Они прекрасны, восхищаюсь я.
В его темных глазах отражаются вспышки.
Это для тебя. Токио приветствует свою новую принцессу.
Для меня? Шумно глотаю, изо всех сил стараясь отогнать эту мысль прочь.
К нам приближается придворный с большим серебряным подносом. На нем увесистые хрустальные бокалы с напитками. Отец берет тот, что поменьше, с жидкостью янтарного цвета. Я выбираю бокал-флейту с чем-то шипучим. Делаю глоток и улыбаюсь: игристый сидр. Изумительно.
Он удивленно смотрит на меня. Поясняю:
Это игристый сидр. Путь к моему сердцу лежит через сладости. Второй путь это объятия. Много-много объятий.
Он отпивает от своего янтарного напитка.
Не припомню, чтобы об этом говорилось в твоем списке предпочтений. Точно. Зато я перечислила некоторые десерты, с которыми у меня серьезные отношения. Хмурясь, он смотрит на свой бокал. Отцу не следует читать на бумаге о том, что нравится его ребенку. Его голос звучит тоскливо, покинуто. Интересно, он злится на маму? Я бы предпочел услышать твои ответы, чем прочитать их. Чем ты увлекаешься?
Просмотр «Настоящих домохозяек» считается?
Да так, балуюсь разными вещами, но пока ничего серьезно не зацепило. Ну, кроме выпечки. Я отличный пекарь. Моя глазурь из сливочного крема и творожного сыра стоит того, чтобы жить.
Твои кузины Акико и Норико выращивают шелкопрядов, говорит он о принцессах-близнецах. В монарших биографиях женщин сначала указываются увлечения. Сачико любит альпинизм. Управление Императорского двора впало в истерику из-за принцессы в брюках карго. Чересчур новомодно. Он улыбается, глядя на меня поверх стакана, так, словно это шутка для посвященных. А что насчет твоих оценок в школе?
Твои кузины Акико и Норико выращивают шелкопрядов, говорит он о принцессах-близнецах. В монарших биографиях женщин сначала указываются увлечения. Сачико любит альпинизм. Управление Императорского двора впало в истерику из-за принцессы в брюках карго. Чересчур новомодно. Он улыбается, глядя на меня поверх стакана, так, словно это шутка для посвященных. А что насчет твоих оценок в школе?
В лучшем случае ниже среднего. Но мой отец наследный принц, поэтому правду я немного приукрашу.
Отличные. Настолько хороши, что я смогла поступить в два общественных колледжа и одну государственную школу. Пью сидр, чтобы не вдаваться в подробности.
Ты поддерживаешь свою комнату в чистоте? Он кружит напиток в бокале.
Да от моей комнаты тебя замучают кошмары в стиле «я задохнулся в горе мусора».
Думаю, я довольно аккуратна. После всех его вопросов прихожу к одному-единственному выводу: я необыкновенно обыкновенная.
Его грудь раздувается от гордости.
Ты похожа на меня. В детстве я был очень организованным. Он внимательно смотрит на меня. Вдруг понимаю, что тоже страстно желаю узнать о нем побольше. Вопросы так и лезут сами собой. Каким еще он был в детстве? Он попадал в переделки? Пожалуйста, хотя бы раз. Но он первым прерывает тишину, как бы с неохотой произнося: А как твоя мама?
Кручу в руках свой бокал.
Хорошо. Все еще не замужем. В моих глазах мелькает огонек. Ноль реакции. Что ж, кажется, в моем случае классический план «Ловушки для родителей» не сработает. Ладно, я справлюсь. У меня был проблеск надежды, что мои родители вновь будут вместе, влюбятся друг в друга и поженятся. Девушки могут позволить себе мечтать.
Она все еще коллекционирует кружки?
Да, тепло отвечаю я. На ее любимой написано «Йети тоже не верит в тебя».
А как насчет той, на которой написано «Фанатик растений»?
Я разбила ее, когда мне было семь. Как сейчас помню. Мама приготовила мне горячий шоколад. Я взяла кружку, но обожглась и уронила ее. Она тогда заплакала и назвала себя глупой.
Это я ей подарил. Он расслабляется. Она смеялась, как ненормальная.
Замолкаю, вдруг осознав реакцию мамы. Кружка привязывала ее к другой жизни. К моему отцу.
Она преподаватель?
Ага. Мама весьма самокритично относится к своей работе. Знаете, как говорится: «Тот, кто умеет, тот делает, кто не умеет тот учит других»[36].
Нет, не знаю, отвечает он. Но понимаю.
Ученики обожают ее, коллеги от нее без ума. Она многого достигла, не останавливаюсь я.
И она вырастила тебя.
Отец ждет, когда до меня дойдет. Понимание приходит не сразу. Зато когда меня осеняет, по всему телу от ушей до кончиков пальцев ног растекается теплое, приятное ощущение. Отец касается моего бокала своим. За такое надо выпить.
Она всегда хотела преподавать. Его голос звучит мягко, в нем слышатся ноты признательности и уважения. Он задумывается. Ты у тебя было счастливое детство?
Отвечаю на автопилоте:
Да. Самое лучшее. И затеваю рассказ о моих любимых детских воспоминаниях. Почти целый год в начальной школе я ходила как пират. Мама была не против: каждое утро она чернила мне зубы и готовила блюда с лаймом, чтобы я не заболела цингой. Было время. Рассказываю ему о своих подругах о Нуре с ее лидерскими качествами, о до невозможности милой Хансани, о беспощадной Глори.
Умалчиваю о том, что живу в небольшом городе, где идет борьба между радужными флагами и флагами Конфедерации. И про стоящую рядом с моим тайником с любовными романами коробку, в которой копились открытки без адреса ко Дню отца.
Он шумно вздыхает.
Здесь твоя жизнь была бы совсем иной.
Какой?
Для начала, тебе бы дали два особенных имени. Первое было бы официальным и оканчивалось на номия «член императорской семьи». Ну конечно: его имя Макотономия. Второе имя личное. Специалисты составили бы список с возможными вариантами, из которого я выбрал бы одно и отправил его императору. На одобрение, разумеется.
Разумеется.
Император написал бы твои помазанные имена на васи[37] и поместил в лакированную кипарисовую коробку с изображенной на ней золотой хризантемой. Коробочку отправляют сначала во дворец, затем в госпиталь, где ее ставят на подушку, рядом с головой новорожденного, рассказывает отец низким теплым голосом. После обряда наречения тебя бы искупали в кедровой ванне.
Звучит здорово.
Для тебя выбрали бы цветочную эмблему. Он кружит напиток в бокале.
Изо рта идет пар. Салют окончен. Танцующие светлячки вырисовывают над водной гладью круги. Холодно, но возвращаться во дворец я пока не готова.
И что бы вы выбрали? Мои глаза как блюдца. Сердце открыто. Хоть бы сработало. Пусть моя жизнь изменится. К лучшему. Еще лучше. Станет супергеройски эпической.
Я выбрал фиолетовый ирис.
Та самая ваза в моей спальне с одним-единственным цветком. Он думал обо мне. Ему не все равно. В глазах жжет. Ресницами смахиваю с глаз слезы. Если заметит скажу, что это из-за ветра.
Он символизирует чистоту и мудрость.
Волнение нарастает. Я не умею скрывать эмоции, потому говорю:
Мама не сообщила вам, потому что знала: вы не сможете оставить Японию. Вы были бы как дерево без солнца. И, думаю, не хотела жизни во дворце. Это тупик, в котором расставание единственно возможное решение. Понимаю, но до сих пор трудно принять.
У меня долг перед Японией, кивает он.
Провожу пальцем по носу.
Поняла. Я смотрела все части «Человека-Паука». Спасибо Глори: она повернута на «Марвел». Сила, ответственность и все такое.
Ветер треплет его волосы. Он допивает свой напиток.
У меня не было цели переехать в Америку. Это даже не рассматривалось.
Киваю, жадно втягивая носом воздух. Если не зацикливаться на его словах, будет не так больно. Он играет с пустым бокалом, водя пальцами по краю.
Но если бы я знал, что у меня есть дочь, то нашел бы решение. Он внимательно разглядывает меня, пока я не поднимаю взгляд. Я бы проплыл океаны. Преодолел горы. Пересек пустыни. Но нашел бы путь.
Боль, скрутившая живот, утихает. В груди порхает надежда. Это уже кое-что. Больше, чем первый шаг.
Это начало.
8
Небольшой приветственный вечер, говорили они. Праздничный ужин в твою честь. Только семья. Ерунда. Мы же упоминали о прессе и об ансамбле колокольчиков? А про короткий концерт в исполнении императорского придворного оркестра? Нет? Ой, как нехорошо.
Тихий вечер начался не так уж тихо. Другими словами, устроили прием на всю катушку. После спокойной прогулки с отцом я была потрясена. На меня смотрит журналист из императорского пресс-клуба. На его бейдже написано: «Шигесада Инада, Японский вестник». Его вопросы какие-то уж слишком безобидные.
Какой ваш любимый цвет?
Ни у кого нет ни блокнотов, ни записывающих устройств. Странно. А еще среди них нет ни одной женщины.
Про себя думаю: цвет крови моих врагов красный. Правда: я немного пьяна. Да и перелет через Тихий океан сказывается.
Синий, отвечаю невозмутимо.
Рядом стоит господин Фучигами. Вернее, нависает. Он встревожен сильнее, чем Тамагочи в комнате с множеством работающих пылесосов. Мой ответ его устраивает, и он удовлетворенно мычит, уже пятый по счету раз. Журналист кланяется и, беспричинно поблагодарив, уходит. У стоящего напротив отца тоже берут интервью. По краю зала слоняется Акио, словно готическая картина.
Скоро конец? обращаюсь я к господину Фучигами, когда мы остаемся одни. Я так устала, что, кажется, уже чувствую, как пахнут цвета. Или это все кокаин. Он выпучивает глаза. Шутка! Я шучу! Кроме меня не смеется больше никто. В Маунт-Шасте мои слова произвели бы фурор. Однажды Нура так смеялась над одной моей шуткой, что у нее из ноздрей полилось молоко. Реальная история.
Скоро прозвучит звонок к столу, заверяет он. Обычно после застолья семья остается в гостиной, наслаждаясь напитками, но вам вовсе не обязательно присутствовать там.
В углу замечаю сундучок, декорированный в технике клуазоне[38] с мотивом «рыбья чешуя». Изящный высокий предмет вписывается в обстановку лучше меня. Мы находимся в зале для приемов, стены его цвета светлого дерева. На лакированном паркете лежит светло-зеленый ковер. Изящное просторное помещение отделено от основной части дворца Тогу несколькими раздвижными седзи. Прессе, ансамблю колокольчиков и оркестру запрещено пересекать эту черту.
Моя комната всего в трех минутах ходьбы. Если буду слишком много думать о кровати, то тут же усну. Надо бы сменить тему.
Пресса была очень любезна.
Господин Фучигами явно удивлен.
Еще бы. Они члены императорского пресс-клуба, которых выбрало Управление Императорского двора.
Господин Фучигами явно удивлен.
Еще бы. Они члены императорского пресс-клуба, которых выбрало Управление Императорского двора.