Глубоко внутри Рика Эймса засела червоточина цинизма темная и воспаленная. Она росла так медленно, что ее не замечал никто особенно сам Эймс.
Когда-то у Эймса были заветные мечты. Он родился в 1941 году в Ривер-Фоллс, штат Висконсин, и его детство, пришедшееся на 1950-е, внешне напоминало шаблонную картинку пригородной жизни, какие изображают на пачках овсянки, а за этим идиллическим фасадом, как и положено, прятались тоска, пьянство и тихое отчаяние. Его отец начинал карьеру как ученый, но затем подался в ЦРУ и получил назначение в Бирму, где тайно субсидировал от лица правительства США публикации в прессе. В детстве Эймс зачитывался детективами Лесли Чартериса о Саймоне Темпларе по прозвищу Святой и воображал себя в роли «лихого и галантного британского авантюриста». Он даже расхаживал в полушинели, чтобы походить на шпиона, и проделывал разные фокусы. Ему нравилось дурачить людей.
Эймс был от природы умен и наделен воображением, но действительность никогда не дотягивала до его ожиданий или никогда не обрушивала на его голову заслуженного (как он думал) возмездия. Он вылетел из Чикагского университета и некоторое время подрабатывал актерским ремеслом. К начальству он относился с неодобрением. «Если ему поручали нечто такое, чего ему делать не хотелось, он не вступал в споры: он просто не выполнял поручение». Наконец, он с грехом пополам получил диплом и с отцовской подачи плавно перетек на работу в ЦРУ. «Врать нехорошо, сынок, но если вранье служит благому делу, то врать еще как хорошо», говорил его отец, и его голос едва не тонул в тяжелом бурбонном перегаре.
По идее, курсы подготовки младших офицеров ЦРУ должны были внушать патриотический трепет людям, собиравшимся вступить в сложный и требовательный мир разведки. Но обучение там порой приводило и к совершенно посторонним эффектам. Эймс усвоил: мораль понятие очень растяжимое; законы США важнее, чем законы прочих стран; жадный шпион ценнее шпиона идейного, потому что «как только он поймается на денежный крючок, его проще будет удержать и проще вертеть им». Эймс пришел к убеждению, что успех вербовки агентов зависит от «способности оценить чужую уязвимость». Узнав слабые места человека, ты можешь завлечь его и подчинить своей воле. Вероломство не грех, а оперативное средство. «Суть шпионажа подрыв доверия», заявлял Эймс. Здесь он был неправ: суть успешного ведения агентов состоит как раз в сохранении доверия, в подмене одной лояльности другой более высокой преданностью.
Эймса отправили в Турцию, это средоточие шпионской войны между Востоком и Западом, и там он начал применять полученные знания, то есть вербовать советских агентов в Анкаре. Эймс возомнил себя прирожденным вербовщиком, способным «сфокусироваться на мишени, установить контакт и искусно связать» себя и завербованное лицо «наиболее целесообразным способом». Однако его начальство держалось иного мнения и находило его работу в лучшем случае «удовлетворительной». После Пражской весны ему велели за одну ночь расклеить по городу сотни плакатов с лозунгом: «Не забудем 68-й», чтобы создать впечатление, будто турецкий народ возмущен советским вторжением в Чехословакию. Эймс просто вывалил все плакаты в мусорный бак, а сам отправился в бар.
Эймса отправили в Турцию, это средоточие шпионской войны между Востоком и Западом, и там он начал применять полученные знания, то есть вербовать советских агентов в Анкаре. Эймс возомнил себя прирожденным вербовщиком, способным «сфокусироваться на мишени, установить контакт и искусно связать» себя и завербованное лицо «наиболее целесообразным способом». Однако его начальство держалось иного мнения и находило его работу в лучшем случае «удовлетворительной». После Пражской весны ему велели за одну ночь расклеить по городу сотни плакатов с лозунгом: «Не забудем 68-й», чтобы создать впечатление, будто турецкий народ возмущен советским вторжением в Чехословакию. Эймс просто вывалил все плакаты в мусорный бак, а сам отправился в бар.
Вернувшись в 1972 году в Вашингтон, Эймс пошел на курсы русского языка, после чего четыре года проработал в советско-восточноевропейском отделе. Но и тут корабль, на который он взошел, совершил неудачное плавание. Когда выяснилось, что Ричард Никсон прибегал к услугам ЦРУ, пытаясь помешать федеральному расследованию незаконного проникновения в штаб его соперника в комплексе «Уотергейт» в 1972 году, внутри ЦРУ разразился кризис и последовал ряд расследований его деятельности за предыдущие двадцать лет. Составленные в результате отчеты, получившие известность под названием «Фамильные драгоценности», вскрыли множество неприглядных и незаконных действий, выходивших далеко за пределы полномочий ЦРУ, включая подслушивание телефонных разговоров журналистов, нелегальные проникновения в различные помещения, заговоры с целью политического убийства, эксперименты на людях, тайные сговоры с мафией и систематический внутренний надзор над гражданскими лицами. Руководитель контрразведки ЦРУ Джеймс Энглтон этот худой, как скелет, коллекционер орхидей чуть не уничтожил ЦРУ постоянной внутриведомственной охотой на кротов, исходя из своей навязчивой и ошибочной идеи, будто Ким Филби устроил их массовое внедрение в западную разведку. В 1974 году Энглтона наконец заставили уйти в отставку, но после него ЦРУ еще долго оставалось заражено болезненной подозрительностью. А еще оно проигрывало шпионскую войну: «Из-за излишнего рвения[35] Энглтона и подначальных ему сотрудников контрразведки у нас оказалось ничтожно мало советских агентов на территории самого СССР таких агентов, о которых вообще стоило бы говорить»[36], отмечал Роберт М. Гейтс, который поступил в разведку примерно в то же время, что и Эймс, а впоследствии возглавил ЦРУ. В течение следующего десятилетия ЦРУ предстояло претерпеть коренные преобразования, но Эймс попал туда как раз тогда, когда ведомство переживало свои худшие дни: там царили моральное разложение, беспорядок и тотальное недоверие.
В 1976 году Эймс перебрался в Нью-Йорк и там пытался вербовать советских агентов, а в 1981 году его отправили в Мехико. В ЦРУ заметили его пьянство, а также привычку все откладывать на потом и ныть, однако никто никогда не предлагал уволить его. Проработав в ЦРУ почти двадцать лет, Эймс понял, что и как там устроено, но его карьера медленно загнивала, и он винил в этом кого угодно, кроме самого себя. Его попытки вербовать агентов в Мексике оставались почти бесплодными, а большинство своих коллег и прежде всего начальников он считал идиотами. «Очень многое из того, что я делал, было пустой тратой времени», признавался он. Эймс был женат на сотруднице разведки Нэнси Сиджбарт. Он женился скоропалительно и необдуманно. Как и у Гордиевского, его брак оказался бесстрастным и бездетным. Нэн не поехала с ним вместе в Мехико. У него было несколько безрадостных романов с женщинами, которые ему не очень-то нравились.
К середине 1982 года жизнь Эймса разочарованного, одинокого, сварливого и недовольного всем на свете явно катилась под откос, но он не мог побороть собственные лень и пьянство, чтобы остановить неминуемое падение. И тут в его жизни появилась Росарио и сразу зажегся свет.
Мария де Росарио Касас Дюпюи была культурным атташе при посольстве Колумбии. Росарио было двадцать девять лет, она родилась в семье обедневших колумбийских аристократов французского происхождения. Это была начитанная, кокетливая и жизнерадостная женщина с темными курчавыми волосами и ослепительной улыбкой. «Она была как струя свежего воздуха, ворвавшаяся в сильно прокуренную комнату», говорил о Росарио один сотрудник Госдепартамента в Мехико. А еще она была инфантильна, нуждалась в деньгах и была на них падка. Когда-то ее семья владела большими загородными поместьями. Она получила образование в лучших частных школах, потом училась в Европе и США. Она принадлежала к колумбийской элите. Но ее семья разорилась. «Я росла в окружении богачей, сказала она однажды. Но у нас никаких богатств не было». Росарио собиралась исправить положение.
С Риком Эймсом она познакомилась на дипломатическом званом ужине. Они сидели на полу и живо обсуждали современную литературу, а потом поехали к нему домой. Росарио думала, что Эймс обычный американский дипломат, а значит, скорее всего, человек весьма состоятельный. Рику она показалась «сногсшибательной красавицей», и он очень скоро решил, что влюбился. «Секс у нас был просто фантастический», вспоминал он.
Энтузиазм Росарио, возможно, несколько поулегся, когда она узнала, что ее новый американский любовник уже женат, за душой у него ни гроша и к тому же он шпион ЦРУ. «Зачем ты связался с этими уродами? спросила она. Зачем попусту тратишь свои таланты и время?» Эймс обещал как можно скорее развестись с Нэн и жениться на Росарио. Тогда они начнут новую жизнь в США и «будут жить долго и счастливо». Для человека на скудном цээрушном жалованье это были довольно разорительные обещания: один только развод с Нэн сулил немалые траты, а женитьба на Росарио, с ее-то экстравагантными вкусами, и вовсе грозила ободрать его как липку. Он сказал Росарио, что уйдет из ЦРУ и найдет себе другое занятие, но в сорок один год у него не было ни охоты, ни энергии на это. Зато где-то в глубинах неспокойной души Рика Эймса начал обретать форму план, как сделать плохо оплачиваемую и не приносящую удовольствия работу в ЦРУ намного более прибыльной.
Пока Олдрич Эймс рисовал себе картины будущей безбедной жизни, на другом конце света крепко сложенный человек в кожаной фуражке с козырьком незаметно выскользнул из здания советского посольства в Лондоне по адресу Кенсингтон-Пэлас-Гарденс, 13, и устремился на запад, в сторону станции Ноттинг-Хилл-Гейт. Пройдя несколько сотен метров, он вдруг зашагал обратно, свернул вправо по одной улице, затем тут же налево по другой, потом вошел в какой-то паб и минуту спустя вышел оттуда через черный ход. Наконец, оказавшись в переулке, он юркнул в красную телефонную будку, закрыл за собой тяжелую дверь и набрал номер, который ему дали в Копенгагене четырьмя годами ранее.
«Привет, Олег! Добро пожаловать в Лондон! проговорил по-русски записанный голос Джеффри Гаскотта. Большое спасибо, что вы позвонили. Мы свяжемся с вами в ближайшее же время. Пока что отдохните несколько дней и обустройтесь. До встречи в начале июля!» Ему предлагалось позвонить еще раз вечером 4 июля. Голос Гаскотта, пусть и в записи, сразу же успокоил Гордиевского.
Британская разведка пестовала Олега Гордиевского вот уже восемь лет; теперь у нее имелся добровольный и опытный шпион, внедренный в лондонскую резидентуру КГБ, и она не собиралась погубить все дело чересчур поспешными шагами.
Олег с семьей быстро освоились в отведенной им двухкомнатной квартире на Кенсингтон-Хай-стрит, в доме, целиком занятом сотрудниками советского посольства. Лейла была в восторге от непривычного нового окружения, но Олег ощущал неожиданное разочарование. Британия была его заветной целью еще с тех пор, как его завербовал Ричард Бромхед, и в его воображении эта страна успела обрести такой блестящий и притягательный образ, что действительность просто не дотягивала до него. Лондон оказался намного более грязным городом, чем Копенгаген, и даже не намного чище Москвы. «Мечтая побывать в Лондоне, я думал, что увижу чистый, благоустроенный и чарующий своим видом город, в действительности же все оказалось не так». И все же, размышлял Гордиевский, уже попасть в Великобританию большая победа, как для британской разведки, так и для него самого. В МИ-6 наверняка уже знали о его прибытии, но все равно он выждал несколько дней, прежде чем выйти на контакт, на тот случай, если КГБ следил за ним.