Анастасия тем временем постепенно все больше наливалась холодным негодованием: мое нежелание общаться ей очень не понравилось. Я интуитивно чувствовал, что княжна ждет удобного момента, любой моей фразы или даже взгляда, чтобы попробовать задеть меня язвительным комментарием. В подобных ситуациях иногда лучшая тактика просто помолчать. Поэтому я, старательно не обращая на спутницу внимания, оглядывался по сторонам.
Не обращать внимания получалось замечательно рассматривая совершенно незнакомый, чужой район. Хорошо ориентируясь в пространстве, я понимал, что едем мы сейчас на юго-запад города по Петергофской, «царской» дороге, ведущей в имения императорской семьи в Стрельне, Петергофе и Ораниенбауме.
Этот район я раньше знал как свои пять пальцев, но сейчас совершенно не узнавал. Лишь изредка появлялись до боли знакомые маяки из знакомой действительности как мелькнувшая слева Дача Дашковой, более привычная мне как дворец Подкова, ЗАГС Кировского района. Или Нарвские триумфальные ворота, которые я не сразу узнал, потому что они были не зелеными, а темно-красными. Причем не крашеными, а обшитыми листами меди. Остальное же было откровенно чужим ни следа привычной застройки монументального сталинского ампира, а сплошная зелень парков и скрывающиеся за ней фасады усадеб.
Сложно принять, но от привычного Юго-Запада в этой реальности не осталось практически ничего. Отойдя от первого удивления, свыкаясь с мыслью, что город не мой, я вспомнил, что с основания Петербурга участки на юге вдоль царской дороги были отданы под строительство дач приближенным ко двору. И здесь, в отличие от пережившего войну моего города моего мира, сохранившиеся в первозданном виде: во время блокады Ленинграда именно на юге линия обороны проходила ближе всего к городу, и сотни усадеб и дворцов оказались разрушены артиллерией и разграблены солдатами стран Оси (среди осаждающих были не только немецкие войска), а после не восстановлены.
Оглядываясь по сторонам, я с кристально чистой пронзительностью понял это уже не тот город, к которому я привык. В центре, где отличия были не столь заметны, этого не чувствовалось, а сейчас вновь накатила глухая тоска по дому, который никогда не увижу. Но при всей чужеродной несхожести разошедшихся путями миров я вдруг понял, что были точки, в которых обе знакомые мне реальности удивительно тесно пересекались. К примеру, капитулировала здесь в Великой войне Германская империя также в мае; и майские праздники тут также забирали почти половину месяца, накладываясь друг на друга. Потому что еще с восемнадцатого века, с подачи Петра, после победы над шведами в битве в устье Невы была введена традиция майских народных гуляний. Состоявшихся впервые именно здесь в парке Екатерингоф, мимо которого мы недавно проехали.
Еще одна традиция, казалось бы новомодная и принадлежащая только моему миру, в мае загонять в отелях немцев в бассейны и петь им песни военных лет, также была замечена в похожем виде еще с восемнадцатого века, с начала расцвета Российской Империи.
Немцев на юге Петербурга исторически обитало немало. Со времен основания города колонисты заезжали сюда семьями и целыми гильдиями; есть даже несколько улиц, так и называющихся Нижняя Колония, Средняя, Верхняя. В двадцатом веке потомки немецких колонистов покинули Петербург, централизованно отправившись в Казахстан, но это уже совсем другая, грустная, история.
Немцев на юге Петербурга исторически обитало немало. Со времен основания города колонисты заезжали сюда семьями и целыми гильдиями; есть даже несколько улиц, так и называющихся Нижняя Колония, Средняя, Верхняя. В двадцатом веке потомки немецких колонистов покинули Петербург, централизованно отправившись в Казахстан, но это уже совсем другая, грустная, история.
«Там есть трактир и он от века зовется Красным кабачком» этот стих я изучал на уроке краеведения и запомнил его хорошо. Именно здесь, в южных предместьях Петербурга, молодые гвардейские офицеры и примкнувшие к ним сочувствующие (в числе которых был и Александр «наше все» Сергеевич) посещали увеселительные заведения, в числе которых был воспетый поэтом знаменитый Красный кабачок.
Подобные вечерние прогулки и гуляния современниками назывались «охота», неся сразу несколько смыслов. В первую очередь охотились за приятными немецкими дамами, для которых песни и пелись. К примеру «Freut euch des Lebens», с многозначительным интонационным выделением слов «pflücke die Rose», что значит «сорви розу».
После «волокитства», как это называлось в то время, столичная молодежь частенько занималась с немецкими же бюргерами и ремесленниками «плюходейством». И упомянутый Александр Сергеевич, кстати, несмотря на юные годы и не богатырское телосложение, тем не менее имел вполне определенный успех. Потому как занимался он новомодным английским боксом, беря не массой, но умением. Ну и продолжая тему традиций умыться, заменить сорочку на свежую и после ночи безумного кутежа отправиться с красными глазами утром на работу или службу свойственно для молодых лет в любые времена и эпохи.
Усмехнувшись мыслям, я отвлекся и по эмоциям Анастасии почувствовал, что она уже готова начать разговор первой. Ничего страшного в этом, конечно, не было, но обижать княжну холодным цинизмом мне не хотелось. Устраивать сеанс вежливого психоанализа тоже не вариант банально времени нет. Да и желания.
К счастью, избавляя меня от готового сорваться с уст княжны первого язвительного вопроса, машина достаточно резко начала тормозить. И через сплошную ушла налево, практически не сбавляя скорости заезжая на территорию расположившейся на холме усадьбы. Причем здание я узнал, хотя ни разу не видел вживую. Только на некачественной фотографии.
Усадьба Ульянка, принадлежащая графам Шереметевым, среди многих прочих разрушенная во время блокады. В моем мире вместо главного здания была возведена школа, повторяя общую форму разрушенной усадьбы, но построенная из серого кирпича в стиле типового индустриального домостроения.
Ворота за нами быстро закрылись, а мы объехали усадьбу по усыпанной гравием дорожке, заезжая на парковку под раскидистыми кронами деревьев. Не успела машина еще полностью остановиться, как рядом уже оказались люди, а двери широко распахнулись.
Встречала нас группа вежливо-учтивых мужчин, из которых двое были в расшитых ливреях, а четверо в бронекостюмах. Без лишних слов и малейших задержек вновь прикрыв телами и щитами, они повели нас к раскручивающему винты конвертоплану. Парни в ливреях, кстати, вид имели такой, что было понятно их яркая одежда такая же бутафория, как и парадная форма защищающих Ватикан швейцарских гвардейцев. И стрелять из современного оружия они точно умеют лучше, чем горделиво тянуться в фрунт с архаичной железякой.
Пригибаясь от потока разгоняемого винтами воздуха, мы запрыгнули в открытую боковую дверь и по указанию одного из сопровождающих заняли места в десантном отделении. Практически одновременно с Анастасией потянулись пристегиваться, но очередной жест парня в яркой ливрее (и с каноничным лицом профессионального убийцы) нас остановил. Один из тех, кто был в бронекостюмах, сел рядом, разворачивая портативную аппаратуру. На меня глянул огонек проектора, слепящего пучком ярких зеленых лучей. При этом я ощутимо почувствовал, как по мне прошлось световой сеткой, срисовывая положение в пространстве.
Конвертоплан уже был готов оторваться от земли. В десантный отсек между тем запрыгнул привезший нас водитель, держа в руках два серых городских рюкзака. Я вопросительно посмотрел на него, и он коротко кивнул, коротким жестом сумев показать нам пока оставаться на месте, но при этом быть в полной готовности сваливать отсюда.
Мы с Анастасией по-прежнему находились в прицеле внимания развернувшего аппаратуру техника. Он явно сейчас погрузился в дополненную реальность, после чего дал короткую команду я увидел, как шевельнулись губы. Двигатели машины загудели громче, через открытую дверь я ощутил завихрения воздуха под крыльями.
Мы с Анастасией по-прежнему находились в прицеле внимания развернувшего аппаратуру техника. Он явно сейчас погрузился в дополненную реальность, после чего дал короткую команду я увидел, как шевельнулись губы. Двигатели машины загудели громче, через открытую дверь я ощутил завихрения воздуха под крыльями.
Ваша одежда, положил на пол рядом с нами водитель практичные рюкзаки. С такими во всех странах туристы предпочитают ходить, используя для постоянного ношения.
Застывший рядом до этого момента провожатый в ливрее словно очнулся от оцепенения и привлек наше внимание. Он начал отсчет, качая рукой и с каждой секундой выкидывая палец, постепенно раскрывая ладонь. Смотрел он в это время в пространство, явно обитая больше в дополненной реальности визора. Когда ладонь оказалась раскрыта, пол под нами мягко повело машина оторвалась от земли. Техник в этот момент недвусмысленно махнул рукой, и по его жесту мы подхватили рюкзаки и быстро покинули конвертоплан, уже поднимавшийся в воздух.
Прыгать пришлось с двухметровой высоты. Нас сразу взяли в оборот и аккуратно, но очень быстро затащили, закинули даже, в движущийся мимо микроавтобус с раскраской службы ландшафтного дизайна. Машина эта появилась с парковой дорожки и степенно пересекала посадочную площадку, как будто так и надо.
Ждем, от десяти до тридцати минут, на прощание произнес сопровождающий нас боец в ливрее и вышел на ходу, выпрыгнув прямо в густые заросли сирени. Я еще успел услышать, как он невольно выругался. Но закрываемая им боковая дверь, мягко скользнув по направляющим, захлопнулась, оставив нас в полумраке. Едва разбавляя темноту, под крышей горело несколько тусклых ламп дежурного освещения.
Салон микроавтобуса, в котором мы оказались, был не пассажирским, а грузовым заполненный техникой и инструментом. Но места достаточно, изгибаться, как в заполненной дачниками пригородной маршрутке, не пришлось. Микроавтобус между тем, миновав плавный поворот, на несколько секунд ускорился, а после притормозил, неожиданно остановившись полностью. Хлопнула дверь, и через небольшое затемненное окно я заметил, что на улицу вышел мужчина в зеленой форме садовника. Он начал подстригать куст, подравнивая шероховатости, заметные только лишь ему. Несколько десятков секунд, вновь хлопок двери, и микроавтобус поехал дальше по парку.