Уже через двадцать минут она была недалеко от ёлочного базара. Дул неприятный пронизывающий ветер, на улице не было ни души. Замкнутые высокие питерские дворы-колодцы из высоких серых стен создавали ощущение крепости, Бастилии, тюремных застенков. Того места, где выгуливают заключенных. Сама Мирослава, конечно, была далека от уголовной романтики и не знала, как там в тюрьме на самом деле, но в воображении ей рисовалось именно так.
Кое-где в высоких окнах, словно в бойницах, светились огни приятным, манящим желтым светом. Они были похожи на звезды в темном небе, молчаливые и величественные. Конечно, все люди сейчас находились дома, со своими семьями, с гостями, родственниками, друзьями, в последнем приготовлении за столом, за шутками-прибаутками. Мира остро ощутила приступ одиночества, но быстро отогнала его, взяв себя в руки.
Я не могу раскисать. Иначе я сойду с ума! Я нормальный, адекватный человек, и я прекрасно понимаю, что осталась одна, и я должна жить в одиночестве, а не существовать. Находить свои маленькие радости и не закрываться от мира. Судьба не может только наказывать меня, мне когда-нибудь повезет. Надо только верить и не впадать в отчаяние. Так сама себе говорила Мирослава, проводила своеобразный внутренний тренинг.
Ёлки и сосны были свалены в одну кучу в импровизированной клетке-беседке, обтянутой сеткой. Народа, то есть покупателей, не было. Мира зашла за сетку и посмотрела под ноги. На снегу валялось очень много маленьких еловых веточек, оторвавшихся от стволов. Мирослава нагнулась, чтобы найти три обрывочка побольше, и тут на нее что-то навалилось сзади. Кто-то большой и сильный схватил за шкирку и начал трясти девушку, словно грушу.
Ты что, старуха, здесь делаешь? Что ты вынюхиваешь?! Украсть елочку захотела? услышала она грубый мужской голос.
Вся жалость к продавцам ёлок (бедняжки, на носу Новый год, а много товара еще не продано, да и не продастся уже) мгновенно улетучилась из души Мирославы. Она висела в воздухе, не касаясь ногами плотно утоптанного снега. Ее развернули, словно флагшток, лицом к нападавшему и дыхнули в лицо сильными алкогольными парами.
Оп-па! то ли удивился, то ли обрадовался схвативший ее мужик. Генка! Иди-ка сюда! Это нам новогодний подарок! Я думал, что бабка ёлку стащить хочет, а тут такая краля! Залюбуешься! Ты что же, воровка ёлочная, делаешь-то?! плотоядно осматривал мужик свою добычу.
Что вы! Я не воровала! Отпустите меня, пожалуйста! Я просто ветку с земли хотела взять! начала отбиваться Мира, махая руками и ногами.
Да ты моя сладенькая Тю-тю-тю! Слышишь, Геныч, она просто веточку с земли хотела взять! А может ты ее оторвала? Любая веточка денег стоит, бесплатного ничего нет, тебя мама не учила?
К этой живописной скульптурной группе подошел сопящий от мороза мужик в тулупе с поднятым воротником и в валенках с допотопными галошами.
Чего орёшь, Димон? Ого! Снегурочка из леса прибежала? Это она удачно зашла, сказал он, и Мирослава поняла, что ей ждать помощи неоткуда.
Я не крала! Отпустите! Отпустите меня! Я заплачу! Я заплачу вам! Пустите! забилась она в руках Димона.
Заплатишь, конечно, куда же ты денешься, согласился Геннадий. Только есть ли у тебя такая большая сумма, крошка?
П-почему большая? Я подобрала только небольшую веточку, не поняла Мира, всё еще наивно надеющаяся мирным способом уладить недоразумение.
А веточку ты, дорогуша, отодрала от дорогого импортного дерева и испортила его товарный вид.
Ничего я не драла! Поверьте мне! Я подняла со снега!
А веточку ты, дорогуша, отодрала от дорогого импортного дерева и испортила его товарный вид.
Ничего я не драла! Поверьте мне! Я подняла со снега!
А где доказательства? Можешь предъявить видеодокументы? То-то же. Заплатишь нам теперь за все испорченные ели и сосны. Я поздно тебя заметил, ты, наверняка, тут уже полчаса ошиваешься, нанося вред всему товару без исключения.
Геннадий вытер руковицей красный мокрый нос и уставился на несчастную пьяными мутными глазами.
Мира снова завертелась в руках Димона.
Да пустите же меня! А сейчас кричать буду! И завопила: Милиция! Тьфу! Полиция! Помогите!
Димон поставил ее на снег и прошипел в лицо:
Чего визжишь? По уху захотела? Я двину! И он угрожающе поднял кулак.
Мира втянула голову в плечи.
Не надо
То-то же Димон толкнул ее в спину. А ну, пошли
К-куда? испугалась Мира.
На кудыкину гору, хмыкнул Димон. И пояснил: Давай, давай! Шевели булками.
Почти за шиворот он дотащил ее до какой-то сараюшки, напоминающей бытовку. В ней продавцы, наверное, грелись в течение дня. Ужас затопил сердце Миры, она резко повернулась и толкнула Димона в грудь.
Никуда я не пойду, понял?! закричала она. Помогите! Караул!
А в голове у нее билась-крутилась одна-единственная мысль: «Мама дорогая! Кто же сейчас придет покупать елку? До Нового года два часа осталось. Всё я пропала» Она повернулась и больно звезданула Димона по коленке.
Тот грязно выругался, Геннадий кинулся ему на помощь, и они с силой затолкали Миру в бытовку.
Если не можешь расплатиться за причинённый ущерб деньгами, заплатишь натурой. Мордашка у тебя симпатичная, фигурка тоже прощупывается. Геныч, да держи крепче! Заноси! Раздевай ее! А ты прекрати орать, а то сейчас вырублю и потом зубов не досчитаешься! Получай удовольствие, дура!
Мужики навалились на Мирославу и принялись рвать на ней одежду, словно два голодных, бездомных пса, накинувшиеся на сахарную косточку.
Мира впала в неистовство, защищая свою жизнь. Она вопила что было сил, но вместе с покидающими ее силами ослабевал и ее охрипший голос. Запах, идущий от насильников, усиливался еще более тошнотворной вонью этой хибары. Миру повалили на узкую скрипучую лежанку, заваленную грязными тряпками. Димон зажал ей рот грязной лапищей и Мира поняла, что он сейчас задушит ее. Она билась в руках насильников, как рыба, выброшенная на берег, не помня себя от смертельного страха. Еще пара минут и она потеряет сознание. В глазах у Миры потемнело
Неожиданно дверь бытовки распахнулась. Насильники на секунду оторвались от своей жертвы и повернули головы к двери. Мира воспользовалась этим, забилась еще сильнее и прохрипела:
По-могите мне
Эй, вы что тут делаете, уроды? услышала она мужской голос.
«Еще один мелькнула острая, как бритва, мысль у Мирославы. Всё Мне конец»
Мужчина перешагнул порог.
Димон опустил Миру и выпрямился.
Тебе чего, мужик? Ты сам кто? Проваливай! Торговля закончилась! Не видишь, свидание у нас! сказал Геннадий, всё еще крепко держа Миру.
Она заметалась на грязных тряпках и снова прохрипела:
Помогите!
Но Геннадий быстро закрыл ей рот широкой шершавой ладонью, воняющей грязью и табаком.
А мне кажется, что ваша вечеринка идет не по обоюдному согласию, ответил вошедший, закрывая за собой дверь. Девушку отпустите. Его взгляд не предвещал ничего хорошего для насильников.
Геннадий отпустил Миру и тоже выпрямился.
Слушай ты, храбрец, вали отсюда подобру-поздорову! Иди, справляй Новый год! А если вдруг возбудился и третьим хочешь быть, то подожди своей очереди, если от этого цыпленка что-то останется.
Не говоря ни слова, мужчина мгновенно схватил Геннадия за руку и резко вывернул ее. Тот взвыл от боли, и незнакомец вырубил его резким ударом по шее. Эта глыба мгновенно замолчала и рухнула на грязный пол.
Димон с устрашающим воплем выхватил из кармана нож с выкидным лезвием и кинулся на вошедшего. Своим огромным весом и скоростью он снес вошедшего к двери, завязалась драка. Они поочередно били друг друга о стены хибары. Стены тряслись, было ощущение, что еще миг и хилая бытовка рассыплется в прах. Мужчины, рыча и осыпая друг друга проклятиями, возились на полу.
Мира, пытаясь прикрыться, собирала разорванную одежду на груди.
Незнакомец двинул Димона ногой в пах, а затем в грудь, и сильным ударом уложил стонущего и матерящегося насильника рядом с всё еще безмолвным дружком.
Незнакомец двинул Димона ногой в пах, а затем в грудь, и сильным ударом уложил стонущего и матерящегося насильника рядом с всё еще безмолвным дружком.
Ты что делаешь? Из-за девки? Да она ёлки воровала, прохрипел Димон, сплёвывая кровь из разбитого рта, но тут же получил удар по отвратительной лошадиной морде и затих на полу.
Уймись, мразь, мужчина откинул темную прядь со лба и поспешил к Мире. Сейчас, девушка, сейчас Узлы затянули, гниды.
Он склонился над ее лицом и обнаженным телом, сильные руки потянулись к ее путам, а прядь волос коснулась ее щеки. Его темные глаза встретились с ее глазами, и Мира поняла, откуда она его знает. Именно он приходил к ней в детстве в мечтах, именно он действовал в романах, которые читала Мирослава, в образе пирата и рыцаря, возлюбленного принца. Такое лицо приходило к ней во сне, такие глаза с любовью смотрели на нее. Теперь она знала это точно. Сейчас он тревожно смотрел на нее, распутывая веревку. Мира тут же закрыла грудь руками.
Всё будет хорошо. Подонки Сейчас я освобожу вам ноги, сказал незнакомец, стараясь не смотреть на ее наготу, чтобы не смущать и без того сконфуженную трясущуюся девушку.
Он освободил ей ноги и помог сесть на кровати. Мира дрожала так, что у нее даже зубы клацали.
Как тебя зовут? спросил мужчина, поднимая с пола ее пальто и накидывая ей на плечи.
Мирослава, Мира, ответила она, кивком благодаря его.
Какое красивое имя. Меня зовут Мартин. Мира, успокойтесь. Всё кончилось, вы в безопасности.
Спасибо вам. Не знаю, как отблагодарить. Вы такое для меня сделали. Такое
Я сделал то, что должен был сделать. Мирослава, мы вызываем полицию?
Нет-нет, я не хочу. Я хочу домой, вернее, на съемную квартиру. Ничего не хочу. Ой, меня ноги не держат.
Мира попыталась встать с зловонного ложа, но не смогла. Ноги и тряслись, и онемели, так сильно они были перетянуты.
Мартин наклонился к ней. Мирослава уткнулась ему в грудь и обняла за шею, она почувствовала себя защищенной в его сильных руках, на широкой груди, с еще немного сбитым дыханием. От Мартина шел волнующий запах дорогого парфюма и приятной свежести здорового тела. Он легко поднял ее на руки и вынес из смердящей сараюшки.
Мирослава, вдохнув свежий морозный воздух, расплакалась.
Всё хорошо, всё хорошо. Вы уверены, что обойдётесь без полиции?
Да, я хочу поскорее всё забыть. Новый год встречать в полиции не хотела бы. Господи, как мне плохо
У меня здесь машина. Я вас отвезу.
Мартин направился к черному «мерседесу», открыл заднюю дверцу и бережно уложил Миру на сиденье. Всё тело у нее болело так, словно с нее заживо сняли кожу. Она застонала.