинать в компании бледной девушки в потертой куртке. Поджав губы, выложила на стол меню в черной сатиновой обложке.