Конечно, можно опять все списать на то перед нами только начало, вступление. Идиатуллин, как и Степнова, уже обещает нам продолжение.
Но позвольте, «Апокалипсис-2» это уже совсем откровенное разводилово какое-то.
Краткий курс истории для верующих и неверующих
Е. Водолазкин. Оправдание Острова. М., Редакция Елены Шубиной, 2020
Кому там надо было Щедриных подобрее?
Пожалуйста, Евгений Германович Водолазкин. Великий писатель земли русской. Все как положено: духовное наследие, высоких дум полет, учительская миссия на грани старчества в формате «Яндекс. Дзен».
«Оправдание острова» классический текст ВПЗРа. Поучение и «Краткий курс» в одном флаконе. Замешано на классической традиции, то есть прямом, можно сказать беззастенчивом («беру у народа, беру у себя») переписывании Библии, Пушкина, дедушки Крылова и Оруэлла. Библиотека мировой литературы и всемирная история в одном томе.
Глуповцы переехали на Остров.
Вот и все, что надо знать о сюжете.
Далее, само собой, следует хроника островоначальников.
Если вы знакомы с историей России и Европы хотя бы в объеме школьного учебника, читать «Оправдание острова» нет никакой необходимости. Она вся здесь, правда, в карикатурном виде.
С содержанием разобрались.
Остается идейный план. То есть сплошь религиозно-философские штудии. Думы ведь летают высоко.
Отчего Водолазкин добрее Салтыкова-Щедрина?
Да оттого, что у классика XIX века в книжке про один город никакого просвета и сплошной депрессняк: дураками жили, дураками померли. А тут, хоть два праведника в запасе, да есть, чтоб все стояло, чтоб дураки жили. Зачем два? Так это только для деревни одного достаточно.
У Михаила Евграфовича все свелось к нигилистическому очернению градоначальства. А все почему? Да потому что развивал свой сатирический труд на безальтернативной революционно-демократической небогоспасаемой основе. Темнота, одним словом.
Водолазкин мыслит сложнее, богаче. Он пишет о времени и бытии (ну прям наш православный Хайдеггер), а не только критикует руководство.
У него есть и вечность, и новое время, и время средневековое (хронисты, ведущие учет событиям в своих летописях подчинены и тому, и другому).
Обилие темпорального материала порождает некоторые сложности: как одно с другим состыкуется?
С вечностью, вроде, все понятно. Она, как всегда. То есть тут даже слово «была» или «есть» не вставишь, уже упрощение, искажение.
Всплывает у Водолазкина еще какая-то странная «райская вневременность». Почему странная? Да потому что вечность категория всевременная это не отсутствие времени и его форм, а их полнота.
Вот это «вне времени» и создает в тексте трудности, незаметные обычному читателю. Вечность и время существует в связи и взаимопереходе. Вечность глядит сквозь время, время не может без вечности. Схема обычная для религиозного подхода к данной проблематике. Не то у Водолазкина. Время оказывается у него как бы отсоединено, отрезано от вечности, что подчеркнуто вполне однозначно «смерть и время суть одно и то же».
Это он почерпнул, судя по всему, у Бердяева. Оттуда же взялось и общее восприятие истории как падшего времени.
По логике это должно было бы значить, что всякая следующая за ним эпоха в той или иной степени не без греха, в том числе и столь возвеличиваемое Водолазкиным Средневековье. Но сердцу не прикажешь. И ловким движением клавиатуры Средневековье оказывается для автора эталоном почище всякой вечности, а Новое время греховным, ибо слишком человеческим.
Это он почерпнул, судя по всему, у Бердяева. Оттуда же взялось и общее восприятие истории как падшего времени.
По логике это должно было бы значить, что всякая следующая за ним эпоха в той или иной степени не без греха, в том числе и столь возвеличиваемое Водолазкиным Средневековье. Но сердцу не прикажешь. И ловким движением клавиатуры Средневековье оказывается для автора эталоном почище всякой вечности, а Новое время греховным, ибо слишком человеческим.
Все эти рассуждения отдают казуистикой и наводят уныние.
Но пройти мимо них невозможно. Уже здесь видно, что вся историософия Водолазкина стоит на произвольных и оттого шатких основах, сомнительных в религиозном плане утверждениях. Тут надо бы поправоверней, поортодоксальней, но под рукой и в памяти лишь наскоро прочитанный Бердяев, тоже любивший Средневековье.
Описываемая далее посредством подставных лиц, хронистов, история Острова, с самого начала оказывается лишена благодати, отрезана от вечности. Перед читателем не, как это принято для нормального религиозного сознания, трагедия блудного сына, рассказ о спасении, возвращении в Рай, овладении землей, а хаос, бред, насилие, сплошная игра страстей, беды и вечное повторение всего вышеперечисленного.
Причина всему, понятное дело, обуреваемый страстями, слишком много мнящий о себе человек. А ведь он лишь пешка в большой игре. Движение истории задает не он, а фатальная пара время и ритм.
Между тем из книги следует лучше бы вообще ничего не было, вот тогда бы царили лепота и благодать. Историческое развитие, рассматриваемое в нормальной религиозной традиции как этап свободных исканий, внутренней борьбы и самопреодоления, взросления человечества, вынесенный в общественную жизнь, Водолазкиным оценивается не по-средневековому гуманистически, как жалкое мельтешение, сопровождающееся большим количеством человеческих жертв.
Сомнительным оказывается и гимн праведности, который, как можно было бы подумать, звучит в книге. Праведники не более чем стоп-кран, аварийный сброс для человечества по пути к Апокалипсису. Применяются, когда становится невмочь. Такой особый религиозный спецназ, или группа камикадзе, или пингвины, которые вечно спешат на помощь, или бабушка (помните, как в старом мультфильме: «Ба-бу-шка!»).
Туда не всякого берут. «Таких не берут в космонавты!» А кого и по каким параметрам, даже не узнаем. Ну, епископов, наверное, князей. Тех, кто себя хорошо ведет и ждет, когда зазвучит свисток или тревожная кнопка на вызов.
Все это опять-таки очень непохоже на обычный религиозный стиль мышления где ворота праведности открыты для всех: надо только заниматься духовной гимнастикой и вести духовно здоровый образ жизни.
Праведность рассматривается в книге не как свободный выбор и цель, достигаемая за счет усилий и божьей помощи, а как данность. Но другого себе Водолазкин при своей средневековой эстетике позволить и не может. Некоторые святые. А другие так.
Как ни крути, позиция Водолазкина оказывается принципиально антиисторической. Оправдание острова осуждение истории. Более того, всякого движения и развития. Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать. И главных героев позитивной части книги, праведных Парфения и Ксению, отличает именно это позитивное неделание.
Может быть, не зря выбор статуса персонажей (князья) таков плотнику в отличие от князя трудно совсем ничем не заниматься. Он строит, а не консультирует собственный байопик в Париже, изредка появляясь на родине с призывом «Братва, не стреляйте друг друга!».
Вместе с человеческой историей Водолазкиным вполне логично отбрасывается всякая культура, она ведь продукт исторический. Нет истории веры, ее распространения. Вероучительство, судя по тексту, невозможно «метать бисер перед свиньями». Но нет и никакого развития мышления, никакого подобия контовских трех стадий. Судя по тому сколь скептичен Водолазкин по отношению к исторической науке и причинно-следственным связям, связывающим исторические события в единую картину, толку в науке он тоже не находит.
Искусство малозначимо. Выражено не столько предметно, сколько самим методом. Это только на обложке написано роман. А на деле какой роман в современном нововременном смысле может быть в Средневековье?
Есть и еще аргументы. «Историю одного города» в самом начале вспоминали не зря. Времена республиканские и демократические подаются Водолазкиным в сниженных сатирических, гротескных тонах.
И, конечно, тут дело хорошо пойти не могло. Хотя бы потому, что сатира, гротеск как формы художественного оперирования действительностью совершенно неуместны в средневековом мировоззрении. То, что для нас художественный прием, условность, для него должно быть реальностью.
Есть и другое объяснение. Сатира требует от автора наличия идеала. И, как говорил Д. Николаев, «чем меньше, незначительнее идеал сатирика, тем мельче, незначительнее и его обличительная «продукция».
Любит Водолазкин все же не вечность, а старину, оттого и презирает день настоящий и завтрашний. И мечтает не о вечности, а о вечной старине. Идеалы же у Водолазкина, если присмотреться, шкурные: спасай себя, жизнь высшая ценность, лучше жить на коленях, чем умереть стоя.
Суровым принципиальным христианством и не пахнет. Оно здесь душное, и задохнуться недолго.
Такую имеем и сатиру.
В «Оправдании острова» наблюдается обычная уже для современных книг ситуация, я отмечал ее в тексте о «Филэллине» Юзефовича читатель сталкивается с авторской точкой зрения, спрятанной за персонажами масками. Оценочный, субъективный подход к истории Водолазкиным громогласно осуждается, дескать, он средневековый человек, предпочитает смотреть сверху. Но, скрывшись за летописцами, ведущими хронику островной жизни, тут же свободно, как запасной анонимный профиль в «Фейсбуке» пускается во все тяжкие.
То есть, заявляя о вреде человеческого подхода к истории, человеческой оценки, сам Водолазкин в книге только этим и занимается. Летописцы сменяются в книге один за другим, а «Оправдание острова» остается откровенно монологичным. Хронисты-органчики проигрывают мысли автора. Для взгляда сверху в этой книге автор слишком тенденциозен.
Однако пора переходить к финалу.
Мир погибнет, потому что человечество неисправимо.
Но разве в современной книге может быть плохой конец? Читатели расстроятся. Водолазкин подправил и тут.
Лишив человечество развития, Водолазкин вполне логично лишает его и финала. А между тем, это ведь самое главное узнать с каким счетом все закончилось и кто перейдет на следующий последний уровень. Однако Водолазкин сулит нам одну сплошную дурную бесконечность. Как-то не по-христиански. Осуждая гуманизм, он чисто гуманистически предпочитает ужасному концу ужас без конца. Впрочем, и здесь нет честности. Получается, совсем как в детской книге: все устыдились и одумались.
«Оправдание острова» книга об общеизвестном. Сплошные абстракции: лошади едят овес, Волга впадает в Каспийское море, жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. Но этап абстракций давно пройден. Литературе нужна конкретика, но Водолазкин выбрасывает ее, всю эту цветущую сложность, вместе с историей.