«Вот что я тебе скажу, Сол Адлер: не всегда ты являешься центральным персонажем».
А я тебе вот что скажу, Дженнифер Моро: ты сама меня таким сделала.
5
В моем доме, похоже, творилось что-то странное. Из подъезда в панике выбегали люди. Инженер с третьего этажа кричал: «Пожар! Пожар!» Но запаха гари я не почувствовал. По слухам, пожарные сегодня собирались бастовать, правда, официально ничего объявлено не было. Наш домовладелец советовал всегда держать наготове ведро с песком просто на всякий случай и, уходя, отключать от сети все электроприборы, кроме холодильника. Вернулась миссис Стеклер, держа в обтянутой перчаткой руке полиэтиленовый пакет с маковым рулетом. Мне, правда, показалось, что у нее там вовсе не пирог, а мясо, порубленное крупными кусками. Миссис Стеклер забрала из-за стойки портье свои ходунки и объявила, что, кажется, забыла выдернуть из розетки тостер. А если подумать, то и обогреватель могла не выключить. Непонятно, чего ради ей вообще понадобилось его включать в сентябре месяце. Я вызвался сходить к ней в квартиру и проверить, все ли в порядке. Толпившиеся возле подъезда жильцы тут же заспорили, разумно ли это будет. Ведь если наверху и правда пожар, пожалуй, мне не стоит так рисковать. Я, однако, настаивал на своем, и тогда мне посоветовали хотя бы не пользоваться лифтом. «Он хочет умереть. Давайте не будем ему мешать». Миссис Стеклер, широко улыбаясь, вручила мне ключи. Кажется, впервые я видел ее такой довольной.
Одолеть пять лестничных пролетов бегом у меня не вышло, так как я все еще хромал после аварии на Эбби-роуд. Подниматься пришлось медленно. Я открыл ключом дверь, вошел в квартиру миссис Стеклер, но никаких следов задымления не обнаружил. Все электроприборы в квартире были выключены. На полу, посреди ковра, стоял тяжелый черный телефонный аппарат. Это выглядело довольно странно, учитывая, что миссис Стеклер страдала артритом и вряд ли способна была легко и непринужденно опускаться на пол. Я проследил, куда уходит провод, и обнаружил, что он воткнут в розетку за телевизором. Сжав руку в кулак, я принялся постукивать по стене. Будто бы пытался обнаружить в ней что-то. Хотя и сам не понимал, что именно. Может, мне стало интересно, полая она или сплошная? Так или иначе, я стукнул по ней еще пару раз. Почему-то это движение придавало мне уверенность в собственной значимости. И я тут же задумался: получалось, что при других обстоятельствах я себя значительным не чувствовал? Любопытно, сотрудники Штази тоже преисполнялись ощущения собственной важности, когда простукивали стены? Зазвонил телефон, и я поднял трубку.
Здравствуйте. Квартира миссис Стеклер.
Кто говорит?
Сосед. Меня зовут Сол.
Это Айзек.
Грудную клетку прошило болью.
Миссис Стеклер нет дома. Передать ей что-нибудь?
Какой Сол?
Сочетание этих слов «какой» и «Сол» обрушило на меня целую лавину чувств: ужас, отчаяние, сожаление.
И все же я попытался ответить четко и вежливо.
Сол Адлер.
Слова давались мне с трудом. Я вдруг осознал, что сердце мое разбито. И что где-то там, в ином времени, пакет из «Уолмарта», летавший по Эбби-роуд, был как-то связан с Америкой. И имя Айзек было с ней связано тоже.
Связь прервалась.
А я неожиданно понял, что рядом со мной кто-то шумно дышит. Обернувшись, я нос к носу столкнулся с черным пуделем, смотревшим на меня испуганными глазами. Затем он вскочил на подлокотник дивана. Пес тихо поскуливал, глаза у него были влажные. Вообще-то домовладелец запрещал держать в квартирах животных. Я и понятия не имел, что у миссис Стеклер есть собака. Теперь понятно, почему вместо макового рулета у нее в пакете лежало рубленое мясо.
Я сел на диван и взял пуделя на руки. Телефон снова зазвонил. Я же гладил собаку по теплой голове и постепенно успокаивался. Мы с пуделем даже дышать начали в такт, просто дышали и ждали, когда телефон прекратит звонить. Оказалось, что это очень расслабляет держать на коленях собаку и дышать с ней в унисон.
Миссис Стеклер нет дома. Передать ей что-нибудь?
Какой Сол?
Сочетание этих слов «какой» и «Сол» обрушило на меня целую лавину чувств: ужас, отчаяние, сожаление.
И все же я попытался ответить четко и вежливо.
Сол Адлер.
Слова давались мне с трудом. Я вдруг осознал, что сердце мое разбито. И что где-то там, в ином времени, пакет из «Уолмарта», летавший по Эбби-роуд, был как-то связан с Америкой. И имя Айзек было с ней связано тоже.
Связь прервалась.
А я неожиданно понял, что рядом со мной кто-то шумно дышит. Обернувшись, я нос к носу столкнулся с черным пуделем, смотревшим на меня испуганными глазами. Затем он вскочил на подлокотник дивана. Пес тихо поскуливал, глаза у него были влажные. Вообще-то домовладелец запрещал держать в квартирах животных. Я и понятия не имел, что у миссис Стеклер есть собака. Теперь понятно, почему вместо макового рулета у нее в пакете лежало рубленое мясо.
Я сел на диван и взял пуделя на руки. Телефон снова зазвонил. Я же гладил собаку по теплой голове и постепенно успокаивался. Мы с пуделем даже дышать начали в такт, просто дышали и ждали, когда телефон прекратит звонить. Оказалось, что это очень расслабляет держать на коленях собаку и дышать с ней в унисон.
Я вдруг понял, что хочу есть. Умираю с голоду. Не помню даже, ел ли хоть раз с происшествия на Эбби-роуд. Сидя на черепахово-зеленом диване, в доме, возможно, охваченном огнем, я отчего-то вспомнил, как мой друг Джек однажды сказал мне, что не хочет иметь детей. Все родители, по его словам, были какими-то инопланетянами, которые с детьми разговаривали жуткими неестественными голосами. К тому же ему нравилось самому находиться в центре внимания, особенно когда дело касалось сексуальных партнеров. И вовсе ему не нужно было, чтобы это внимание перетянул на себя какой-то ребенок или превратившийся в инопланетянина и вечно теперь чего-то требующий второй родитель. Я охотно с ним согласился. Джек был старше меня на десять лет, но выглядел куда моложе своих тридцати восьми. Носил элегантные хлопковые пиджаки и черные молодежные кеды, что всегда казалось мне очень стильным.
В тот день мы с Джеком обедали в Западном Лондоне, ели муль-фрит [6] во французском бистро. И, несмотря на то что на словах я выразил свое полное с ним согласие, на самом деле меня одолевали сомнения. Безусловно, мы с Джеком как культурные, интеллигентные, красивые мужчины считали себя на голову выше какого-нибудь измученного бытом отца, у которого уже тысячу лет не было секса. А если и был, то уж точно не с его не менее измученной второй половиной.
И все же, даже кивая Джеку, мысленно я не до конца верил в то, что он говорил. Безусловно, он был забавный и интересный человек, но мне всегда казалось, что в эмоциональном плане он слегка туповат. Я повторил это вслух псу, уснувшему у меня на коленях.
В эмоциональном плане он был слегка туповат.
Взглянув на мою кастрюльку с мидиями, Джек заметил, что часть из них я оставил нетронутыми. И предложил доесть их за мной с таким видом, будто оказывал мне огромную услугу. Я пододвинул к нему кастрюльку и с интересом смотрел, как жадно он хватает раковины, высасывает из них мидии и быстро пережевывает их. Он будто бы считал, что пожирание объедков сделает его в моих глазах страшно привлекательным. Что было странно. (И я снова повторил это вслух, для пуделя: «Очень странно».) Приятно было думать о Джеке, держа на коленях декоративного пса-нелегала. Мне пришло в голову, что, возможно, если в здании и в самом деле пожар, стоило бы заняться спасением его жизни. Я и правда начал ощущать в воздухе какой-то едкий, горьковатый запах, но дым ли это был? Впрочем, у меня в запасе было еще много воспоминаний о красавчике Джеке.
Я взял пуделя за лапу и сжал ее в ладони. Прикончив мои мидии, Джек принялся изучать счет, который принесли нам на тарелочке. Я полагал, что мы оплатим его пополам, но Джек заявил, что, раз в счет внесли хлеб, который заказывал я, мне за него и платить, несмотря на то что он тоже его ел. Объясняя мне все это, он пожирал глазами кусок лимонного пирога, который оставил недоеденным мужчина, в одиночестве обедавший за соседним столиком. Джеку не терпелось сожрать и его тоже. Он заговорщицки глянул на меня, я же задумался, отчего он кажется мне таким непривлекательным. Может, именно на этот вопрос я пытался найти ответ, простукивая стену? И тут меня осенило разгадка крылась в том, что Джек сам был неспособен любить. Что ж, я задал стене вопрос, и в каком-то смысле она мне ответила. И тут же в голову пришла тревожная мысль: что если Дженнифер считала неспособным любить меня? После обеда Джек собирался играть в теннис. Матч был важный, он сказал даже, что брал у тренера дополнительные уроки, чтобы отточить навык подачи. Не очень понятно было, зачем же он так обожрался перед игрой. Впрочем, Джек был весьма стройным. И я вдруг подумал, что, несмотря на острое нежелание иметь детей, одним ребенком Джек все-таки обзавелся. Ребенком, которого следовало хорошо кормить. Этим ребенком был он сам.
Однако, пока я сидел на диване и наглаживал пса-нелегала, пожар мог уже разойтись не на шутку. Я поднялся на ноги и стряхнул пуделя с колен на пол. Он возмущенно пискнул, я же взял бумажный пакет с сыром бри и вышел за дверь. Прихрамывая, я спустился вниз по лестнице, так и не уловив запаха дыма.
У подъезда все так же топтались жильцы, указывая то на одно окно, то на другое. Я объявил, что миссис Стеклер не забыла отключить обогреватель, и все вздохнули с облегчением. Затем я сообщил, что ей кто-то звонил. Она сняла очки с толстыми линзами и посмотрела на меня озадаченно.
Это вряд ли. У меня телефон отключен.
Подышав на линзы, она протерла их подолом платья и промокнула глаза.
Между прочим, добавила она, я тоже еврейка. Родом из Кракова.
Инженер похлопал меня по плечу.
Спасибо, что все проверили, мистер Адлер, искренне произнес он. У всех нас просто камень с души свалился.
Я задумался о том, почему миссис Стеклер носила перчатки. Что за призрак мог прятаться под ними? Но долго ломать над этим голову мне не хотелось. Я отправился к телефону-автомату на углу и позвонил Дженнифер.
Как дела, Дженнифер?
Зачем ты мне звонишь?
Потому что пожарные бастуют.
Это кто сказал? Впервые об этом слышу.
В руке я держал пакет с подтаявшим бри. Дженнифер разговаривала со мной приветливо и совершенно спокойно. Будто бы не отвергала моего предложения. И не выставляла меня из постели, покрытого синяками и ссадинами, сразу после того, как беззастенчиво воспользовалась моим телом.