Только себе вы ничего не купили, грустно заметила Асмик.
Она знала, бабушка никогда не примет никакого подарка, даже от нее. А самой себе все равно ничего не купит ей ничего не нужно.
Поминутно звонил телефон, Асмик не успевала подходить, все время спрашивали бабушку. Звонили из Академии наук, из радиокомитета, из редакций газет. Зычный голос бабушки гремел на весь дом.
Ленивец то и дело разражался лаем. Было шумно и весело.
Асмик представила себе, как пусто, тихо станет в ее квартире после отъезда бабушки. И скучно. Так скучно
Лучше бы уж вы не приезжали, сказала она искренне.
Бабушка поглядела в затуманившиеся глаза Асмик, легонько щелкнула ее по носу.
Девочка, начала она, но в это время вновь зазвонил телефон в коридоре, и бабушка снова ринулась к телефону и опять кого-то громила, кого-то наставляла, кому-то что-то советовала.
Уже сидя в такси, по дороге на вокзал, Асмик спросила:
Когда же вы опять приедете?
Не знаю, ответила бабушка.
Может быть, на Октябрьскую
Черные глаза бабушки казались матовыми, как бы притушенными.
Девочка, сказала она, в моем возрасте нельзя загадывать больше чем на один день, от силы на два.
Маленькая смуглая рука ее держала Ленивца за поводок. Сухая, энергичная, много поработавшая на своем веку рука.
Асмик разглядывала морщинистую кожу, склеротические вены на бабушкиной руке, каждую жилочку, словно впервые видела. И впервые ей подумалось, что бабушке в самом деле восьмой десяток и она уже не вольна распоряжаться своими днями
Асмик наклонилась, взяла бабушкину руку, прижалась к ней щекой.
Тебе жарко, сочувственно произнесла бабушка. А у меня почему-то всегда холодные руки. Игра кровообращения
В вагоне было еще малолюдно, они приехали чересчур рано. Играла музыка, транслируемая по динамику. Первым делом бабушка выдернула шнур.
Ненавижу радио, да еще в вагоне.
Ленивец поднял кверху морду.
Хочешь пить? забеспокоилась бабушка. Ты слышишь, Асмик, он наверняка хочет пить!
Ничего он не хочет, сказала Асмик, ей было неохота бегать, искать для Ленивца воду и посуду.
Ленивец вскочил на скамейку и улегся рядом с бабушкой.
Он худой, заметила бабушка. Это не только от возраста, но еще и от плохого питания. Буду кормить его рыбьим жиром. Да, да, повторила она. Мои собаки получают раз в день рыбий жир. Как ни говори витамины!
Она с нежностью провела рукой по голове Ленивца.
Я вызову на консультацию одну знакомую. Она у нас в Ереване большой человек член бюро секции фокстерьеров. Она мне может многое посоветовать.
Но ведь это не фокстерьер, сказала Асмик. Это явный дворянин.
Ну и что с того? удивилась бабушка. Дворняжки самые понятливые собаки. Недаром их и в космос посылают
В купе вошел высокий, осанистый старик, держа в руке букет белых, полурасцветших роз.
Простите, сказал он, глядя на собаку. Я, кажется, совсем не туда
Потом он увидел бабушку, и лицо его сразу просветлело.
Сергей Арнольдович, сказала бабушка, вот не ждала!
Дорогая Ашхен Ованесовна, сказал старик, картинным жестом приподняв шляпу, разрешите вручить вам
Он протянул ей розы. Бабушкины глаза стали совершенно круглыми.
Это еще что такое? густым басом произнесла она, отталкивая от себя цветы.
Сердито обернулась к Асмик:
Ты, надеюсь, помнишь академика Восковатова? Сергей Арнольдович, моя внучка.
Восковатов низко склонился над рукой Асмик.
Счастлив за вас, сказал он проникновенно, что у вас такая чудесная, необыкновенная бабушка! Если бы вы знали, как она мне помогла в этот свой приезд, если бы вы только знали!
Я попрошу вас, строго сказала бабушка.
Он шутливо прижал руки к груди:
Не буду, каюсь, никогда в жизни!
А это вы примите, так же строго сказала бабушка, кивая на цветы. И никогда больше, слышите, никогда в жизни!
Восковатов улыбнулся:
Помилуйте!
Не буду миловать, ни за что, сказала бабушка. Вы же знаете, терпеть не могу всякие подарки!
Но какой же это подарок, это цветы, розы
Подарите их своей жене, она оценит.
На бледное, благообразное лицо Восковатова упала тень.
У меня нет жены, дорогая Ашхен Ованесовна, она умерла пять лет тому назад.
Тогда отдайте любимой девушке, сказала бабушка.
Восковатов посмотрел на Асмик, как бы ища в ней защиту.
Ну, скажите на милость, любимая девушка? Мне же шестьдесят восьмой минул
А, мальчишка, безапелляционно заключила бабушка.
В дверях купе встала молоденькая, краснощекая проводница.
Что, ваша собака не кусается? спросила она.
Еще чего, ответила бабушка. А вы что, собак боитесь?
Очень, призналась проводница.
Бабушка подняла кверху палец.
Бойтесь плохих людей, наставительно произнесла она. А собак бояться не следует, ибо четвероногая подлость никогда не догонит двуногую.
Великолепно сказано, одобрительно заметил Восковатов.
Проводница оглядела сидевших в купе.
Какие розы, восторженно сказала она. Одна к одной!
Вам нравятся? спросила бабушка.
Еще бы!
Так возьмите их себе. Сергей Арнольдович, преподнесите девушке розы. Вот кому они подойдут как нельзя лучше!
Спасибо, ошеломленно сказала проводница, большое спасибо. Только зачем вы это мне?
Сколько еще времени осталось? спросила бабушка. Клянусь честью, по-моему, мы сейчас отправляемся.
Через шесть минут, испуганно проговорила проводница. Совсем забыла
Асмик и Восковатов вышли на перрон, глядя на бабушку, стоявшую у окна. Бабушка громким басом приказывала Восковатову проводить девочку, то бишь Асмик, хотя бы до метро.
Асмик отвернулась, быстро вытерла глаза. В каждом расставании, даже в самом коротком, заключено зерно горечи. Ведь и короткое прощание может обернуться вечной разлукой, и тогда слово, сказанное наспех, и торопливый взгляд, и улыбка уже обретут в памяти иное, глубокое, ничем не изгладимое значение.
И Асмик с жадностью и неистребимой нежностью и любовью к бабушке смотрела на ее лицо, на худые руки, на седые, чуть колеблемые легким ветром коротко стриженные волосы.
До свидания, бабушка. До свидания, до скорой встречи!
Поезд тронулся. Перебивая стук колес, послышался уже ставший знакомым лай Ленивца. В окне заметался белый платок. Бабушка долго махала им, до тех пор, пока поезд не скрылся вдали.
Асмик обернулась к Восковатову. Старик задумчиво смотрел вслед поезду.
Странное дело, сказал он. Когда-то мне думалось, что она играет в оригиналку и сама втянулась в эту игру и уже не может иначе.
Она не умеет играть, несколько высокомерно ответила Асмик.
Теперь я это тоже понял, сказал он. Ведь это поистине великой души человек. Вы даже сами не понимаете, какая душа в этом хрупком теле!
Понимаю, ответила Асмик. Почему вы думаете, что я не могу понять?
10
Асмик получила у портнихи черное платье и по привычке начала дома сама перешивать его.
Она отпустила подол, заложила на талии складочку и пришила вместо английского другой воротничок кружевной, кремового цвета.
Эти кружева хранились у нее с незапамятных времен, она гордо говорила о них: «старинный валансьен» и решительно не знала, куда их приспособить. Но вот час настал и она приспособила.
Потом примерила платье. В зеркале отражались ее красные, всегда как бы с мороза щеки, курчавые волосы, блестящие, словно смородина после дождя, глаза.
Потом примерила платье. В зеркале отражались ее красные, всегда как бы с мороза щеки, курчавые волосы, блестящие, словно смородина после дождя, глаза.
Асмик обычно говорила:
Невнимательные люди считают, что у меня черные глаза, а на самом деле темно-карие.
Она разгладила на себе платье обеими руками.
«Если бы сбросить килограммов пятнадцать»
Она не любила унывать. Что ж, кому-то надо быть и толстым.
Вечером Асмик надела новое платье, нацепила огромные клипсы из черного стекла, которые ей бессовестно продали за агаты чистейшей воды, смочила волосы под краном и туго-натуго завязала марлей, чтобы лежали лучше.
Зазвонил телефон. Это была Туся.
Я готова, сказала Асмик. Сейчас наведу красоту, и все.
Где встретимся? спросила Туся.
У метро «Белорусская».
Хорошо, значит, ровно в семь.
Ровно в семь, подтвердила Асмик.
В половине седьмого к ней пришла хорошенькая светлоглазая Ляля Шутова, ординатор отделения. Лялины глаза казались совершенно светлыми: в них стояли, не проливаясь, крупные слезы. Она вынула из сумочки два билета.
Вот, пролепетала Ляля. Сегодня в консерватории «Реквием» Моцарта. И он меня ждет под Чайковским, а я
Голос ее оборвался. Пальчиком осторожно она смахнула слезы, сперва с одного глаза, потом с другого.
Кто тебя ждет? спросила Асмик. Сам Моцарт? Тот, который Амадей да еще Вольфганг?
Вы все шутите, несколько театрально произнесла Ляля.
Ну что там еще? уже серьезно спросила Асмик. Дежурство?
Ляля кивнула. По левой щеке ее поползла одинокая слезинка.
Асмик сняла марлю с волос, и они мгновенно встали торчком, словно обрадовались, что вырвались из плена.
Лялины глаза просияли.
Я знала, Асмик Арутюновна, вы не откажете мне
Через минуту Ляля уже улыбалась и весело щебетала о том, как она любит «Реквием», он такой грустный и торжественный, и Виталий тоже любит «Реквием», и он ждет ее у памятника Чайковскому и думает, наверно, она уже не придет, а она тут как тут, и как же все хорошо получилось.
Беги, сказала Асмик. Я буду к восьми
Озабоченно покосилась на часы, а когда подняла глаза, Ляли уже не было, словно растворилась в воздухе.
Теперь надо к Белорусскому, сказала сама себе Асмик. А оттуда в больницу.
Она сняла новое платье, надела вязаную кофточку и старую, блестевшую от долгой носки юбку.
Со вздохом облегчения освободила уши от клипсов.
Выйдя в коридор, постучала соседке.
Эмма Сигизмундовна, если кто будет звонить скажите, я в больнице на дежурстве.
Эмма Сигизмундовна приоткрыла дверь, скривила круглую кошачью мордочку.
У вас что ни день дежурство, дорогая моя, пропела она. А где же личная жизнь?
Все впереди, на ходу ответила Асмик и быстро сбежала с лестницы.
Туся ждала ее около старого входа в метро.
Завидев Асмик, она молча, укоризненно протянула ей руку, на которой блеснули часы: двадцать минут восьмого.
Знаю, знаю, отдуваясь, сказала Асмик. Я прибежала сказать, что не пойду.
Туся изумленно уставилась на нее:
Почему?
Дежурю.
Начинается, сказала Туся.
Вот так вот. Асмик распахнула воротник пальто, ей было жарко. Всем привет!
Сумасшедшая, сказала Туся. Так ты только для этого и прибежала сюда?