При этом предложенные характеристики (приживал, эпигон) указывают не на готовый смыл данного персонажа, а на его потенциально возможную, инспирированную рассказчиком «интерпретанту». У Тургенева очевидный, легко опознаваемый казус избалованного слуги; у Чехова экзистенциальное явление, квазиромантический модус существования:
Он идет по длинной, прямой, как вытянутый ремень, дороге Она, бледная, неподвижная, как статуя, стоит и ловит взглядом каждый его шаг.
Сравнение со статуей могло бы восприниматься как наивно эмблематическая вербализация, но в неожиданном сцеплении с уподоблением дороги вытянутому ремню возникает метаболический эффект антитезы двух способов существования. При этом у концептов «статуи» и «ремня» очень разные смысловые поля, но возвышенность, на которую претендует егерь Егор, принадлежит как раз семантическому полю «статуи», а не «ремня».
Для показательности мы сосредоточились на побочных проявлениях нарративного логоса: на описательных (экфрастических) фрагментах повествовательного дискурса. Гораздо существеннее выявить семиотические различия в вербализации самой событийности, указать на взаимозависимость логоса и событийных параметров истории.
В повести Карамзина имеется легко вычленимое центральное событие срединное в цепочке эпизодов рассказывания и переломное в смысловом отношении (отказ Эраста от Лизы и гибель героини предстают его следствиями). Событие это манифестировано в тексте следующим образом:
Она бросилась в его объятия и в сей час надлежало погибнуть непорочности! [] Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где твоя невинность?
Такая вербализация принадлежит регулятивной системе готовых смыслов и не предполагает со стороны читателя усилий самостоятельной интерпретации.
В очерке Тургенева развернуто всего лишь одно происшествие, приобретшее статус события благодаря присутствию наблюдателя. Это иконическое, зримое, сотворчески вообразимое событие. Значимость его углубляется очевидной интертекстуальной проекцией подсмотренного «реального» свидания на «идеальное» из «Барышни-крестьянки». Система ценностей нарратора здесь достаточно явственна, его симпатия к героине и антипатия к герою очевидны, однако смысловая интерпретация не входит в состав иконической наррации. Она может быть присовокуплена к нарративному тексту в качестве послесловия, может быть композиционно инкорпорирована в него или целиком предоставлена читателю.
У Чехова дело обстоит иначе. Его рассказчик проблематизирует событийность бытия, акцентируя интенциональную зависимость события от сознания. Так, в «Егере» очередное неудачное «свидание» с женой (как и само венчание) для героя событием не становится, а для героини оно событийно, как и все вспоминаемые ею предыдущие встречи с мужем. Об этом прямо не говорится, но для читателя становится очевидным.
Метаболическая вербализация событийной цепи имплицитно заключает в себе ее интерпретацию, не сводящуюся к эмблематически готовым смыслам. Такая наррация вызывает в воспринимающем ее сознании не единственно возможное, но достаточно определенное осмысление повествуемой истории.
Движение от индексальной вербализации к метаболической составляет, по всей видимости, общеисторическую тенденцию эволюции нарративности.
Синкретизм новостной нарративности
Особым ответвлением нарративных практик выступает сообщение новостей. Оно отчетливо событийно, но принципиально отличается от излагания историй.
В нашу эпоху новости наиболее востребованный род дискуссии. Можно сказать, что современный человек в значительной степени существует в мире новостей, который порой может заслонять от него мир фактической реальности. При этом новостной нарратив по природе своей парадоксально архаичен и примитивен. Он занимает нижнюю ступеньку на шкале усложнения нарративности, где высшая ступень принадлежит классической литературе.
Новостной дискурс древнее собственно нарративного: без новостных высказываний не мог обходиться и самый первобытный человек. Однако сообщение и восприятие новостей предполагало немифологическую картину мира. Сошлюсь на убедительный тезис В.А. Подороги, утвержающего, что в новостной сфере «все, что происходит, происходит не по необходимости, а по случаю»[98]. Именно в новостях зарождается окказиональная (авантюрная) картина мира, присущая анекдоту.
Но первоначально новостные высказывания несли в себе значительный суггестивный эффект и были отчетливо перформативными. Они вовлекали слушателей в состояния тревоги, ликования, отчаяния, негодования. С.Г. Проскурин убедительно исследует «перформативное ядро культуры» которое «сопровождается инсценировкой искусством перформанса [] т. е. сценарного действия»[99].
С развитием культуры нарративного мышления, преобразующего миф в мифологическое предание, новостные сообщения, по-видимому, также начинают существенно нарративизироваться. В Новое время решающую роль в данном процессе сыграла журналистика.
Исследователи современной массмедийной культуры справедливо подчеркивают повышенную значимость для нас «новостных текстов, которые формируют информационную картину мира, конструируют образ события, оказывая влияние на индивидуальное восприятие и общественное мнение [] являясь стержневым компонентом массмедийного дискурса [] несущей опорой [] нескончаемого потока медиаматериалов»[100]. Однако не будем упускать из внимания и более архаичные способы производства новостей, общение посредством которых является одной из древнейших, базовых дискурсивных практик человека.
Общепризнанным классиком изучения новостных сообщений является Тён А. ван Дейк[101]. Однако его задачей поначалу было не столько выявление специфики новостного общения, сколько подведение и его под параметры феномена, который вслед за Мишелем Фуко стал именоваться «дискурсом».
На переднем плане в знаменитой статье «Анализ новостей как дискурса» не столько категория «новостей», сколько активно разрабатывавшееся в это время ван Дейком металингвистическое понятие о дискурсе как о коммуникативном событии взаимодействия «социальных субъектов»: «Дискурс не является лишь изолированной текстовой или диалогической структурой. Скорее это сложное коммуникативное явление, которое включает в себя и социальный контекст, дающий представление как об участниках коммуникации (и их характеристиках), так и о процессах производства и восприятия сообщения»[102].
На переднем плане в знаменитой статье «Анализ новостей как дискурса» не столько категория «новостей», сколько активно разрабатывавшееся в это время ван Дейком металингвистическое понятие о дискурсе как о коммуникативном событии взаимодействия «социальных субъектов»: «Дискурс не является лишь изолированной текстовой или диалогической структурой. Скорее это сложное коммуникативное явление, которое включает в себя и социальный контекст, дающий представление как об участниках коммуникации (и их характеристиках), так и о процессах производства и восприятия сообщения»[102].
Вопросы текстопроизводства с древних времен вызывали к себе пристальный интерес и запечатлевались в риториках, поэтиках, гомилетиках. Дейк ссылается на более чем 2000-летнюю давность трактатов по риторике и поэтике. А вот рецептивной составляющей новостного общения с середины 1960-х годов впервые начинает придаваться столь же весомое значение: «понимание, запоминание и воспроизведение информации, содержащейся в текстах новостей, теперь могут изучаться в аспекте их обусловленности текстуальными и контекстуальными (когнитивными, социальными) особенностями процесса коммуникации» (113).
Любой дискурс мыслится в работах ван Дейка «сложным единством языковой формы, [референтного В.Т.] значения и действия» (121) на адресата. Для новостного дискурса коммуникативное действие трактуется как «результат интерпретации текстов читателями газет и телезрителями, производимой на основе опыта их общения со средствами массовой информации» (123). Поэтому адекватность нашего восприятия новостей «определяется тем, имеется или нет в нашем распоряжении соответствующий сценарий или социологическая установка» (128), а также соответствующая стратегия «макроструктурной» дешифровки не отдельных единиц текста, а цельных коммуникативных актов.
Ибо «воспроизведение событий-новостей журналистами не [] инертный процесс, это скорее набор конструктивных стратегий, находящихся под социальным и идеологическим контролем»; репрезентативные модели новостей «окрашены внутренней предвзятостью» (150151). То же самое относится ван Дейком «к читателям и их восприятию»: и «производство и понимание [новостного дискурса В.Т.] предполагают наличие большого количества общих социальных репрезентаций, включая отдельные убеждения и идеологические установки» (151).
Рассуждения ван Дейка закономерно приводят к нарратологическому воззрению на новостной дискурс: «Для когнитивного анализа общения посредством таких [новостных В.Т.] текстов особенно важной представляется конструируемая читателями модель того события, которое отражено и эффективно представлено в тексте сообщения» (151). А нарративность дискурса состоит именно в вербальном разворачивании событий. При этом представляется очевидным, что рецептивная картина событийности «не будет полностью совпадать с моделью этого события, имеющейся у журналиста, или той моделью, которую он хотел бы создать у читателя» (152).
В самом деле, сообщение новостной информации несомненно является нарративным актом[103], поскольку новизна вообще событийна. Возникновение или обнаружение чего-либо действительно нового это и есть «событие», как именуются в нарратологии беспрецедентные (непроцессуальные, внезакономерные) преобразования исходной ситуации.
Однако нарратология до сих пор не уделяла речевому жанру «новостей» достаточно пристального внимания. С другой стороны, активно ведущиеся обсуждения коммуникативной природы средств массовой информации и, в частности, распространения ими новостей практически не учитывают усилий и результатов современной нарратологии.
Это приводит порой к резким, но безосновательным утверждениям, например: «Новость противостоит событию»; «Всякая новость, желая состояться как сенсация, отменяет событие»[104] и т. д. В рассуждениях В.А. Подороги «событием» называется фактическое происшествие («то, что случилось»). Игнорируется давно освоенное нарратологией разграничение континуального потока фактически происходящего (процессуального) и цепи событий («истории»), формируемой нарративными актами рассказывания, которые привносят в поток бытия дискретность и смыл.
Новость и событие не образуют оппозиции. Фактор новизны составляет фундаментальную основу всякой нарративности. Каждый очередной шаг наррации нарративный кадр повествовательной фразы несет в себе неизбежный момент новизны: пространственно-временные или актантные изменения предшествующего состояния. В противном случае данная фраза не была бы повествовательной.