Этого и многого другого из истории мы не знали бы, не будь Дежнёв признан великим мореплавателем, достойным самого тщательного изучения. Уже одного этого хватит, чтобы простить Миллеру его «патриотический» перегиб. На самом деле размахом походов и злодеяний Семен Дежнёв явно уступал и Ерофею Хабарову, и Михаилу Стадухину, и Курбату Иванову, и, позже него, Владимиру Атласову, что хорошо видно из книги [Кречмар]. В ней впервые, насколько знаю, русские первопроходцы прямо названы конкистадорами. Словом, полное описание «сибирской жути» едва начато.
Если Дежнёв в самом деле проплыл Анадырь до устья, то Тихий океан открыл для России он, хоть и не заметил этого (Колумб тоже не заметил, что открыл Америку). Более того, этим он открыл север Тихого океана и для Европы. Возможно, что это сделал не он, а (тоже не заметив) Курбат Иванов, которому принадлежит первое описание плавания по Анадырскому заливу. И это особенно удивительно: ведь Курбат дал первое описание части Байкала, а всего лишь через 17 лет он же части берега Тихого океана.
Кроме того, поход Дежнёва важен тем, что его изучение помогает понять неотъемлемое свойство всей истории освоения русскими Северо-Востока зависимость всех от чиновника. Ни в одном документе дежневской поры нет и намека на легальную возможность даже краткого самовольного продвижения.
Как служилый (казак и стрелец), так и частное лицо (купец и промышленник, т. е. профессиональный охотник или рыбак), должен был либо собрать собственный отряд и получить наказ от приказчика (для крупного похода от воеводы), либо войти в чей-то отряд покручеником или просто «товарищем». Иных, кроме включенных приказчиком в список, не полагалось.
На самом деле нелегалы, конечно, то и дело мелькают в документах. Это «гулящие» (без определенного занятия), «безпроездные» (не имевшие права на проезд туда, где обнаружены) и «беглые» (те, кого полагают преступниками). Причем власти явно не могли ещё обуздать нелегалов, а потому терпели их использование Дежнёвым и другими легальными первопроходцами.
И Дежнёв был мастер улаживать отношения своего начальства со своими подчиненными и с нелегалами. Пишут, что он так же хорошо улаживал отношения и с остальными людьми, но это не вполне так. Он, как и многие другие, писал доносы на своих конкурентов, например, на Стадухина и Селиверстова, а от своего прежнего начальника Стадухина даже был вынужден бежать. Местных же жителей он, как и другие, разорял и убивал при первой встрече, сразу, а мирные отношения налаживал позже, через взятых им аманатов.
В какой исторический момент вольный первопроходец (так заметный ещё в документах об освоении юга Таймыра в 1620-х годах), стал лицом преследуемым, не знаю. Зато вижу, что первопроходец на Хатанге был ещё вольным охотником, избегающим чиновника, а на Колыме и Чауне он сам уже мелкий чиновник, надзирающий за купцом и своим младшим «товарищем».
Как ни обидно, изучать Дежнёва можно сегодня только по подлинным текстам его и лиц его круга. Казалось бы, о нем так много написано, и с различных позиций, и всё же тот, кто сам не читал отписок, челобитных и изветов (доносов), сразу виден. Так, Герард Миллер писал по документам, а Фердинанд Врангель по Миллеру, однако у Миллера мир первопроходцев виден, а у Врангеля нет. Он мог, например, рассказ о Дежнёве заключить так:
«К чести наших соотечественников прибавить можно, что жадность корысти, побуждая их на отважные предприятия, не ознаменовывалась бесчеловечными поступками, как ненасытная алчность к золоту испанцев в Перу и Мексике».
«К чести наших соотечественников прибавить можно, что жадность корысти, побуждая их на отважные предприятия, не ознаменовывалась бесчеловечными поступками, как ненасытная алчность к золоту испанцев в Перу и Мексике».
Или: Врангель сам не читал дежнёвского «отгромил у коряков якутскую бабу Федота Алексеева», а потому всю сцену увидал поэтически:
«Дежнёв держался берега, видел коряков и между ними узнал якутку, жившую прежде с Федотом Алексеевым»
[Врангель, 1948, с. 13, 14].
И в нынешних исследованиях видим то же самое. Так, в работах Андрея Зуева, в основной части прекрасных, анализ событий по источникам начат после похода Дежнёва, а тот дан по чужим книгам. Поэтому оказался совсем опущенным тот факт, что и Дежнёв, и Стадухин (он особенно), и остальные «громили иноземцев» при первых с ними встречах сразу же, в порядке знакомства, о чём откровенно сообщали в отписках начальству. При чтении их отписок рушится общепринятое, в том числе принятое Зуевым, уверение [Зуев, 2009, с. 36 и далее], что российская власть наставляла первопроходцев к доброте, что силу применяли в ответ на силу, а всё иное было отклонением от нормы.
Здесь Зуев несколько отстал даже от Врангеля, писавшего:
«Дежнёв с товарищами пошел вверх рекою, и был так счастлив, что встретился с малочисленным поколением жителей сих мест, называвшихся анаулами, которые заплатили ему первый ясак, но впоследствии за оказанную ими непокорность были совершенно истреблены» [Врангель, 1948, с. 14].
Итог такой деятельности Дежнёва и следующих был плачевным: анадырских приказчиков местные жители стали регулярно убивать:
«Сын боярский Иван Львов был одним из приказчиков Анадырского острога с 1710 до 1714 г. В порядке редкого исключения он не был, подобно другим приказчикам, убит, жил затем в Якутске» [Ефимов, 1950, с. 110].
В недавние годы сведения о жестокости русских завоеваний стали проникать, как отмечено в рецензии [Михайлов], даже в учебную литературу. И пришло время показать, что историю, вошедшую в учебники, нельзя понять без уяснения сути её первых событий, её первопроходчества.
Если роль католической церкви в завоеваниях достаточно ясна, то православный поп не виден еще среди первопроходцев вообще. К тому же Серафим Шашков (рано умерший историк-публицист), привел [Шашков, с. 111] поразительный закон, согласно которому захваченный в рабство мог быть возвращен обратно, лишь пока его не успели окрестить.
Все пасторы с самого начала завоеваний сознательно стремились «подчинить себе все души, которые будут спасены» [Харт, с. 36], и быстро поделились на могущественных сторонников разбоя и бессильных сторонников милосердия. Попы, наоборот, появлялись лишь после замирениия «инородцев» и занимались (видимо, сразу же) «крещением в неволю» [Шашков, с. 122].
Всё это нужно для понимания истории вообще, а не только Арктики, для чего следует знать и условия жизни самих первопроходцев. Михайло Стадухин, например, писал, что покупал для своего похода хлеб по 8 руб. пуд [РМ, с. 117], а Курбат Иванов писал, что его люди платили в Анадырском остроге заезжему купцу по ценам неимоверным например, по 3 руб. за аршин холста [РМ, с. 270]. И это при жаловании в 59 руб. в год. Тем самым, грабёж (сверх ясака) был неизбежен, он был основным заработком.
Ещё стоит заметить: обычные в литературе фразы о вольных землепроходцах и мореходах, свершавших открытия «под предводительством казачьего атамана Семена Дежнёва», ложны не только по всему тому, что выше сказано, но и потому, что все подвиги Дежнёв свершил рядовым казаком. Он никогда фактическим атаманом не был, да и формальным стал после своих походов.
В 1664 году, прибыв в Москву в составе отряда, привезшего ценнейшую соболиную и моржовую казну[150], Дежнёв подал челобитную, где, перечислив свои заслуги (открытие лежбища, открытие и объясачение воинственных анаулов) и свое якобы бедственное положение неоплатные долги, невыплаченное за 19 лет жалованье (по сравнению с его состоянием оно было символическим, что не мешало ему его просить), предлагал поверстать его чином сотника. Вряд ли Дежнёв рассчитывал на повышение сразу через 2 чина в третий вернее, он просил с завышением, чтобы получить чин пятидесятника, а не десятника. Но в Москве, в Сибирском приказе, сочли иначе: в Якутске тогда пустовал только чин атамана, каковой просителю и вручили см. у Оглоблина.
Никаких атаманских дел в Якутске не было (казаки служили прямо воеводам), и Дежнёв, уже пожилой, получил наказ плыть приказчиком на зимовье (что делал и прежде, будучи рядовым). И сыновья его служили рядовыми казаками (возможно, что младший был ещё и купцом). Жалованье Дежнёву оставили прежнее, почти символическое: 9 руб. в год[151], и то приходилось выпрашивать [Белов, 1948, с. 153]. Впрочем, Дежнёв был в то время достаточно богат, разбогатев как «на дальних службах» (более всего на моржовой кости), так и в Москве, о чём можно прочесть у Оглоблина.
Зато вторая его жена сумела воспользоваться положением атаманши:
«Известно, что единственной женщиной, которой было разрешено сопровождать мужа на место удалённой службы, была Кантемина Архипова, жена Семёна Дежнёва, которая в 1679 (в 1677 Ю. Ч.) г. получила это разрешение от якутского воеводы» [Старков, 2013, с. 297298].
Рискованно писать, что такое разрешение было одно-единственное, однако важнее другое: кто не читал отписок Дежнёва и других, тот сочтёт, конечно, что одна лишь Кантемина (вероятно, вернее Капитолина) плавала на коче в дальние края, что она была, так сказать, «первой полярницей», лет на семьдесят опередив Татьяну Прончищеву (о которой см. Очерк 4). Обе, кстати, зимовали в Усть-Оленьке самом северном тогда селении Евразии (см. Прилож. 5).
Но были на кочах «полярницы» и до них: отписки полны упоминаний о ясырках (рабынях) первопроходцев, притом плывших не на устроенное зимовье, как Кантемина, а в неведомую даль. Вспомним хотя бы ясырку по имени Калиба (см. выше, с. 116) или ту «Федотову бабу», что «отгро-мил» Дежнёв, а также тех двух наложниц, что плыли на коче у Рубца сразу вместе. Притом рабыни заведомо вели хозяйство мореходов, чего об атаманше уверенно сказать нельзя.
Само достижение Тихого океана в середине XVII века неважно, Семёном Дежнёвым или Курбатом Ивановым, достойно восхищения. Подумать только: Курбат открыл Байкал и он же Берингово море. Любопытно, что Джон Бейкер, ведущий английский историк географии, был восхищён этим:
«Продвижение русских через Сибирь в течение XVII в. шло с ошеломляющей быстротой. Успех русских отчасти объясняется наличием таких удобных путей сообщения, какими являются речные системы Северной Азии, хотя преувеличивать значения этого фактора не следует На долю этого безвестного воинства достается такой подвиг, который навсегда останется памятником его мужеству и предприимчивости и равного которому не свершил никакой другой европейский народ» (Бейкер Дж. История география, открытий и исследований. М., 1950, с. 231).