Вечером 2 ноября 1973 года, только Олег и Елена встали из-за стола (ужинали они в унылом молчании), как в дверь квартиры громко постучали. На пороге Гордиевский увидел улыбавшегося Станду Каплана, своего давнего университетского друга.
Гордиевский изумился а потом вдруг очень испугался.
«Боже мой! Какими ветрами, черт возьми, занесло тебя в наши края?»
Они пожали друг другу руки, и Гордиевский впустил Каплана, прекрасно сознавая, что с этого момента игра непоправимо меняется. Ведь Каплан перебежчик. Если бы кто-то из соседей Гордиевского увидел, что Каплан входит к нему в квартиру, уже одно это вызвало бы подозрения. И потом, была еще Елена. Даже если бы их брак был благополучным, она, как верная долгу службы сотрудница КГБ, обязана была бы доложить начальству о встрече мужа с известным изменником.
Гордиевский налил старому другу виски и познакомил его с Еленой. Каплан рассказал, что работает теперь в Канаде страховым агентом, а в Копенгаген приехал к подруге-датчанке. Он увидел имя Олега в списке дипломатов и вот решил нагрянуть к нему. Каплан как будто не изменился со студенческих лет у него были все те же развязные ухватки и открытое лицо. И все же его выдавало легкое дрожание руки, державшей стакан с виски. Гордиевский понял, что его давний друг лжет. Каплана подослала к нему какая-то западная спецслужба. Это была проверка, причем очень опасная. Неужели это и есть долгожданный отклик на тот телефонный разговор спустя целых пять лет после подавления Пражской весны? И если да, то на кого же Каплан работает? На ЦРУ? На МИ-6? На ПЕТ?
Разговор едва клеился и все время сбивался. Каплан рассказал о том, как дезертировал из Чехословакии, как через Францию попал в Канаду. Гордиевский мямлил что-то уклончивое. Елена, похоже, всполошилась. Уже через несколько минут Каплан, осушив стакан, встал: «Не стану более задерживать тебя. Если не возражаешь, давай пообедаем завтра вместе и тогда спокойно обо всем поговорим». И Каплан назвал ресторанчик в центре города.
Закрыв за гостем дверь, Гордиевский сказал Елене, что все это странно. Почему Каплан появился вот так внезапно, без предупреждения? Та ничего не ответила. «Какое странное совпадение, что его вдруг занесло в Копенгаген», добавил Олег. По выражению лица жены оставалось непонятно, о чем она думает, заметно было только, что ей тревожно.
Гордиевский намеренно опоздал на встречу в ресторане ему необходимо было вначале удостовериться, что за ним не следят. Ночью он почти не спал. Каплан ждал его за столиком у окна. Судя по его виду, он был спокоен. Друзья поговорили о прошлом. А в кафе напротив, через дорогу, сидел за столиком какой-то крепко сложенный турист и читал путеводитель. Это Майк Стоукс нес дозор.
Визит Каплана был до мелочей распланирован и отрепетирован. «Нам нужно было придумать убедительное объяснение, зачем Каплан решил встретиться с ним, вспоминал Гаскотт. с другой стороны, мы хотели, чтобы он понял: его прощупывают».
Каплану было поручено рассказать о своей перебежке, о преимуществах жизни на Западе и о Пражской весне. И оценить реакцию Гордиевского на его слова.
Гордиевский понимал, что к нему присматриваются. У него напряглись плечи, когда Каплан заговорил о драматических событиях 1968 года в Чехословакии. В ответ Гордиевский заметил лишь, что советское вторжение потрясло его. «Мне нужно было взвешивать каждое слово. Я шел по краю пропасти». Когда Каплан подробно рассказал о своей перебежке и о том, как хорошо ему теперь живется в Канаде, Гордиевский кивнул как будто одобрительно, но в то же время нейтрально. «Я сознавал, что, хоть мне и следует подавать положительные сигналы, терять контроль над ситуацией ни в коем случае нельзя». Он понятия не имел, кто прислал Каплана прозондировать его, а спрашивать напрямик, разумеется, не собирался.
Гордиевский понимал, что к нему присматриваются. У него напряглись плечи, когда Каплан заговорил о драматических событиях 1968 года в Чехословакии. В ответ Гордиевский заметил лишь, что советское вторжение потрясло его. «Мне нужно было взвешивать каждое слово. Я шел по краю пропасти». Когда Каплан подробно рассказал о своей перебежке и о том, как хорошо ему теперь живется в Канаде, Гордиевский кивнул как будто одобрительно, но в то же время нейтрально. «Я сознавал, что, хоть мне и следует подавать положительные сигналы, терять контроль над ситуацией ни в коем случае нельзя». Он понятия не имел, кто прислал Каплана прозондировать его, а спрашивать напрямик, разумеется, не собирался.
При любом ухаживании важно не выказывать излишнюю податливость или собственное нетерпение. Однако осторожность Гордиевского была не просто техникой, полезной при флирте. Хотя после эмоциональных высказываний о событиях в Чехословакии в 1968 году он смутно надеялся, что западная разведка попытается выйти на контакт с ним, он по-прежнему не был уверен до конца, хочет ли поддаться соблазну, и не знал, кто именно охмуряет его сейчас.
После обеда старые приятели пожали друг другу руки, и Станда Каплан растворился в людской толпе. Ничего определенного так и не было сказано. Не прозвучало никаких заявлений или обещаний. Однако невидимая черта оказалась перейдена. Гордиевский размышлял: «Я знал, что сказал достаточно, и теперь он сможет написать положительный отзыв».
Стоукс выслушал отчет Станды Каплана в номере копенгагенской гостиницы, а затем полетел в Лондон, чтобы доложить Джеффри Гаскотту о результатах проведенного испытания: неожиданный визит Каплана удивил Гордиевского но не ужаснул и не разозлил; он выслушал друга с интересом и сочувствием и признался, что советское вторжение в Чехословакию поразило его. И, что самое главное, Гордиевский ничем не намекнул на то, что ему придется сообщить в КГБ о своей неожиданной встрече с осужденным изменником-антикоммунистом. «Это было прекрасно. Именно это мы и хотели услышать. Понятно, что Гордиевский проявлял предельную осторожность, но если он в самом деле не доложит начальству об этой встрече, значит, он сделает первый большой шаг. Нужно было ясно и в то же время не слишком напористо показать ему, что игру ведем мы. Нужно было устроить случайную встречу».
Ричард Бромхед «околевал от холода». Было семь утра, за ночь выпал снег, и температура упала до минус шести. Небо над Копенгагеном чуть светлело, приобретая стальной серый оттенок. Санбим, Солнечный Лучик! Более неподходящего имени нельзя было и придумать. Вот уже три утра подряд, в «несусветную рань», агент МИ-6 сидел в крошечной и непрогретой машине своей жены на пустынной, обсаженной деревьями улице на северной окраине города, всматривался через слегка запотевшее лобовое стекло в большое бетонное здание и думал о том, что так и до смерти замерзнуть недолго.
Датская служба наблюдения установила, что каждое утро Олег Гордиевский играет в бадминтон с молодой женщиной по имени Анна студенткой, состоявшей в датской организации молодых коммунистов, в спортивном клубе на окраине. За этим-то клубом и вел слежку Бромхед. Он предпочитал приезжать сюда не на собственном «форде» с дипломатическими номерами, а на более неприметном синем «остине» жены. Он парковался в таком месте, откуда напрямую просматривалась входная дверь клуба, но держал двигатель выключенным, потому что пар от выхлопов мог бы привлечь ненужное внимание. В первые два утра «Олег с девушкой показывались на пороге в 7:30, пожимали друг другу руки и расходились по машинам. Это была молодая стриженая шатенка, стройная, атлетически сложенная, но не то чтобы красавица. На любовников они не были похожи, хотя кто знает? Может, они просто держались осмотрительно на людях».
В это третье по счету утро наблюдений при температуре ниже нуля Бромхед решил, что все, хватит. «Я чуть не отморозил пальцы ног». Прикинув приблизительно, когда игра должна была подходить к концу, он вошел в клуб через незапертую входную дверь. В холле никого не было. Почти наверняка в здании не было других посетителей, кроме Олега и его партнерши. Если он сейчас застукает их с поличным прямо на полу бадминтонного корта, то, пожалуй, сам попадет в скользкое положение, подумал Бромхед.
Когда на пороге зала показался британский шпион, Гордиевский как раз закончил очередную подачу. Он сразу же узнал Бромхеда. В пустынном спорткомплексе тот смотрелся несуразно в своем твидовом костюме и тяжелом пальто и в нем мгновенно опознавался англичанин. Олег приветственно помахал ему ракеткой и, повернувшись, продолжил игру.
Русский как будто не удивился, увидев Бромхеда. «Может быть, он меня ждал? ломал тот голову. Конечно, такой опытный и наблюдательный разведчик вполне мог заметить мою машину в предыдущие дни. Опять эта его дружелюбная улыбка. А затем серьезная сосредоточенность на игре».
Пока Бромхед сидел на зрительской скамье, Гордиевский, продолжая невозмутимо играть, на самом деле лихорадочно пытался сообразить, что происходит. Похоже, все шло по плану: визит Каплана, вечеринка у Бромхеда и то, что этот жизнерадостный британский чиновник оказывался буквально на каждом общественном мероприятии, куда последние три месяца ходил сам Гордиевский. В КГБ Бромхеда считали возможным агентом разведки, отмечая, что он «наделен удивительнейшим даром поднимать настроение буквально у всех своих собеседников» и появляется «на дипломатических приемах независимо от того, приглашен он или нет». Появление англичанина на пустом бадминтонном корте в столь ранний час могло означать только одно: Гордиевского пытается завербовать МИ-6.
Игра подошла к концу, Анна ушла принимать душ, и Гордиевский, с полотенцем через плечо и с протянутой для пожатия рукой, подошел к Бромхеду. Два разведчика вперились друг в друга. «Олег ничем не выдавал, что нервничает», написал потом Бромхед. Гордиевский же отметил, что англичанин, из которого всегда ключом била веселая самоуверенность, на этот раз был серьезен до крайности. Разговаривали они на смеси русского, немецкого и датского, а Бромхед то и дело порывался сдобрить эту мешанину еще и щепоткой французского.
У вас есть возможность побеседовать со мной tete-a-tete? Мне бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз, где-нибудь в таком месте, где бы нас никто не мог подслушать.
с удовольствием, ответил Гордиевский.
Мне было бы очень интересно провести такого рода разговор с человеком, состоящим на вашей службе. Думаю, вы один из немногих, кто поговорил бы со мной честно.