«Человек преодолевает пространство и время».
Да, сказал я, переплетая наши с Вальтером пальцы, именно этим я тут, в ГДР, и занимался. Сражался со временем и пространством. Только победить мне не удалось. Скорее уж пространство и время победили меня.
Вальтер сжал мою руку.
Нет. Просто ты сумасшедший. С нетерпением будем ждать твоего отчета о нашем экономическом чуде. Он откинул голову и засмеялся, словно залаял.
Вальтер, мы с тобой очень скоро встретимся. В Кройцберге. Будем вместе пить пиво.
И когда же это произойдет, мой английский друг?
Когда захочешь.
Ладно, ответил он. Но я бы предпочел встретиться в Париже.
Хорошо, значит, так и поступим.
Вальтер протянул руку и взъерошил мне волосы. Я рассмеялся, хотя на душе у меня было паршиво и неспокойно. И вдруг задумался, не потому ли и Вальтер постоянно смеялся. Может, у него всегда было неспокойно и паршиво на душе?
На глаза мне постоянно попадалась телебашня с этой своей полосатой антенной и стальной сферой в верхней части. Вальтер рассказал, что ее спроектировали в шестидесятые, когда в Советском Союзе все помешались на покорении космоса.
Взгляни на Часы всемирного времени, произнес он по-английски. Сверху ты увидишь металлическую скульптуру, изображающую модель солнечной системы.
Ах да, астероиды и кометы, кивнул я.
Мы делали все, что могли, чтобы оттянуть момент, когда нам придется разойтись в разные стороны.
До свидания, Вальтер, зажмурившись, быстро выпалил я. А снова открыв глаза, увидел всех этих женщин с колясками. Может быть, вон та, в желтом платье и белых туфлях на шпильке, была его женой?
Вальтер переступил через мою сумку и поспешно обнял меня. Волосы его пахли бурым углем. Он сказал, что, пока я буду ехать на Запад в поезде, он немного поможет подруге, которая работает в киоске в конце улицы. Будет вместе с ней продавать сладости, сигареты, газеты и газировку. А после обеда у него по расписанию занятия он преподает английский преуспевшим в карьере мужчинам и женщинам, которые отправляются строить социализм в другие страны. Даже в Эфиопию. Почему-то ему хотелось, чтобы я был в курсе всего, чем он станет заниматься, пока я буду трястись в поезде. И мне действительно было это интересно. Я хотел узнать о Вальтере Мюллере все. Даже то, что он скрыл от меня подробности своей семейной жизни, не заставило меня любить его меньше наоборот. В годы юности мы с ним были очень одиноки: он у себя в Восточном Берлине, я у себя в Восточном Лондоне. Я страдал от гнета своего авторитарного отца, а он от гнета своего авторитарного отечества.
Пожалуйста, передай матери большое спасибо за гостеприимство.
Обязательно передам, ответил он. Я тоже благодарю тебя, Сол. За наши разговоры и за твое общество. Он пожал мне руку. Береги себя.
Нет, возразил я. Я хочу беречь тебя. И я говорил это совершенно серьезно.
Я наклонился к Вальтеру поближе и шепотом рассказал все, что Райнер попросил меня ему передать. Вальтер вздрогнул и отшатнулся. Лицо его смертельно побледнело.
Я здесь вырос. Я никогда не уеду на Запад. У меня здесь тетка, двоюродные братья, я не желаю с ними расставаться.
Пошел дождь. По Часам всемирного времени и металлической солнечной системе застучали капли. Женщины с колясками бросились врассыпную. Все искали, где бы укрыться.
У фонтана остались только голуби и мы с Вальтером. Стоя под дождем, он вполголоса объяснял мне, что никто и никогда не откровенничает с Райнером. Что ему нельзя говорить ничего, кроме «доброе утро» и «спокойной ночи». Как я полагаю, откуда у Райнера могла взяться трехкомнатная квартира в новом доме? А шикарная машина, в то время как остальным приходится по пятнадцать лет стоять в очереди? А почему ему разрешено четырежды в год выезжать на Запад? При Райнере ни о чем нельзя говорить, это каждый знает.
Возвращайся в свой мир, грустно сказал Вальтер. А потом пошел прочь и ни разу не обернулся. Потому и не видел, как пронесся на красный свет фургон с логотипом мебельной фирмы на боку. А затем притормозил и въехал на тротуар ровно в том месте, где он остановился, ожидая, когда можно будет перейти улицу. И в ту минуту я понял, что Вальтера жестоко накажут за попытку сбежать из страны. И виноват в этом буду я.
1
Эбби-роуд, Лондон, июнь 2016
Я шагнул на переход через Эбби-роуд, на знаменитые черные и белые полосы, перед которыми обязаны останавливаться все автомобили, чтобы пешеходы могли перейти улицу. 8 августа 1969-го в этом же самом месте дорогу пересекли «Битлз», чтобы сфотографироваться для обложки своего альбома «Эбби-Роуд». Первым шел Джон Леннон в белом костюме, замыкал строй Джордж Харрисон в синей джинсе, а между ними шагали Ринго и Пол. Я ступил на переход, но машина, ехавшая прямо на меня, не остановилась. Мне пришлось отпрыгнуть в сторону, и я упал на бок, успев выставить вперед руки, чтобы смягчить удар. Водитель заглушил двигатель и открыл окно. На вид ему было около шестидесяти, уголки его век подрагивали. Он спросил, не поранился ли я. И, не получив от меня ответа, вышел из автомобиля.
Я приношу свои извинения, сказал он. Вы шагнули на зебру, я притормозил, но тут вы вроде передумали, а потом вдруг появились прямо перед моей машиной.
Мне показалось забавным, как подробно и тщательно он пересказал всю историю со своей точки зрения.
Мне показалось забавным, как подробно и тщательно он пересказал всю историю со своей точки зрения.
Я в порядке. Никаких проблем.
Из кожаной сумки, которую я носил на плече, выпали каталог выставки Дженнифер Моро и, к моему смущению, пачка презервативов. Водитель явно был в шоке, даже веки у него подрагивали. Он покосился на мою правую руку по пальцам стекала кровь. Я облизнул костяшки, он же пристально рассматривал меня, явно очень расстроенный, а потом спросил, не нужно ли подбросить меня куда-нибудь. Может, в аптеку? Я не ответил, и тогда он захотел узнать, как меня зовут.
Я Сол, сказал я. Слушайте, это всего лишь небольшая царапина. У меня кожа тонкая, чуть что, кровь идет. Пустяки.
Подняв глаза, я заметил, что водитель весь дрожит. У него даже колени тряслись. Я спросил, как его зовут.
Вольфганг, ответил он быстро, словно надеялся, что я не запомню его имя.
Левую руку он поддерживал правой, а из его странных, подрагивающих глаз капали кровавые слезы. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел.
Боковое зеркало разбилось, сказал он. Я заказывал его из Милана.
И застонал. Кажется, ему было больно.
Можете сказать, где вы живете? Сколько вам лет?
Я ответил, что мне двадцать восемь, но он не поверил. Внезапно я обратил внимание на то, что весь асфальт вокруг нас усыпан битым стеклом, и понял, что несколько осколков, кажется, застряли у меня в голове. Потом я взглянул в разбитое зеркало, и собственное отражение обрушилось на меня.
Я лежал на асфальте. Возле моей руки валялся мобильный телефон. Из него доносился мужской голос, кричащий что-то злое и обидное.
Да пошел ты, ненавижу тебя, домой можешь не являться
Ботинки мои тоже валялись на асфальте. В глазах замелькали голубые всполохи. Человек, плакавший кровавыми слезами, сказал мне, что приехала «Скорая». Два парамедика принялись поднимать меня на носилки, и в голове у меня внезапно зазвучал голос Луны: «В твоем теле, Сол, курсирует больше галлона крови. Когда в организм попадает инфекция, с ней борются белые кровяные тельца».
2
Отец ел сэндвич прямо у меня над головой. Он отщипнул кусок хлебного мякиша и скатал его в шарик.
Ты умер.
Пока нет. Это ты чуть не умер.
Изо рта у него пахло рыбными консервами.
Где твой «ястреб»?
Артрит. Рука не двигается. Я теперь с ходунками хожу, сегодня, правда, их дома оставил.
Разве ты миссис Стеклер?
Я, сынок, мистер, а не миссис.
Мне вспомнилась моя статья о Сталине. Его отец, Бесо, с возрастом совсем обезумел. А ведь в юности был обходительным красавчиком, знал несколько языков русский, турецкий, армянский и грузинский. Ему было всего пятьдесят пять, когда он умер, и похоронили его в общей могиле. А его сын сменил фамилию на Сталин, что означало «человек из стали», и стал правителем Советского Союза.
Я влюблен в мужчину.
Бесо рассмеялся на грузинский манер. Я все ждал, когда же он позовет моего брата и прикажет ему поколотить меня. Он же оглядывался по сторонам явно что-то искал.
Я только что вернулся из ГДР. Народ там мечтает быть свободным и путешествовать по всему миру.
Отец ткнул пальцем куда-то в направлении моего лица.
Всем этим капризным интеллигентишкам, проклятым капиталистам и разжигателям войн с Запада давно пора заткнуться. Они понятия не имеют, как жилось рабочему люду в прошлом. Как страдал простой народ в царской России. В ГДР не было бездомных и голодных, там у каждого были кров и пища. Именно поэтому границу и приходилось охранять. Он вынул откуда-то полиэтиленовый пакет. Тут ожерелье твоей матери.
Руки у меня двигались. Я взял у него пакет и поднес его поближе к глазам. В последний раз я видел свой жемчуг, когда к нему прикасался окровавленный палец Луны.
В операционной его срезали, но я собрал жемчужины и заново нанизал их на нитку. У тебя стекло во внутренних органах. Разрыв селезенки. Было внутреннее кровотечение. Начался сепсис. Смотри, в мастерской к ожерелью приделали новую застежку. Серебряную. Я б и на золотую денег не пожалел, но они сказали, раз старая была серебряная, такую и надо ставить.
Лучше бы я отдал его Луне. Ей так понравился мой жемчуг.
Кто такая Луна?
Моя любовница.
Я думал, ты влюблен в мужчину.
Так и есть.
До меня донесся запах иланг-иланга, и я понял, что Дженнифер Моро тоже где-то поблизости. Я повернул голову, чтобы взглянуть на нее. На ней была шляпа с широкими полями, и потому лица мне было не видно. Я попытался дотронуться до ее волос. И в пальцах у меня оказалась какая-то прядь, но точно не ее вся серебряная. Я решил, что лучше пока не буду смотреть на Дженнифер, но, кажется, она догадалась, что было у меня на уме.
Я думал, ты влюблен в мужчину.
Так и есть.
До меня донесся запах иланг-иланга, и я понял, что Дженнифер Моро тоже где-то поблизости. Я повернул голову, чтобы взглянуть на нее. На ней была шляпа с широкими полями, и потому лица мне было не видно. Я попытался дотронуться до ее волос. И в пальцах у меня оказалась какая-то прядь, но точно не ее вся серебряная. Я решил, что лучше пока не буду смотреть на Дженнифер, но, кажется, она догадалась, что было у меня на уме.