Вадим Леонидович сам не понимал, почему так цеплялся к этой худющей брюнетке. Она всем своим видом напоминала ему узкие щипцы, которыми можно зубы драть. «Или нервы тянуть!» бурчал про себя Суржиков после каждого столкновения с Женей.
Однажды он не выдержал и пожаловался куратору группы:
Я считаю, что все же должен был предел демократии. Понимаете, эта Пчелинцева ведет себя на грани неприличия. Иногда кажется, что сам не замечаешь, как проглатываешь ее хамство! Надо что-то делать!
А что же мы тут в деканате можем сделать, если жалуетесь на Пчелинцеву только вы один. Голубчик, найдите общий язык с этой пусть немного задиристой, но умной и талантливой студенткой! У нас таких не очень много. Бросаться такими выпускниками университету негоже. Мы должны держаться за них. Холить и лелеять, отвечала со смиренной улыбкой Зоя Ивановна куратор, преподаватель русского языка. Она недолюбливала пижона Суржикова с его теплыми яркими шарфами, коротенькими брючками и голыми щиколотками. Она отдавала должное он был хорошим преподавателем, неплохим исследователем, свои научные работы он написал сам, будучи очень молодым, и они заслуживали самой высокой оценки. Но Но Зоя Ивановна его не любила. И очень радовалась, что нашлась на курсе такая Пчелинцева, которую, судя по всему, тоже раздражает этот сорокапятилетний хипстер.
Суржиков ушел ни с чем. Пчелинцеву, оказывается, все любили. И никому не мешали ее упрямство, заносчивость и гонор.
На следующем занятии Вадим Леонидович попытался сменить тактику. Он похвалил без всяких «но» работу Жени, задал несколько вопросов и после ее ответа повернулся к аудитории и сказал:
Вот пример безукоризненного ответа.
Пчелинцева нагло и победно усмехнулась прямо в глаза Суржикову. Тот ответил взглядом исподлобья, в котором отчетливо читалось объявление войны. Женя всегда сидела в первом ряду, и этот безмолвный диалог никто не заметил. «Ах ты, стерва! Не хочешь по-хорошему?! А чего же ты хочешь? Вот так бездумно, по настроению выпендриваться, поправлять меня, вступать в бесконечные споры?» подумал Вадим Леонидович и тут же поклялся испортить Пчелинцевой остаток учебы.
Через мгновение прозвенел звонок. Перекрывая нарастающий гул, Суржиков сказал:
Пчелинцева, будьте любезны, подойдите ко мне.
Женя не спеша собрала книги и подошла к кафедре. В аудитории, кроме них, уже никого не было. Суржиков перебирал стопки бумаг, Женя терпеливо ждала, пока он заговорит.
Евгения Ильинична, ты бы взяла себя в руки!
Женя от неожиданности вздрогнула сочетание имени-отчества с местоимением «ты» прозвучало криминально-пошловато.
Понимаешь, мне на твои выходки наплевать. Это ты себе кажешься крутой и умной. А на деле ты еще дура. Маленькая дура, которая возомнила о себе невесть что. Тебе кажется, что твоя смазливая мордочка и школьный аттестат с пятерочками дают тебе право умничать на моих занятиях? Нет. Нос не дорос. Мне плевать на тебя. Но мне не наплевать на других. Ты им мешаешь. Пока я пререкаюсь с тобой, они не учатся. Они не могут получить то, что я обязан им дать. Поэтому прошу по-хорошему заткнись на моих занятиях.
Суржиков это все говорил приятным, тихим голосом, улыбаясь. И жесты у него были спокойные. Со стороны могло показаться, что они культурно беседуют о чем-то.
Женя почувствовала, что у нее зашумело в ушах. И щеки стало покалывать, а руки сделались ледяными. Суржиков уже собрал все свои вещи и двинулся к выходу. Вдруг он обернулся и с презрением сказал:
Рыдать собираешься? Правильно.
Он вышел. Женя осталась стоять у кафедры.
Домой она приехала поздно. Были еще лекции, потом семинар, после него Женя заставила себя сходить на репетицию в студенческий театр, затем еще прошлась с Титовой и Коробициной до метро. И только потом, выдержав весь этот день, оставшись одна, она забрела во дворик дома за Макдональдсом, села на скамеечку, с минуту понаблюдала, как снует народ в узком переулке между Центральным телеграфом и закусочной, всхлипнула и Заплакать не смогла. В ушах стояло презрительное: «Рыдать собираешься?» И эти слова рыдать ей не позволили. А еще заплакать не получилось, потому что все дела, занятия, разговоры, случившиеся после хамства Суржикова, отвлекли ее, перевесили обиду и оскорбления. «Вот, прекрасное лекарство!» подумала Женя.
Она сидела на скамеечке, продолжая наблюдать за прохожими, вдыхала городской весенний воздух и ни о чем не думала.
На следующее утро Суржиков читал у них сразу две лекции. Женя проснулась, как обычно, в ровном расположении духа видимо, инстинкт самосохранения задвинул вчерашнюю историю на периферию души. Занятия были неизбежностью, их нельзя пропустить, сбежать. Не для Пчелинцевой эти истории с истериками и «гори оно все синим пламенем».
Женя тщательно оделась обычные джинсы сменила на платье, надела невысокие каблуки и вопреки обыкновению подкрасила глаза и губы. Посмотрев на себя в зеркало, она добавила несколько легких браслетов на руку и серьги-подвески. Браслеты и серьги хорошо сочетались и, несмотря на громоздкость, были уместны теплым весенним днем. «А хорошо, что я так коротко стригусь, с сережками просто картинка получилась!» порадовалась своему виду Пчелинцева.
Ты сегодня идешь куда-то? поинтересовалась мать, когда Женя вышла из своей комнаты.
Куда я могу идти? рассмеялась Женя. Сессия на носу. Поэтому я сейчас на лекции, потом на репетицию в нашем театре и домой.
Мать покачала головой дочь хотела успеть все, и ей это удавалось.
На факультете Женя произвела фурор.
Пчелинцева, вот что значит эффект неожиданности. По-моему, никто тебя не видел в платье! рассмеялся кто-то.
Плохо смотрели, рассмеялась Женя. Она вдруг пожалела, что решила так одеться и тем самым привлечь к себе внимание. Но вскоре все занялись обычными делами кто-то дописывал работу, кто-то побежал «к Ломоносову» покурить, кто-то досыпал, устроившись на последних рядах. Женя с тревогой ожидала появления Суржкова. Ей казалось, что, увидев его, она опять переживет вчерашние неприятные минуты.
Суржиков появился с опозданием на пять минут, но это было единственное отклонение от обычного распорядка. Он так же, как и всегда, аккуратно разложил бумаги и тетради на столе, снял свои часы, положил их рядом с мобильником. Потом Вадим Леонидович покашлял, привлекая к себе внимание, дождался тишины и громко поздоровался. При этом он обвел всех веселым взглядом. Пчелинцева сидела на своем обычном месте в первом ряду по центру. Но так случилось, что ее постоянных соседок Коробициной и Титовой на этой лекции не было, а потому Женя оказалась на виду. И Суржиков задержал на ней взгляд. Похоже, он заметил все яркое лицо, длинные серьги, которые касались плеч, загорелую шею. Он увидел, как необыкновенно красива сегодня Женя. И Вадим Леонидович улыбнулся восхищенной и доброй улыбкой. Пчелинцевой показалось, что у нее галлюцинации, но нет, профессор смотрел на нее и улыбался. Так улыбаются мужчины, понимающие толк в красоте.
Пчелинцева растерялась и покраснела до слез, потому что она запуталась. Ей хотелось определенности в отношениях с этим человеком, которого она должна видеть каждый день и от которого зависит ее учеба. Она растерялась, потому что записала Суржикова во враги и относилась теперь к нему как к противнику. Но враги не смотрят с восхищением, не улыбаются так, словно гордятся вами. Женя опустила глаза, что-то машинально рисовала в тетради и очень хотела, чтобы никто не заметил происходящего. Но было поздно. Кто-то хихикнул, а кто-то пробасил:
Да, Вадим Леонидович, Пчелинцева сегодня звезда.
Суржиков галантно склонил голову в сторону Жени и заметил:
О, подобрать стильные аксессуары это очень важно. Но не менее важно уметь думать, размышлять, грамотно говорить и писать. Вы будущие телевизионщики. Для вас единство формы и содержания это альфа и омега.
Аудитория зашуршала, обрадовавшись разговорам не по теме. «То есть он считает, что висюльки в уши я вдеть могу, а писать и ясно излагать свои мысли нет?!» подумала Женя и прежде, чем что-то сообразила, громко произнесла:
Вадим Леонидович, вы прекрасный педагог, и ваш пример у меня перед глазами. Надеюсь, что, глядя на вас, к диплому я не только научусь говорить колкости и подбирать шарфы к кроссовкам, но и освою какие-нибудь профессиональные навыки. Тут Женя помолчала и добавила: Если, конечно, мы все-таки начнем изучать основы тележурналистики.
В аудитории воцарилась тишина, все услышали, как кто-то, пропустивший самое интересное, громко зевнул. Женя хихикнула:
А то вот спят уже на последних рядах.
Суржиков выдержал паузу. Так ничего и не ответив ей, он повернулся к доске и стал чертить схему взаимодействия зрительской аудитории и информационных каналов.
В аудитории воцарилась тишина, все услышали, как кто-то, пропустивший самое интересное, громко зевнул. Женя хихикнула:
А то вот спят уже на последних рядах.
Суржиков выдержал паузу. Так ничего и не ответив ей, он повернулся к доске и стал чертить схему взаимодействия зрительской аудитории и информационных каналов.
Через месяц началась летняя сессия. Женя сдавала один за другим зачеты и готовилась к экзамену у Суржикова. Их отношения остановились на точке замерзания. Оба друг друга игнорировали. Однажды в деканате ее остановила куратор Зоя Ивановна.
Женя, как у вас с Суржиковым? спросила она.
В каком смысле?
Во всех. Я знаю, у вас с ним отношения не сложились. Но имейте в виду, у него не только связи, у него и влияние. Самое обычное человеческое влияние. Он умеет быть убедительным. Но и вы же человечек непростой. Характер у вас, Зоя Ивановна улыбнулась, знаете, Женечка, постарайтесь не обращать на него внимание.
Я очень стараюсь. Поверьте мне, сказала Женя.
Вот и отлично. Знаете, он же приходил ко мне жаловаться на вас. Я сказала, что даже и не подумаю с вами на подобные темы разговаривать. Он взрослый человек и должен найти точки соприкосновения с любым студентом. И особенно с таким, как Женя Пчелинцева.
Спасибо вам, Женя вздохнула, но с ним тяжело.
Она вдруг захотела рассказать о том случае, когда Суржиков так по-хамски с ней разговаривал. Но, посмотрев на трепетную Зою Ивановну, передумала: «Чего доброго, выяснять отношения с ним будет! Сейчас вроде чуть спокойнее стало». Женя еще раз поблагодарила куратора за участие и вышла.