Что касается роли Кирилова, то Соколов был прав, называя его главным поборником ВСЭ в Сенате, однако должность его была слишком мала для принятия решений. Поэтому нам нужно Соколова дополнить: с октября 1730 года по ноябрь 1731 генерал-прокурором Сената был граф Павел Иванович Ягужинский[83]. Как раз он предложил Сенату обсудить предложения Беринга и Кирилова, причём выступил не от себя лично, а как начальник Сибирского приказа [ВКЭ-1]. Ягужинский был не менее ярок, чем Остерман и, видимо, именно он направил Кирилова с проектом экспедиции к Бирону, а тот обеспечил подпись императрицей. Но и Ягужинский потерял пост задолго до отъезда ВСЭ.
Роль Кирилова в ВСЭ тоже была недолгой. В 1733 году он увлекся идеей освоения степей Заволжья, отбыл туда и там умер в 1737 году. Никакого участия в работе ВСЭ после её отправки он не принимал, и далее в Сенате ей должен был содействовать кто-то иной. Кто это был, не знаю.
Иначе с Соймоновым. Он сам в молодости предлагал Петру нечто похожее на Камчатскую экспедицию (что, видимо, и привлекло к нему внимание Соколова), но никаких упоминаний Соймонова в связи с ВСЭ не видно вплоть до 1738 года, когда он, наоборот, выступил её врагом. Об этом поговорим позже.
Итак, главные лица названы, но главные вопросы остались. Прежде всего зачем власть имущим понадобилась ДКО, кто добился её, кто оплатил и кто снарядил. Затем уже, если на все данные вопросы ответить, во весь рост встанет вопрос, почему она, несмотря на огромные трудности и смену лиц, не развалилась и не заглохла сама собой, как это, увы, обычно для России, а свершилась.
Начнем же мы с того, почему об этом (насколько знаю) нет ничего ни в тогдашних документах, ни в работах историков, то есть с её секретности.
4. Борьба под ковром
Секретность была чрезвычайная, и в этом ВСЭ вторила трем предыдущим «камчатским» экспедициям (о них см. [410]). Историки писали и пишут, что все они были снаряжены с целью исследовать, «сошлась ли Азия с Америкой». Но если так, то почему лишь две их из пяти действительно плавали в ту сторону?
Дело в том, что каждая экспедиция получала как открытую инструкцию (её многие авторы принимают всерьез; о ложной инструкции Шпанбергу см. [ВКЭ-1, с. 11]), так и секретную. Она бывала и устной тогда смысл её мы узнаём только по действиям исполнителей. Например, главными в ВСЭ оказались ДКО, посещение Америки и попытка проникнуть в Японию, а исследование Камчатки как раз в те годы осталось на заднем плане. Причина в том, что Россия, не имея на Дальнем Востоке ни войск, ни флота, скрывала от остальных стран свои шаги к Тихому океану. Это надо понимать, дабы избегать наивностей.
Что касается ДКО, то её секретность была особой: власти постарались скрыть её цель и ход и от остальных участников ВСЭ. Это удалось вполне даже оба академика, руководители научного отряда ВСЭ, никогда не узнали про главный подвиг ДКО открытие Таймыра как огромной страны, выдающейся далеко на север и венчаемой мысом Челюскин. Так, академик Герард Миллер, описывая экспедицию через 10 лет по её окончании, смог сообщить лишь одно: «берег между Пязидою и Таймурою остался бы незнаемым, ежели бы неприложено было старания описать оной с Сухова пути». И через 75 лет английский историк флота контр-адмирал Джеймс Барни, автор обстоятельного руководства [Burney], не знал даже о походах Дмитрия Лаптева, прямо относящихся к теме его книги.
Что и от кого скрывали?
Для Миллера вся эпопея Челюскина (вряд ли он знал это имя) шла между реками Пясина и Нижняя Таймыра (т. е. на западном, карском, берегу Таймыра), а не там, где она шла на самом деле между реками Нижняя Таймыра и Хатанга (т. е. на восточном его берегу, ныне моря Лаптевых). Хотя Миллер что-то слыхал про описание «с Сухова пути», но в чём оно состояло, так и не узнал. Он остался в рамках тех знаний, что бытовали до начала экспедиции (будто река «Таймура» впадает в море недалеко от устья Хатанги). Подробнее см. Прилож. 3.
Герард Фридрих Миллер.
историк и путешественник
При такой секретности трудно искать сведения даже о проектах XX века, когда всё или почти всё документировано. А в то время царило убеждение, что подлинные секреты надо хранить в памяти и передавать устно (от начальника исполнителю). Поэтому исток и осмысление идеи ДКО придётся искать не в документах ВСЭ, а в тогдашней переписке, среди молвы и недомолвок.
Как мы уже знаем, идея ДКО официально появилась во второй записке Беринга (на самом деле она высказана ещё в 1713 г. [410]), где была едва обозначена. В почти том же виде она прошла по всем ранним документам Сената, включая время отправления экспедиции (февраль-апрель 1733 г.). Разумеется, должны существовать более существенные тексты.
Хотя в указе императрицы от 17 аир. 1732 года (Прилож. 1), служившем основным документом о создании ВСЭ, северная и финансовая темы отсутствуют, однако уже в решении Сената от 2 мая 1732 года они упомянуты, причём теперь в 1012 тыс. рублей оценена стоимость всей экспедиции, что совсем странно.
Столь неясное дело не могло идти через кабинеты гладко, и в решении Сената от 15 мая 1732 года, всего за 9 месяцев до отправки, северная часть вычеркнута, хоть она и содержалась в его черновике [ВКЭ-1, с. 103]. В последующих документах Сената она упоминается вновь, что говорит о скрытой борьбе.
Впервые один северный отряд, а именно Архангельский (Двинско-Обский), упомянут в Решении Сената, утвержденном Анной совсем поздно, 28 декабря 1732 года, и там же предложено выяснить возможность плаванья от Оби до Лены [ВКЭ-1, с. 174188]. А в феврале экспедиция уже двинулась в путь, что и вовсе непостижимо: ведь одной из ее целей было уже плаванье к востоку от Лены. Когда эта цель была заявлена и кем? Каким указом она была узаконена и была ли? Где вся денежная и техническая сторона дела? Нам надо причину этих метаний понять, чтобы вся ВСЭ и особенно ДКО не выглядели ни «Афродитой из пены морской», ни слащавой сказкой о чудесном содружестве чиновников, моряков и сибирских тружеников.
Суть дела состояла в том, что в январе 1732 года Остерман возглавил Воинскую морскую комиссию, призванную возродить флот. Комиссия пришла к выводу, что созданный при Петре огромный (уже наполовину сгнивший без дела) Балтийский флот бессмыслен для обороны он чрезмерен, для завоеваний на Балтике недостаточен (мал в сравнении с совокупным флотом враждебных государств), а для решения более широких задач непригоден, ибо заперт в Балтийском море. (То же самое, кстати, было в XX веке в обеих Мировых войнах.) Комиссия приняла, совместно с Сенатом, решение строить в Архангельске вторую базу флота (при Петре I Архангельск был заброшен), что и было сделано [П-1]. Уже за одно это Остерман достоин памяти у историков флота, но они его почти не упоминают, а иногда даже пишут, что он делами флота не занимался.
В верности решения Комиссии осталось убедить Бирона, что было весьма трудно, ибо он наивно полагал, что боевые корабли вообще России не нужны (достаточно-де иметь галеры для перевозки военных грузов и высадки десантов, как убеждал его и других фельдмаршал Бурхард Миних [П-1, с. 14]), а деньги, идущие на флот, лучше потратить на ещё большую пышность двора, столь милую его милой Анне. Зачем тогда строить что-то очень дорогое на севере?
Остерману нужен был в споре с Бироном веский довод, причём идущий не от самого Остермана, а от кого-то постороннего и авторитетного. Довод пришел от «царицы морей». Тут нам следует перейти к дипломатической переписке.
5. Подал надежды труп, или Кто же убедил Бирона
В конце 1731 года Россия, после 12-летнего разрыва, возобновила дипломатические отношения с Англией[84], что было большим успехом как Остермана, так и Бирона. Послом стал молодой князь Антиох Кантемир, впоследствии известный писатель. Он прибыл в Лондон 30 марта 1732 года и сразу же стал писать подробные донесения императрице, а их, разумеется, читал Бирон. И вот в конце 1732 года Кантемир сообщает (секретная реляция от 29 дек. 1732 г.), что сразу по прибытии, то есть ещё весной, получил письмо от некоего англичанина, имени которого не хочет называть ради его безопасности, и излагает суть письма.
Англичанин хотел, ни много, ни мало, оживить труп возродить идею СВ-прохода. (В прежних очерках мы видели, что практики отказались от неё ещё в 1600-х годах. Причиной был LIA, но никто этого тогда не знал, и в разговорах идея прохода продолжала обсуждаться.) По словам Кантемира, англичанин обещает «сыскать безопасную морскую дорогу в Япон, в Хину и в Америку иждивением только 12 тысяч фун. стер.» Автор письма делает выводы и перечисляет выгоды: Архангельск станет центром восточной торговли, а Северный океан центром китобойного промысла. И якобы нужен для всего этого один лишь русский корабль [Александренко, 1892, с. 62].
Итак, письмо неизвестного англичанина написано примерно в конце марта 1732 года, то есть как раз тогда, когда в Петербурге готовился указ об экспедиции. Согласно англичанину, Архангельск станет источником новых денег для казны, и уже одно это заставляет подозревать в письме руку российского политика, а ещё больше в данном подозрении укрепляет чисто российский интерес автора письма к сокрытию будущей экспедиции от правительств Запада:
«сие может учинено быть таким образом, что никоторая морская держава о том не сведает, и когда такая экспедиция отправлена будет, то никакая держава не может препятствовать учинению там поселения».
Возможно, что письмо «англичанина» было составлено в Комиссии Остермана. Если так, то ДКО следует рассматривать как существенную часть планов Остермана по укреплению положения России и себя в ней[85]. Безусловно, Бирон прочел письмо, на что и был расчет, кто бы ни был его автором.
Упомянутое выше Решение Сената о задачах ВКЭ было утверждено Анной 28 декабря 1732 года, то есть решение состоялось без письма «англичанина». Однако для фактического начала работ Остерману и Головину нужен был ещё указ императрицы непосредственно о северной экспедиции. Теперь письмо «англичанина» дошло до Анны по дипломатическому каналу и, судя по всему, сработало блестяще: в феврале 1733 года Сенат впервые упомянул северные отряды от имени не своего, но самой императрицы. А именно, Анна приказала (устно или в неизвестном нам документе) искать, «имеется ли проход Северным морем» [ВКЭ-1, с. 288]. Что конкретно изволила разрешить Анна, неизвестно, но именно после этих её слов ДКО действительно стала стратегическим деянием империи.