Конечно, какое сравнение
И приводила в пример множество случаев, известных ей, когда солдаты, считавшиеся пропавшими без вести, в конце концов возвращались домой. И он тоже вспоминал подобные случаи, и они все уговаривали один другого, а по ночам неотступно думали о сыне, притворяясь, что крепко спят
Мне исполнилось девятнадцать лет, на заводе я считалась неплохим токарем-инструментальщиком.
Дядя Вася был скуповат на похвалы, боялся избаловать меня, а тетя Леля открыто гордилась мной, особенно тогда, когда я поступила на заочное отделение станкостроительного института, и подробно рассказывала соседкам о том, как много заданий дают в институте и как это трудно в наше время учиться и работать, она бы на моем месте нипочем бы не справилась.
Жизнь моя в общем-то текла размеренно, все было рассчитано: окончу институт, стану работать на заводе сменным инженером, когда-нибудь, может, и комнату дадут в заводском доме, который строился в том же районе, неподалеку от «Красного пролетария», но, как оно часто бывает, вмешался случай, разом изменивший все мои планы.
Случай звали Артемом, мы вместе работали на заводе, он собирался ехать на целину в Кустанай, и я, поменяв свою фамилию на его, решилась ехать вместе с ним.
Морозным февральским утром дядя Вася с тетей Лелей провожали нас.
Они стояли рядышком возле вагона, улыбались мне, дядя Вася не уставал давать всевозможные советы по устройству семейного быта, и я слушала его, но сердце мое сжималось от боли.
Почему так получается, что, вырастая, мы неизбежно стремимся покинуть самых своих близких? Выходит, что в ответ на любовь мы отвечаем неблагодарностью? И забываем в конце концов о тех, кого нельзя забывать? А потом, впоследствии, спустя годы, и нам самим предстоит неотвратимый этот удел расставаться с теми, кого мы любили
Мысли мои прервал Артем. Он сказал:
Пять минут осталось
Я вскочила на подножку и, обернувшись, все смотрела назад, туда, где остались мои старики, и они смотрели на меня, улыбаясь чересчур радостно и безмятежно, совсем как я.
Спустя три с половиной года я приехала в отпуск в Москву.
Много воды утекло с тех пор: дяди Васи уже не было в живых, и домик на Пятницкой сломали, а тетя Леля переехала в заводской дом, в однокомнатную квартиру.
Прямо с вокзала я отправилась к ней.
Поначалу мне показалось, моя тетя Чайпить нисколько не изменилась, те же пухлые, в ямочках, щеки, та же сияющая улыбка, и, только вглядевшись, увидела: волосы ее стали совершенно седые, и кожа на лице сморщилась, и глаза потускнели.
Мы сидели с ней в крохотной кухоньке, облицованной белым кафелем, знакомые голубые чашки стояли на столе, электрический самовар, мой подарок, заменивший тот, старый, исходил паром.
Я сказала:
А вы вроде все та же, тетя Чайпить, все та же, прежняя
Нет, ответила она. Ты меня, пожалуйста, не утешай, и сама знаю, здорово постарела.
Потом оглядела меня:
А вот ты выросла! Я на тебя теперь гляжу снизу вверх.
Как на начальство, ответила я.
Она засмеялась:
Ну, нет, я на свое начальство отродясь так не смотрела, потому как начальство у меня было одно дядя Вася.
А вы ведь и вправду были с ним одного роста.
Я чуток повыше, на самый чуток
Она рассказала о том, как он умер. Смерть его была легкой, в одночасье. Пришел с завода, присел за стол, видно, хотел сказать что-то, внезапно опустил голову, захрипел. И все.
Говорила она обо всем этом просто, с тем философски осмысленным и мудрым спокойствием старых русских людей, которые в предчувствии недалекого своего конца относятся к смерти как к неизбежности, равно ожидающей каждого живущего на земле.
А мне все думалось, вот сейчас откроется дверь, войдет дядя Вася, сперва будет долго, со вкусом плескаться под краном, смывая с себя заводскую копоть, а потом сядет за стол, обеими ладонями охватит горячий стакан с крепким, заваренным так, как он любит, чаем, скажет мне:
Вот что я бы хотел тебе посоветовать
Я посмотрела на тетю Лелю. Глаза ее были устремлены на дверь, тоненькая морщинка вспухла на лбу. Может, и ей подумалось в этот миг то же самое, что и мне
Вечером мы отправились с нею в театр. Я добыла билеты, разумеется, в Художественный театр на спектакль «Анна Каренина». Очень хотелось, чтобы моя тетя Чайпить посмотрела именно этот спектакль.
Мы вышли из дому часа за полтора до начала: тетя Леля очень боялась опоздать.
Несмотря на ранний час, к нам уже на улице Горького то и дело подходили жаждущие, одинаково вопрошая:
Нет ли лишнего билета?
Все, как было и до моего отъезда, сказала я. И тогда тоже возле театров вечно спрашивали билетик
Это у нас в Москве так заведено, с гордостью ответила тетя Леля.
Нарядные девушки я машинально отметила, что мода, во всяком случае, изменилась, вышагивали вокруг театра, держа под мышкой завернутые в газету или в целлофановый мешок туфли.
Одна женщина, крохотная, ростом с семилетнюю девочку, одетая в малюсенькое пальто, подбегала к каждому и спрашивала одно и то же:
Нет ли билета? Все равно какого, хоть на балкон или на галерку?
Она была уже немолодой, удручающе некрасивой, маленькое лицо сплошь в морщинах, глубоко посаженные обезьяньи глаза.
Я на ходу ответила ей:
Нет ничего
А тетя Леля замедлила шаг, шепнула мне:
Ты только глянь. Вот оно, горе на двух ногах
Какое горе? я не поняла. Чего вы там еще увидели?
Она кивнула на женщину:
Гляжу на нее и думаю: так вот, наверно, и прожила, бедняга, всю как есть жизнь уродцем, так и состарилась, и одна утеха, одна отрада пойти в театр
Я испугалась, как бы тетя Леля не вздумала отдать свой билет, чего доброго с нее станет, потащила за рукав.
Пройдемся, еще есть время
Но она все смотрела на маленькую старушку, глаз от нее не могла отвести, и я подивилась про себя: как это она всегда все видит, многие из нас пройдут мимо, ничего не замечая, а если и заметят, так беспечально забудут, но она не пройдет равнодушно, не забудет
Почему? Почему же она вот такая, как есть? Не похожая ни на кого другого?
Вспомнилось, как она однажды сказала мне:
Я так понимаю: надо к каждому человеку, какой бы он ни был, с добром идти, искать в нем добро. Что ищешь, то и находишь, добро ищешь добро же и найдешь
Мы прошлись по узенькому переулку, который назывался Проездом МХАТа, вышли на Пушкинскую. Потом снова повернули обратно, к театру.
Она шла, мелко семеня ногами, обычная, с виду ничем не примечательная, уже старая женщина, а я все поглядывала на нее и вспоминала, как вхожу к ней в дом тогда, в тот самый первый раз, и она расставляет на столе чашки, обещающе говорит:
Сейчас мы с тобой будем чай пить
Я увидела ее такой, какой она была в ту пору, и невольно вдруг вспомнился мне мальчик из Конотопа, счастливая хозяйка маленького домика на Цимле, кассирша с Ленинградского вокзала все те открытые, душевные люди, которые вот так же вот, не умея пройти равнодушно мимо, хотя бы ненадолго согрели меня и заставили поверить в бескорыстную силу доброты.
Ну, чего задумалась? спросила тетя Леля. Пошли, а то, гляди, опоздаем
И мы поспешили к театру, потому что уже на улице был слышен первый звонок.
В каждую субботу, вечером
1
Отец приходит к нам в субботу примерно в восьмом часу вечера. К нам это ко мне и к моему младшему брату, Алеше.
Мамы у нас нет, она умерла пять лет тому назад. А спустя полтора года отец женился и теперь живет отдельно, у жены.
Я обычно с радостью ожидаю субботу, приход отца, и в то же время с горечью предчувствую конец встречи, когда отец взглянет на часы и поднимется со стула, как конец всему хорошему, чего ждешь, что сбывается, но неминуемо уходит.
Наш отец рассеянный, очень забывчивый. Мама говорила о нем:
Не от мира сего
Никогда не знает, сколько у него денег, вечно теряет носовые платки и шариковые ручки, которые привозят ему коллеги из заграничных поездок, зная пристрастие отца к шариковым ручкам. Карманы его пиджака забиты блокнотами, записными книжками, просто листками бумаги, на которых он записывает нужные ему адреса и телефоны, рецепты новых лекарств и еще, как он выражается, мысли, внезапно приходящие в голову.
Однажды он потерял у нас одну из своих записных книжек, и я, каюсь, перечитал все страницы, с начала до конца, и узнал мысли, которые внезапно приходят ему в голову:
«Говорят, в Ментоне это пробуют лечить. Поговорить в министерстве!» «Обязательно побывать в институте неврологии, проконсультироваться с Тарпаняном». И так далее.
Я знаю это все обо мне. Прошлой зимой я был в альпинистском походе в Нальчике. Все было как надо, но на обратном пути оборвалась веревка.
С тех пор я лежу. Сперва лежал в больнице, потом в научно-исследовательском институте. А теперь лежу дома, в постели.
Нет на всем свете такого средства, которое могло бы оживить мой позвоночник. Отец утешает меня, говорит, что наука движется вперед, я молод, я дождусь и меня непременно вылечат. Верит ли сам отец тому, что говорит?
Нет на всем свете такого средства, которое могло бы оживить мой позвоночник. Отец утешает меня, говорит, что наука движется вперед, я молод, я дождусь и меня непременно вылечат. Верит ли сам отец тому, что говорит?
Алеша, по-моему, не верит. Мой брат, хотя ему скоро четырнадцать, вполне самостоятелен, всегда знает, чего хочет, и никогда не лжет.
Как-то, когда отец ушел, Алеша сказал:
Мы, мужчины, должны смотреть правде в глаза.
Само собой, подтвердил я.
Так вот, продолжал Алеша. Как бы там ни было, я тебя никогда не брошу.
В словах этих мне послышался некоторый упрек отцу. Но я не согласен с Алешей.
Он еще слишком мал, чтобы судить взрослого мужчину. Несмотря на то, что я не могу забыть маму и никогда не забуду, я понимаю отца.
Они работают вместе, в одной больнице. Она врач-терапевт.
Когда я ее увидел, то едва сумел скрыть свое удивление до того показалась мне некрасивой, невзрачной: худенькая, щуплая, коротко, под мальчика, стриженная. Мама была необыкновенно привлекательной, даже красивой яркие синие глаза, тяжелые волосы.
Но эта, видать, умная, цепкая. И что меня с ней окончательно примиряет любит отца. Когда ее маленькие быстрые глаза смотрят на него, они теплеют и становятся добрее, мягче.
Она у нас была всего лишь один раз, потому что Алеша так прямо и заявил отцу, что не хочет ее видеть. Отец расстроился, запинаясь, стал выговаривать Алеше, что так нехорошо, что это его очень огорчает, но Алеша не стал ничего больше слушать и вышел из комнаты. Я сказал отцу: