Кира осторожно зашла в святую святых спальню хозяина. Заглядывала она сюда пару раз на полминуты, не больше, но хорошо запомнила огромную, широченную «графскую» кровать с высоченной резной спинкой светло-рыжую, чуть пятнистую, из карельской березы. Сейчас кровать стояла незастеленной, белье было откровенно несвежим, даже грязным. И не было роскошного напольного канделябра его Кира помнила прекрасно.
Она ушла к себе, достала наугад из шкафа книгу попался Мопассан. Кира улыбнулась книга из детства. Вспомнила, что прятала Мопассана под кроватью родители бы ее не поняли: как же, аморальный писатель.
Ну и отлично. Решила: поваляюсь, почитаю, а может, и подремлю. На улицу выходить неохота. Совсем стала ленивой, совсем А ведь раньше любила прогулки по любимому городу. Только теперь он не любимый чужой. Она отвыкла от него, как и он от нее.
Ладно, пусть ленивая и безынициативная имеет право, пенсионерка. А когда вернется Зяблик Нет, все-таки непонятно куда Зяблик шастает? Любовницу отметаем. А может, все-таки на работу? Да нет, тоже вряд ли. Зяблик и работа? Смешно. Кем может работать Зяблик? Охранником? Глупости. При входе куда угодно стоят крепкие парни или дядьки, посмотришь и испугаешься. И рабочее время не сходится, нет. Утром он исчезает, к обеду приходит. Чудно́. Ладно, спрошу. В конце концов, что здесь такого?
Она подремывала, пыталась читать, переворачивалась с боку на бок в общем, маялась. И вспоминала, конечно. Почему она так не любила Зяблика? Он сам, его образ жизни праздный, широкий, купеческий ей были непонятны и неприятны. Конечно, тут же вспоминала Мишку талантливый трудяга, выкинутый за борт, сбитый летчик, потерянный и растерянный, сломленный почти окончательно, вечный мытарь, вечный нищий недотепа. И неизменно нарядный и радостный Зяблик, которому все давалось легко. Сын богатых и знаменитых родителей, оставивших огромное наследство. Красавчик и модник. Все ему падало в руки само только подставляй! Прекрасное образование тоже родители постарались. Только ему оно не пригодилось. Зяблик где-то числился, немного работал кажется, в театре администратором, взяли, конечно, из уважения к знаменитой бабке актрисе. Лучшие женщины, первые столичные красавицы. Про таких, как он, говорят: родился с золотой ложкой во рту. Чистая правда. Всю жизнь Зяблик валял дурака жил в удовольствие.
Она завидовала ему? Наверное. Только не богатству его, а легкости, беззаботности и беспечности, тому, как он шел по жизни со счастливой улыбкой, беря от нее все самое приятное.
И этот ребенок непонятно от кого, о котором он упомянул. Ничего удивительного для мужиков это дело обычное. Да и ребенок наверняка взрослый, не нуждающийся во внезапно объявившемся папаше.
И все равно детектив какой-то, ей-богу!
Дверь хлопнула, и Кира заторопилась подняться. Как-то совсем неприлично все это выглядит целыми днями валяется, из дому почти не выходит.
Зяблик гремел на кухне посудой. Кира осторожно постучала по дверному косяку:
Не помешаю?
Он обрадовался:
Ты дома? Конечно же, заходи, выпьем кофе. Я вот тортик тебе захватил!
На столе стоял вафельный тортик. Кире стало не по себе все-таки она полная дура. Надо было что-то приготовить хотя бы почистить картошку. Нехорошо-то как, господи!
Хочешь есть? смущенно спросила она.
Нет, я не голоден, меня покормили, тоже смущенно ответил он.
Да? улыбнулась Кира. И кто же это, интересно? Кто эта добрая фея? В общем, я поняла. Она взяла шутливый тон. Ты где-то столуешься! И судя по всему, фея твоя хозяйка прекрасная! Не то что я, незваная гостья. И уже серьезно добавила: Лешка, прости! За шесть лет совершенно разучилась готовить и обленилась. Да и раньше-то пирогов не пекла так, на скорую руку. Это, видимо, протест против родителей, с их заготовками, как будто мы жили далеко за Полярным кругом. Мать даже яблоки на компоты сушила так дешевле, если в сезон. А сухой компот тогда стоил копейки, помнишь? Я вот любила купить граммов триста и есть прямо из кулька, грязным. Руки были от него черные и липкие, а вот вкуснее ничего не было.
Нет, Кир! Сухой компот я не ел, этой радости познать не случилось! А вот курагу там всякую, дыню сушеную и прочее деду привозили из Самарканда. Помню деревянные ящики, заколоченные гвоздями. Бабушка варила для деда компот из кураги. Говорила, что полезно для сердца. Помню, дед вылавливал разбухшие ягоды из стакана и причмокивал вкусно. А умер от инфаркта не помогли эти волшебные фрукты, грустно улыбнулся Зяблик. Ее слова по поводу феи он словно и не услышал.
Они пили кофе и вяло перебрасывались пустыми фразами. Оба чувствовали неловкость, обоим стало почему-то тягостно. Кира видела, как Зяблик устал как посерело его лицо и под глазами залегли темные тени. Она заскучала и решила пойти на улицу. Как говорил Мишка, проветрить мозги.
Поблагодарила хозяина и пошла одеваться. Когда стояла в прихожей, подкрашивая губы, Зяблик позвал ее:
Кир, можешь зайти?
Пришлось скинуть туфли.
Зяблик сидел на кухне, перед ним стояла коробка из-под обуви большая, когда-то белая, а теперь желтоватая, с треснутыми и разъехавшимися углами. В ней кое-как, в совершеннейшем беспорядке, были навалены фотографии.
Сердце упало. Кажется, Зяблик решил устроить вечер воспоминаний то, чего она больше всего боялась. Кира ненавидела перебирать старые фотографии, где все молодые, счастливые, не потерявшие надежду. Где у всех горят глаза и на лицах искренние улыбки, где у всех густые волосы, стройные ноги и никаких животов. Ей было нестерпимо рассматривать ту прежнюю, счастливую жизнь, которая просто прошла. И нечего бередить душу.
Лешка, упавшим голосом сказала она, ты что задумал?
Да ничего такого! Просто вот
Она резко оборвала его:
Леш, извини! Я терпеть не могу рыться в воспоминаниях. Извини.
Зяблик смотрел на нее растерянно и удивленно, хлопал все еще густыми и длинными ресницами и не понимал, чем ее обидел.
Кире стало стыдно ну он-то при чем? Он разве обязан знать, что ей нравится, а что нет. Она выдавила улыбку и присела на край стула. Взяла себя в руки.
Ну что там? Показывай. Любишь поворошить прошлое?
Да нет. Сто лет не смотрел, еле отыскал эту коробку. Но если ты не хочешь
Давай, давай! Да и что там такого страшного, верно? Все занятие, все развлекуха.
Он вроде обрадовался и принялся вытаскивать из коробки чуть смятые, с загнутыми уголками, фотографии, как иллюзионист вытаскивает из ящика за уши кролика. При этом то и дело вскрикивал от удивления было видно, что фотографии эти он действительно сто лет не смотрел.
Он удивлялся, или восхищался, или, наоборот, хмурил лоб, пытаясь что-то припомнить, и радостно вскрикивал, протягивая фото скучающей Кире.
Она резко оборвала его:
Леш, извини! Я терпеть не могу рыться в воспоминаниях. Извини.
Зяблик смотрел на нее растерянно и удивленно, хлопал все еще густыми и длинными ресницами и не понимал, чем ее обидел.
Кире стало стыдно ну он-то при чем? Он разве обязан знать, что ей нравится, а что нет. Она выдавила улыбку и присела на край стула. Взяла себя в руки.
Ну что там? Показывай. Любишь поворошить прошлое?
Да нет. Сто лет не смотрел, еле отыскал эту коробку. Но если ты не хочешь
Давай, давай! Да и что там такого страшного, верно? Все занятие, все развлекуха.
Он вроде обрадовался и принялся вытаскивать из коробки чуть смятые, с загнутыми уголками, фотографии, как иллюзионист вытаскивает из ящика за уши кролика. При этом то и дело вскрикивал от удивления было видно, что фотографии эти он действительно сто лет не смотрел.
Он удивлялся, или восхищался, или, наоборот, хмурил лоб, пытаясь что-то припомнить, и радостно вскрикивал, протягивая фото скучающей Кире.
Это Сочи! А это Ялта! Таллин! Ох, как же мы тогда
Кира только молила бога, чтобы не попались и их с Мишкой фотографии.
Выудив очередное фото, Зяблик не поспешил показать его гостье долго и внимательно его разглядывал. Потом все же протянул его Кире:
Помнишь ее?
На Киру смотрела молодая загорелая женщина с короткими вьющимися темными волосами и очень красивыми, большими, темными и грустными глазами.
Нет, а кто это?
Зяблик закурил и коротко бросил:
Сильвия. И с удивлением переспросил: Да неужели не помнишь?
Кира развела руками дескать, прости. И не отказала себе в колкости:
Разве всех твоих баб упомнишь, Зяблик?
Но тот настаивал:
Вспоминай! Вы точно виделись! Они с мужем итальянцы. Он высоченный такой пузан, брюхо уже тогда из порток вываливалось. Громкий, зычный. Смеялся так, что стены тряслись. Синьор Батисто, не помнишь?
Кажется, помню, неуверенно проговорила Кира.
А это Сильвия, его жена. Ну, вспомнила?
Вроде да. Но как-то плохо.
Зяблик расстроился.
Кира вгляделась в фотографию смуглой женщины и наконец вспомнила.
Точно! Такая маленькая, худенькая до невозможности, прямо подросток! Очень смуглая, черноглазая. Лицо такое живое. Немножко похожа на обезьянку, верно?
Зяблик обрадованно закивал:
Точно, точно! Я так ее и звал Мартышка! Она и не обижалась сама веселилась. У нее было прекрасное чувство юмора. Он взял из Кириных рук фотографию Сильвии и погрустнел: А ты знала, что у нас был сумасшедший роман?
Кира покачала головой:
Нет, не знала. Или не помню, прости. Вся эта карусель твоих баб Извини, Лешка! Я и имен их запомнить не успевала! Нет, вру Алену помню, рыжую такую, высокую. Кажется, с телевидения.
Зяблик небрежно махнул рукой, дескать, не о ком говорить Алена и Алена.
А Тамара? Красивая девка, кажется, южных кровей.
Грузинка, коротко бросил Зяблик.
Ну да, сказала Кира и добавила: Не обижайся! Я и этих-то двух запомнила только потому, что мы в то время у тебя жили. Да и память на лица у меня отвратительная.
Зяблик вглядывался в фотографию Сильвии, словно пытался что-то там отыскать. Кира видела, что это его взволновало и ему хочется об этом поговорить.
Так что твоя итальянка? из вежливости осведомилась она. Тоже потеряла от тебя голову? Что, впрочем, неудивительно, засмеялась она.
Да, потеряла. Но здесь другая история, Кир. У нас вправду была любовь. Она даже решила уйти от мужа, ты представляешь?
Вполне, ответила Кира. А что здесь такого, если любовь?
Что такого? усмехнулся Зяблик. Да так, ничего. Только муженек ее был богат как Крез. И при разводе Словом, ты ж понимаешь. И вообще, она хотела остаться здесь, со мной. И это после виллы в Тоскане, где у нее было полно прислуги, личный повар, лимузины и все остальное.