У тебя же нет телефона, бросила через плечо Асмик и помчалась догонять троллейбус.
Спустя час она позвонила Михаилу Васильевичу, отцу Сережки.
Ах, Асмик, сказал он. Креста на тебе нет.
Что ж поделать, виновато ответила она. Дежурство
А дежурство было и в самом деле беспокойным. В седьмой палате лежали три женщины после операции, всех троих оперировали примерно в одно время, и теперь, когда уже кончилось действие эфира, они громко стонали и все время звали к себе то дежурную сестру, то врача.
В четыре часа утра привезли молодую женщину с грудным ребенком. У женщины случился перекрут кисты, ее надо было срочно оперировать, а ребенок был пятимесячный, и женщина через силу покормила его, и ее отправили прямехонько в операционную, а ребенка в специальное отделение для детей.
Работала Асмик, как обычно, без спешки. Поверх белой марли, прикрывавшей лицо, сверкали ее глаза, и, повинуясь глазам Асмик, понимая каждый ее взгляд, операционная сестра быстро и точно подавала ей то скальпель, то кровоостанавливающие зажимы.
У молодой женщины было великолепное тело белое, упругое, с превосходной мускулатурой, с хорошо развитым брюшным прессом: просто обидно было уродовать такой скульптурный живот продольным швом, и Асмик постаралась сделала косметический шов, тонкий и ровный, который со временем станет совсем незаметным, по Пфаненштилю.
Это заняло больше времени, зато когда-нибудь молодая женщина вспомнит ее добрым словом за такой шов
Асмик стояла у раковины, сняв перчатки, мыла руки и напевала что-то веселое: сама собой была довольна.
В больнице про нее говорили: она умирает и выздоравливает с каждым своим больным. И сама Асмик считала точнее не скажешь!
Она натянула сползшую простыню, провела холодной от умывания рукой по горячему лбу женщины.
Вот бедняга, надо же так, перекрут кисты, а тут еще корми ребенка!
В коридоре, у окна, лежала Фомичева, старая работница с шелкоткацкой фабрики, высохшая и желтая, словно ветка осенью.
Асмик присела на ее кровать, взяла в обе ладони легкую, как палочка, руку. Посмотрела в серые, полузакрытые глаза.
Грудь Фомичевой на ней можно было пересчитать все ребра тяжело вздымалась, в горле все время что-то клокотало.
Мимо пробежала сестра, бросила жалостно через плечо:
Все еще мучается!
Подожди, остановила ее Асмик. Дай понтапон.
Фомичева что-то пролепетала. Асмик склонилась низко к ее губам.
Все, услышала Асмик. Все, все
Ничего не все, сказала Асмик. Тоже мне выдумала, все. Сейчас заснешь, долго будешь спать, а проснешься, мы тебе апельсин дадим. Хочешь апельсин?
Хочу, прошелестела Фомичева. Слабое подобие улыбки мелькнуло на ее костлявом, обтянутом кожей лице.
Сестра взяла руку Фомичевой, отыскивая место, куда бы уколоть. Сомневаясь, покачала головой:
Все исколото.
Найдешь, сказала Асмик.
Она не отошла от Фомичевой, пока та не заснула. Дыхание стало ровнее, но в горле все время что-то клокотало, будто там билась, не утихая, раненная насмерть птица.
До чего мучается, бедная, сердобольно сказала сестра. Хоть бы скорее уж
Асмик сверкнула на нее черным глазом:
Это не твое дело!
В восемь утра кончилось дежурство Асмик. Она составила рапортичку отчет о прошедшей ночи, потом отправилась в кабинет заведующего отделением: там происходила обычная утренняя конференция врачей.
Потом ее вызвали в местком, попросили поехать в Мытищинскую больницу сделать доклад о современных методах хирургии.
Хорошо, согласилась Асмик. Когда надо ехать?
Вас ждут к трем часам, сказали ей.
Тогда у меня еще уйма времени, обрадовалась Асмик. Успею хорошенько выспаться!
Внизу гардеробщик Василий Тимофеевич, которого все запросто звали дядя Вася, с поклоном подал ей пальто.
Вроде нынче не ваше дежурство, Асмик Арутюновна
Ну и что с того? спросила Асмик.
Не иначе опять за кого-нибудь стараетесь, сказал дядя Вася. А люди вашей простотой на свой лад пользуются.
Асмик хотелось спать, но в больнице был установлен свой ритуал хотя бы пять минут побеседовать с дядей Васей.
Дядя Вася преклонялся перед медициной и, может быть, потому любил всех врачей. Всех до одного. Но больше всех любил Асмик.
Каждый раз он уверял ее:
До чего же вы на мою покойную жену схожи!
Такая же толстая была? посмеивалась Асмик.
Такая же душевная, серьезно отвечал дядя Вася, дипломатично обходя вопрос наружности.
И на этот раз Асмик, хотя и спешила домой, не могла не остановиться, не поговорить с дядей Васей о трудностях жизни, о всевозможных сложных болезнях и, само собой, о проделанной ночью операции.
Подошел Володя Горностаев, спросил:
Вы домой?
Пожалуй, ответила Асмик и зевнула: очень хотелось спать.
Сейчас оденусь, пойдем вместе, сказал Володя.
Он надевал пальто, а дядя Вася, неодобрительно проводив его взглядом, шепнул Асмик:
Вы, говорят, больную у него выходили?
Асмик протянула ему руку:
Будьте здоровы
Володя вышел вслед за ней.
Почему вы не попрощались с ним? спросила Асмик.
С кем? невнимательно спросил Володя.
С дядей Васей.
Он пренебрежительно поднял брови.
Я занят своими мыслями.
Что же это за мысли?
Разные. А вы что, не любите думать? Или не привыкли?
С дядей Васей.
Он пренебрежительно поднял брови.
Я занят своими мыслями.
Что же это за мысли?
Разные. А вы что, не любите думать? Или не привыкли?
Темные глаза его чуть улыбнулись. С той самой ночи, когда Асмик дежурила в палате его больной, он заметно помягчел к ней.
Я думал о наших больных, сказал он, размашисто шагая рядом с нею. Все они разные, но одинаково боятся смерти.
Но это же естественно, удивилась Асмик. Каждое живое существо хочет жить.
Согласен с вами, лениво заметил Володя. Я и сам тоже достаточно жизнелюбивое животное. Но, знаете, есть разное жизнелюбие, одно от сытости, вот как, например, у нашей Ляли Шутовой, ей хорошо; она полагает, так будет всегда, и ничто больше ее не касается, и ни до чего дела нет. Ненавижу таких!
Приберегите темперамент для личной жизни, сухо сказала Асмик.
Хорошо, коротко пообещал он. Постараюсь.
Несколько шагов прошли молча.
Трудная ночка выдалась? спросил Володя.
Всего хватало.
Он снова замолчал, потом сказал:
Кстати, вы так тогда и не сказали, кто это вам сигмомицин достал?
Одна знакомая. Мы вместе с ней в одном медсанбате работали. Старый хирург.
Очень старый?
Семьдесят пятый год. Если бы вы ее видели, вы бы сказали: вот женщина чудо!
Он иронически сузил глаза.
У вас все чудо. И дядя Вася, и она, и я, наверно.
По-своему, и вы чудо.
Вот как?
Он усмехнулся, но ей подумалось, что ему нравятся ее слова.
Я как-то думал о вас, сказал он.
Асмик наклонила голову, как бы благодаря его.
Думали? И что же?
Я считаю, у вас есть один, зато очень нужный талант.
Почему один?
Других не заметил, а этот налицо.
Какой же?
Талант доброжелательности.
Это не талант, сказала Асмик.
Нет, талант, повторил Володя. Поэтому вас и считают врачом, который умеет выхаживать больных. Понимаете, выхаживать? А это для врача очень много
Они подошли к остановке автобуса.
Вы не находите, что слишком много разговоров о моей персоне? спросила Асмик.
Вас это не устраивает?
Не очень, искренне ответила Асмик.
Войдя в автобус, она оглянулась. Володя стоял там же, где она оставила его. Поймав ее взгляд в окне, медленно поднял руку и тут же опустил. Со стороны могло показаться, что он хотел поправить кепку, да раздумал.
«Талант доброжелательности, подумала Асмик. Неужели существует такой талант?»
Туся пришла к ней вечером.
Тебе не икалось? спросила она, проходя вслед за Асмик в комнату.
Нет, а что?
Все тебя ругали, такой день, а тебя нет
Асмик виновато вздохнула и побежала на кухню ставить чайник.
Хорошо было? спросила она Тусю, подвигая ей чашку горячего, почти черного чая.
Как всегда, ответила Туся.
11
Все было так, как обычно, когда в Сережкин дом приходили его друзья.
Они приходили не часто, но раз в год, 21 ноября, в день его рождения, они собирались все вместе Туся, Асмик и школьные их приятели Витя с Фенечкой.
На столе привычное угощенье: миска с квашеной капустой, отварная картошка, селедка, маринованные грибы. Все то, что любил Сережка.
Михаил Васильевич все время ждал, что придет Асмик. А потом она позвонила из больницы.
Когда он положил трубку, Туся сказала:
Я же говорила, у нее дежурство.
Фенечка засмеялась:
Если нет ничего другого, можно гореть на работе.
Фенечка, строго начал Витя, посмотрел на ее искрящиеся веселые глаза, на простодушные губы, не выдержал, сам засмеялся.
С годами Витя и Фенечка стали походить друг на друга. Окончив школу, Витя сказал:
Кто куда, а я в геологический.
Охота была, сказала Фенечка. Куда спокойнее стать педагогом, например.
Но Витя упрямо стоял на своем только геологический, никуда больше!
Однако Вите пришлось проучиться на геологическом всего лишь два курса: началась война и он добровольцем ушел на фронт.
Вернулся в Москву в начале сорок пятого, оставив на войне левую руку.
Теперь вместе идем в педагогический, решила Фенечка.
В войну она работала на заводе, изготовляющем боеприпасы. Даже в самые тяжелые минуты грела ее мысль о будущем, она представляла себе, как будет хорошо, когда с Витей они будут преподавать в одной школе.
Витя снова не послушался ее и снова поступил в свой геологический, Фенечка подумала и подала документы вместе с ним.
Она окончила на три года позднее его.
Почти двадцать лет подряд они ездили в экспедиции, побывали на Дальнем Востоке, в Якутии и на Сахалине.
Они с Витей много зарабатывали, но жили все годы по-студенчески, снимали комнаты, потому что не сумели приобрести ни квартиры, ни обстановки, ни даже самой элементарной хозяйственной утвари.
Им предлагали вступить в жилищный кооператив, но каждый раз не хватало денег на вступительный пай.
Фенечка удивлялась:
Только что была целая куча денег, и я себе ничего не купила, и куда они только разлетелись?
Витя посмеивался.
Так, сказал Михаил Васильевич. Асмик не пришла. Жаль, конечно, я же давно не видел ее. Давайте хоть выпьем за ее здоровье!
Витя выпил и попросил:
Сыграйте нам что-нибудь, а мы споем.
Туся спросила:
Помните, как Асмик пела «Белая армия, черный паром» вместо «черный барон»? Невесело засмеялась. Она не знала, что такое барон. Удивительно невежественная особа была наша Асмик
Песни сменяли друг друга. Наконец: