Ничего, я его обломаю. Вот увидишь, они еще подружатся.
Нет, сказал отец, они не подружатся. Я Алешу знаю, характер железо!
Я люблю Алешу еще и потому, что мама любила его больше всех. Еще тогда, когда Алеши не было и он лишь должен был появиться, она придумала себе его, начиная с имени ей нравилось имя «Алеша» и кончая внешностью. Мама говорила:
Хочу, чтобы сын у меня был высокий, сероглазый, с темными волосами и чтобы у него были большие, красивые, ловкие руки.
И Алеша удался точно таким сероглазый, темноволосый, ростом вот-вот догонит меня, и руки у него самые что ни на есть ловкие.
Он лучший ученик класса, а потому и занят больше всех остальных учеников. Ему постоянно приходится оставаться в школе после уроков, помогать отстающим. И еще он занимается в техническом кружке. Очень хочет построить сани с мотором, чтобы бегали быстрее машины. Но из-за меня он нередко пропускает занятия в своем кружке. Я ругаюсь, но он стоит на своем:
Тебе одному скучно
Он не прав. Я не так уж много времени бываю один. Когда Алеша в школе, к нам приходит помогать по хозяйству соседка пенсионерка с пятого этажа, Полина Петровна, дама хозяйственная, но чрезмерно говорливая.
Пока приготовит обед и уберется в комнате, успеет выложить мне свои впечатления о жильцах, населяющих дом, и попутно еще расскажет о текущих политических событиях.
Ко мне заходят товарищи по институту, приносят конспекты, учебники я ведь и теперь продолжаю учиться. И педагоги будут этой весной принимать у меня дома экзамены совершенно так же, как принимали бы в институте, без всяких поблажек и скидок.
Алеша как-то спросил меня:
Хочешь, я тебе подскажу, какой дипломный проект сделать?
Хочу.
Сделай проект стадиона, только чтобы был последним писком.
Что ты называешь последним писком?
Перво-наперво трибуны из пластика. Это, наверно, здорово красиво, когда трибуны из цветного пластика, красные, голубые, зеленые!
А ты сам-то видел такие трибуны?
Но Алеша не слушал меня:
Потом надо установить повсюду самые сильные фонари, чтобы проводить матчи и днем, и ночью.
Ночью-то зачем?
Вдруг днем не успеют
Когда Алеша является домой, он первым делом выспрашивает Полину Петровну, как я ел, понравился ли мне обед, кто навещал меня и как я себя чувствовал весь день.
Меня он расспрашивает после должно быть, больше доверяет ее ответам.
Хотя Алеша и младше на семь лет, он относится ко мне так, как будто он старший, а я маленький, неразумный.
Он считает, что знает все лучше меня, больше разбирается в жизненно важных проблемах, лучше понимает людей.
Может быть, по-своему он и прав.
Благодаря его стараниям, я могу, лежа в постели, управлять каналами телевизора и радиоприемника, он сам смастерил для этого специальные приспособления, телефонный аппарат стоит рядом с постелью на тумбочке, а кроме того, у меня еще есть транзистор «Сокол», подаренный в день рождения Нелей.
Неля тоже, подобно Алеше, привыкла считать себя старшей.
Она и в самом деле старше меня на два с половиной года. Ей двадцать три, и она работает в архитектурной мастерской Моспроекта, а я до прошлой зимы учился в архитектурном институте.
Неля любит делать подарки. Недавно она преподнесла деревянный с затейливым узором туесок, на дно туеска наклеила свою фотографию, для того чтобы, как она выражается, я знал: она неотступно, всегда рядом.
Неля современная девушка во всех отношениях, и главное больше всего боится хотя бы в чем-то отстать от моды.
Должно быть, не я один говорил ей о том, что она чересчур сильно мажется, но она уверяет это модно и современно, и потому не устает растушевывать веки синим, проводить чуть ли не до виска темные черточки, мазать губы бледной помадой, а на щеки класть золотистый тон.
У нее неправильные черты лица, высокие скулы, крупный рот, пористая кожа, но тщательно запудренная, однако все это в сочетании со спортивной фигурой, стройными ногами, которыми она гордится, производит соответствующее впечатление, и она кажется порой хорошенькой.
Она постоянно демонстрирует хорошее воспитание, которого у нее нет и в помине.
«Пожалуйста», «спасибо», «очень благодарна» так и сыплется с ее языка, но стоит кому-либо хотя бы чуть обидеть Нелю, как она, позабыв о хороших манерах, резанет сплеча, обругает так, что не сразу найдешься, что и ответить.
Когда-то я прозвал ее «вежливая нахалка», и она у нее есть чувство юмора искренне засмеялась.
Несмотря на все это или, может быть, благодаря всему этому, я люблю Нелю, хотя никогда еще не говорил ей о том, что люблю.
Когда мы встречаемся, мы только и делаем, что обмениваемся остротами, иногда переходящими в колкости, и не обижаемся друг на друга, потому что оба одинаково боимся любого проявления сентиментальности.
Поначалу, когда все это случилось, Неля часто приходила ко мне, часами просиживая со мной, и держалась совершенно обычно, точно так же, как и тогда, когда я был здоров.
Я не мог не оценить по достоинству ее такт и чуткость, но иногда мне казалось, что это все не так уж легко для нее приходить ко мне, привычно острить, делая вид, что все, как есть, осталось по-прежнему, и я насильно гнал Нелю домой.
Она не хотела уходить, а я начинал нарочно капризничать, говорить, что устал от нее, хочу спать, и вообще нес такую бодягу, что она, удивленно пожимая плечами, бросала:
Старик, ты что-то сегодня не того
А однажды, когда я особенно настойчиво уверял, что мечтаю отдохнуть от нее, все-таки обиделась и не приходила целых два дня.
Я с ума сходил, но заставил себя не звонить ей. Она сама позвонила, помолчала, я чувствовал, это она дышит в трубку, потом пришла как ни в чем не бывало.
Иной раз невольно, забываясь, она рассказывает о том, что ее приглашали в театр, но она отказалась, или что их мастерская в воскресенье собирается выехать поездом «здоровье» куда-нибудь под Клин или на Сенеж.
А ты что же? спрашиваю я.
Не желаю, отвечает она, просто-напросто нет желания!
А я не верю ей. Она превосходная лыжница, когда-то мы с ней исходили немало дорог по берегу все того же Сенежского озера.
Как-то я признался Алеше:
Не хочу, чтобы она приходила.
Алеша обалдело уставился на меня.
Это еще что? Почему?!
Надоела.
Врешь! безошибочно сказал Алеша.
Но я оставался непоколебим и в конце концов сумел убедить Алешу. В сущности, он же много моложе.
Но она не сдавалась. Она-то хорошо знала меня и смеялась, когда я говорил, что устал от нее и мечтаю остаться один.
Однако случилось так, что и ей пришлось поверить.
Пришла как-то, порассказала всякое о том, с кем и за что поцапалась за последнее время, сколько часов сидела над каким-то проектом, в какой цвет собирается выкрасить волосы.
Я слушал ее, потом вынул пачку сигарет, предложил ей. Она удивилась:
Ты же раньше не курил.
А вот теперь курю. Хочешь?
Она сказала:
Курить не модно. Теперь уже многие отказались от этого дела.
Почему? спросил я, затянувшись.
Вредно.
А что же модно? Стоять на голове?
Почему стоять на голове? Теперь последняя мода бегать. Все бегают, даже старики
Сказала и осеклась, испуганно поглядев на меня. Но я не обратил никакого внимания на ее слова, лениво сбросил пепел в туесок, стоявший на тумбочке. Потом медленно погасил сигарету и бросил окурок на дно туеска, туда, где была вклеена ее фотография.
Вредно.
А что же модно? Стоять на голове?
Почему стоять на голове? Теперь последняя мода бегать. Все бегают, даже старики
Сказала и осеклась, испуганно поглядев на меня. Но я не обратил никакого внимания на ее слова, лениво сбросил пепел в туесок, стоявший на тумбочке. Потом медленно погасил сигарету и бросил окурок на дно туеска, туда, где была вклеена ее фотография.
Неля молчала, опустив голову, покачивая лаковой туфлей. Длинное, стройное тело ее вдруг словно бы обмякло, опустилось. Я понимал ход ее мыслей, вынул из пачки новую сигарету, опять закурил.
Ладно, неожиданно кротко сказала Неля. Я пойду. Мне пора.
Привет, отозвался я.
Стоя возле дверей, она обернулась, переспросила:
Привет! И только?
Я весело помахал ей рукой.
Больше она не приходит. И я не жду. Не хочу, чтобы меня жалели, приносили ради меня жертвы, чтобы навещали из жалости или из чувства долга. Нет, не хочу!
2
Отец пришел не в субботу, а во вторник, привел с собой восходящее светило молодого, но прославленного невропатолога, о котором идет молва по всей Москве.
Невропатолог, уже лысый, несмотря на свои годы, улыбчив, обходителен.
Подойдя ко мне, он протянул руку с уверенностью избалованного общим вниманием человека, который не сомневается в том, что его хорошо встретят.
Дело свое он, видно, знает превосходно. Впрочем, знает или не знает, не все ли равно? Какой от всего этого толк?
Я уже навидался врачей, и знаменитых и рядовых, из районной поликлиники. И успел изучить различные манеры и способы подхода к больному.
Одни врачи веселые, самоуверенные, всем своим видом как бы говорят: «Вы попали в надежные руки, теперь можете быть спокойны» Другие озабоченные, хмурые, словно перед ними находится самый близкий для них человек. Третьи любят шутить, стремясь во что бы то ни стало развеселить больного. Четвертые
Да, вот так оно все и идет. И какие бы врачи ни были, ни один не в силах помочь.
Я не выдаю своих мыслей, исправно отвечаю на вопросы знаменитости, подробно рассказываю, как это все со мной произошло.
Отец говорит:
По-моему, большой палец левой ноги рефлектирует. Во всяком случае, мне так показалось прошлый раз. Проверьте, профессор.
Профессор ощупывает мои ноги, постукивает молоточком по коленям, по икрам, по каждому пальцу в отдельности.
Я ловлю его взгляд, обращенный к отцу. Взгляд чересчур ясный, чересчур безмятежный. Так смотрят все врачи, потому что ничего другого им не остается.
Отец провожает профессора до дверей. В коридоре между ними, слышу, происходит борьба. Отец, очевидно, пытается всучить ему гонорар, а он укоризненно басит:
Оставьте, коллега! Зачем вы так?
Потом отец возвращается, бодро говорит мне:
Профессор сказал, что время работает на тебя.
Я отвечаю:
Само собой, как и на любого из нас.
Нет, серьезно. Он так и сказал: «Время работает на вашего сына, но, конечно, это все будет идти очень медленно, надо набраться терпения, и, в конечном счете, ваш сын будет ходить»
Бедный отец! Как же он постарел за эти годы! Болезнь мамы и моя история нелегко дались ему. Кроме того, он много работает, бывает, что в день приходится делать три, а то и четыре сложных операции.