На следующий день после приезда Гордиевский прошел 400 метров до здания советского посольства, предъявил новенький пропуск швейцару, и его проводили в кабинет резидента КГБ. Это был тесный, прокуренный, бронированный анклав на верхнем этаже, насыщенный «миазмами злобы и вражды», где всем заправлял патологически подозрительный человек, носивший грубую и немузыкальную фамилию Гук.
Генерал Аркадий Васильевич Гук, номинально состоявший в должности первого секретаря советского посольства, но в действительности являвшийся резидентом разведки, находился в Британии вот уже два года, но демонстративно отказывался от всякой ассимиляции. Он отличался воинственным невежеством, лютым тщеславием и склонностью к пьянству. Он отметал любые формы культурных интересов как интеллектуальные претензии и на дух не переносил литературу, кино, театр, живопись и музыку. Гук поднялся на столь высокое место в Управлении контрразведки благодаря тому, что искоренил националистическую оппозицию советской власти в Прибалтике. Он был сторонником и знатоком политических убийств и любил хвастаться тем, что предлагал ликвидировать отступников, бежавших на Запад, в том числе дочь Сталина и председателя Лиги защиты евреев в Нью-Йорке. Он ел только русскую еду, причем в огромных количествах, и совсем не говорил по-английски. До приезда в Лондон он возглавлял городское отделение КГБ в Москве. В отличие от Михаила Любимова, он терпеть не мог Британию и британцев. Но больше всего он ненавидел советского посла Виктора Попова образованного, слегка франтоватого дипломата, олицетворявшего все то, что Гук презирал. Большую часть рабочего времени резидент сидел запершись у себя в кабинете, где пил водку, дымил сигаретами и «измышлял дикие истории» о Попове и придумывал новые способы напакостить ему. Многое из тех материалов, что он отправлял в Москву, было просто высосано из пальца и хитро подано так, чтобы подпитывать московские оголтелые теории заговоров вроде представления о том, что британская левоцентристская Социал-демократическая партия (SDP), образованная незадолго до того, в марте 1981 года, на самом деле создана стараниями ЦРУ. Гордиевский охарактеризовал своего нового начальника как «громадную жирную тушу, почти что лишенную мозгов, отсутствие коих с лихвой компенсировалось изощренным коварством».
Генерал Аркадий Васильевич Гук, номинально состоявший в должности первого секретаря советского посольства, но в действительности являвшийся резидентом разведки, находился в Британии вот уже два года, но демонстративно отказывался от всякой ассимиляции. Он отличался воинственным невежеством, лютым тщеславием и склонностью к пьянству. Он отметал любые формы культурных интересов как интеллектуальные претензии и на дух не переносил литературу, кино, театр, живопись и музыку. Гук поднялся на столь высокое место в Управлении контрразведки благодаря тому, что искоренил националистическую оппозицию советской власти в Прибалтике. Он был сторонником и знатоком политических убийств и любил хвастаться тем, что предлагал ликвидировать отступников, бежавших на Запад, в том числе дочь Сталина и председателя Лиги защиты евреев в Нью-Йорке. Он ел только русскую еду, причем в огромных количествах, и совсем не говорил по-английски. До приезда в Лондон он возглавлял городское отделение КГБ в Москве. В отличие от Михаила Любимова, он терпеть не мог Британию и британцев. Но больше всего он ненавидел советского посла Виктора Попова образованного, слегка франтоватого дипломата, олицетворявшего все то, что Гук презирал. Большую часть рабочего времени резидент сидел запершись у себя в кабинете, где пил водку, дымил сигаретами и «измышлял дикие истории» о Попове и придумывал новые способы напакостить ему. Многое из тех материалов, что он отправлял в Москву, было просто высосано из пальца и хитро подано так, чтобы подпитывать московские оголтелые теории заговоров вроде представления о том, что британская левоцентристская Социал-демократическая партия (SDP), образованная незадолго до того, в марте 1981 года, на самом деле создана стараниями ЦРУ. Гордиевский охарактеризовал своего нового начальника как «громадную жирную тушу, почти что лишенную мозгов, отсутствие коих с лихвой компенсировалось изощренным коварством».
Более умным, но потому и более грозным противником был Леонид Ефремович Никитенко глава контрразведки и главный конфидент Гука. Он обладал приятной внешностью, вел себя довольно мило, когда сам того желал, и отличался хладнокровием. От его желтоватых, глубоко посаженных глаз не ускользало почти ничего. Никитенко сразу сообразил: чтобы преуспеть в Лондоне, необходимо лебезить перед Гуком. При этом он был хорошим контрразведчиком, методичным и изворотливым, и после трех лет работы в Лондоне очень многое узнал о приемах британской разведки. «Нет дела лучше нашего, заявлял Никитенко, размышляя о своей работе борьбе с МИ-5 и МИ-6. Мы политики. Мы солдаты. А главное, мы актеры на превосходной сцене. Я не могу представить себе лучшего дела в жизни, чем работа в разведке»[37]. Если кто-то и собирался чинить серьезные помехи Гордиевскому, то именно Никитенко.
Руководителем линии «ПР», непосредственным начальником Гордиевского, был Игорь Федорович Титов (не состоявший в родстве с Геннадием Титовым) лысеющий, дымящий как паровоз солдафон с ненасытной страстью к западным порножурналам, которые он покупал в Сохо и потом в дипломатическом багаже посылал в Москву в качестве подарков своим дружкам-кагэбэшникам. Официально Титов не числился в дипломатическом штате посольства, а работал под журналистским прикрытием как корреспондент советского еженедельника «Новое время», издававшегося на иностранных языках. Гордиевский знал Титова еще по Москве и считал его человеком «малокультурным и неинтеллигентным».
В кабинете резидента Гордиевского ждали все три начальника. Рукопожатия их были прохладными, приветствия протокольными. Гук с первого взгляда невзлюбил новичка на том основании, что тот выглядел человеком культурным. Никитенко отнесся к нему со сдержанностью человека, привыкшего никому не доверять. А Титов увидел в новом подчиненном потенциального соперника. В КГБ царили нравы, характерные для родоплеменной общины: и Гук, и Никитенко были типичными порождениями линии «КР», и контрразведывательные установки намертво въелись в их сознание. Поэтому они инстинктивно усматривали угрозу в новичке, откуда-то «пролезшем» на должность, для которой у него вряд ли достанет опыта и умений.
Паранойя рождается из пропаганды, невежества, секретности и страха. В 1982 году лондонская резидентура КГБ была одним из самых параноидальных мест на свете: ее обитатели ощущали себя будто в осажденной крепости, и эти ощущения основывались почти целиком на чистых фантазиях. Поскольку КГБ посвящал неимоверное количество времени и сил шпионажу за иностранными дипломатами в Москве, там полагали, что МИ-5 и МИ-6 заняты ровно тем же в Лондоне. В действительности, хотя спецслужбы, конечно же, наблюдали и следили за потенциальными оперативниками КГБ, британский надзор был гораздо мягче, чем воображали русские.
Паранойя рождается из пропаганды, невежества, секретности и страха. В 1982 году лондонская резидентура КГБ была одним из самых параноидальных мест на свете: ее обитатели ощущали себя будто в осажденной крепости, и эти ощущения основывались почти целиком на чистых фантазиях. Поскольку КГБ посвящал неимоверное количество времени и сил шпионажу за иностранными дипломатами в Москве, там полагали, что МИ-5 и МИ-6 заняты ровно тем же в Лондоне. В действительности, хотя спецслужбы, конечно же, наблюдали и следили за потенциальными оперативниками КГБ, британский надзор был гораздо мягче, чем воображали русские.
Однако в КГБ были убеждены, что все советское посольство является мишенью колоссальной и постоянной кампании по прослушиванию, и если шпионаж внешне никак не проявляется, это как раз говорит о том, что англичане большие мастера своего дела. Считалось, что расположенные по соседству посольства Непала и Египта используются как «пункты перехвата», и сотрудникам запрещалось разговаривать вблизи смежных с ними стен. За всеми, кто входил или выходил из здания посольства, якобы ходили по пятам шпионы-невидимки с телеобъективами. По слухам, британцы построили под Кенсингтон-Пэлас-Гарденс специальный тоннель, чтобы установить под советским посольством прослушивающую аппаратуру. Под запретом были электрические пишущие машинки на том основании, что звук ударов по клавишам можно было уловить и затем расшифровать, и даже обычные пишущие машинки тоже не рекомендовалось использовать, потому что удары по их клавишам тоже могли бы что-то выдать постороннему уху. На стенах висели таблички с напоминаниями: «НЕ ПРОИЗНОСИТЕ ВСЛУХ ИМЕНА И ДАТЫ». Повсюду, кроме кабинета Гука, окна были заложены кирпичом, а в кабинете резидента из миниатюрных репродукторов в пространство между оконными стеклами транслировались записи русской музыки, и этот странный сдавленный щебет усиливал общее ощущение абсурда, царившее в советском посольстве. Все секретные разговоры происходили в обшитой металлическими листами комнате без окон, где круглый год было сыро, а летом еще и нестерпимо душно. Посол Попов, чей кабинет находился на среднем этаже, полагал (возможно, справедливо), что кагэбэшники установили жучки в его потолке, чтобы подслушивать все его разговоры. Одна из навязчивых идей Гука была связана с лондонским метро. Он никогда не спускался туда, потому что вбил себе в голову, что за некоторыми рекламными щитами на стенах станций подземки спрятаны двусторонние зеркала, и с их помощью МИ-5 шпионит за каждым шагом КГБ. Сам Гук повсюду разъезжал на «мерседесе» цвета слоновой кости.
Новое место работы Гордиевского представляло собой миниатюрное сталинское государство, отгороженное от остального Лондона, замкнутый мирок, насквозь пропитанный взаимным недоверием, мелкой ревностью и злословием. «Зависть, озлобленность, закулисные игры, интриги и кляузы, превращавшие жизнь в сплошной кошмар, расцвели здесь столь пышным цветом, что Центр в Москве выглядел по сравнению и с посольством, и с местным отделением того же КГБ самым что ни на есть пансионом благородных девиц».