Уже после смерти Жироду Ануй вспомнил и описал свои впечатления от постановки в 1928 году «Зигфрида»[273], где играл Жуве. Именно тогда восторженный юноша с небывалым доселе трепетом открыл секрет, разгадку которого так упорно искал и считал утерянной: секрет Мариво и Мюссе. «Дорогой Жироду, кто Вам теперь это скажет, сам-то я так и не решился или не захотел говорить о том, какая странная смесь отчаяния и самой ликующей радости, гордыни и полнейшего смирения охватывала желторотого птенца, кубарем летевшего с галерки Театра Комедии на Елисейских Полях». Мне кажется, тогдашние эмоции Ануя напоминали мои собственные испытанные в пору первого знакомства с рассказами Чехова, волнение тех минут, когда думаешь: «То, что я мечтаю сделать, но, наверное, в жизни сделать не смогу, кому-то удалось, и как же это прекрасно!»
Однако продолжу цитату из Ануя: «Вот тогда-то на авеню Монтеня все расцвело и затеплилась ни с чем не сравнимая весна Проживи я сто лет, думаю, никогда мне больше не увидеть таких свечек на каштанах, не вдохнуть воздуха такой сладости и такой нежности. Несколько вечеров подряд я находился рядом с богами при свете фонарей, подсинивавших снизу листву, пребывал в атмосфере совершенства, которая внезапно окутала для меня тогда этот уголок Парижа Из-за Вас эта улица и этот перекресток, отделенные невидимыми знаками от среды омерзительного квартала, навсегда стали для меня родными». Весьма характерно для Ануя: признав Жироду своим учителем, этот сдержанный и скрытный человек даже не попытался с ним познакомиться, а когда судьба свела их впервые в 1942 году, не решился высказать ему ни своего восхищения, ни своей нежности.
Тем не менее урок был дан и усвоен. Жироду помог Жану Аную понять, что в театре можно говорить «поэтическим, искусственным языком и он куда правдивее стенографической записи. Прежде я и не догадывался об этом». Да, раньше он читал Клоделя, который также открывал ему тайны театрального языка, только «Клодель был как большой и недоступный монумент, деревянная статуя на горной вершине, статуя святого, у которого ни о чем не спросишь». «Кроткий властитель» Жироду казался еще не таким далеким. Встреча Ануя с «Зигфридом» Жироду состоялась, как сказано, в 1928 году, в том же году он женился на актрисе Монель Валантен, а четыре года спустя в парижском театре «Творчество» состоялась премьера спектакля по его первой пьесе «Горностай».
Дебют показал такую зрелость совсем молодого драматурга (Аную было тогда всего двадцать два года), что это вызвало всеобщее удивление. Если не вдаваться в детали, можно сказать, что «Горностай» пьеса, в которой роль «разгневанного юнца» по имени Франц могла бы принадлежать самому автору. «Каждый день из-за любой ерунды натыкаюсь на эту стену: я беден Мы бедны, Филипп! И это для нас сочиняются нравоучительные книги. Мы должны быть мелочно бережливы и знать цену каждому грошу».
Франц, который все это произносит, влюблен в Моним племянницу богатейшей вдовы, герцогини де Грана. Для того чтобы жениться на Моним, Францу хотелось бы разбогатеть уж очень хорошо он знает, как отвратительна бедность. «Моя любовь слишком прекрасна, и я жду от своей любви слишком многого, чтобы рисковать, позволяя бедности испоганить ее». В ответ на заявление Моним о том, что с любимым она готова жить даже в нищете, он отвечает: «Ах, ты говоришь о нищете как богачка!.. А меня она преследует по пятам уже двадцать лет хуже злобной собаки. И я знаю, что сопротивляться ей не может никто и ничто, даже молодость». Ради Моним, ради того, чтобы их семья жила в достатке, он убивает герцогиню, состояние которой переходит к племяннице, ее единственной наследнице. Полиция подозревает Франца, но полусумасшедший слуга берет вину на себя. Франц мог бы спастись от правосудия, однако Моним, возмущенная тем, что он пошел на преступление, кричит ему, что он ей отвратителен: «Я ненавижу тебя за то, как ты поступил с этой несчастной любовью!» и он сдается властям. Последняя реплика Моним: «Я люблю тебя!» но уже слишком поздно
В этой черной, беспросветно черной пьесе впервые была обозначена главная тема творчества Ануя того периода: проклятие бедности. Сразу вспоминается увы, правдивая история о мальчонке, который просто-таки умирает от желания покататься на карусели, но, когда отец дает ему именно на это два су, паренек не может расстаться с монетами, настолько изъела его бедность изнутри
«Горностай», первая пьеса Ануя, мало чем напоминала творения Жироду и, хотя написана была довольно сильно, оказалась чересчур прямолинейной, лишенной поэтических озарений. Решающую роль в становлении драматурга сыграли встречи в 1937 году с двумя лучшими режиссерами того времени: Питоевым[274], поставившим две его пьесы (сначала «Пассажира без багажа», а через год «Дикарку»), и Барсаком[275], который поставил «Бал воров». Именно благодаря этим встречам Ануй из литератора, пишущего пьесы, окончательно превратился в настоящего драматурга то есть человека, посвященного в тайное тайных театра. Великие режиссеры нашего времени, можно сказать, произвели на свет великих драматургов. Без Жуве не состоялся бы Жироду как драматург, а Ануй на смерть Питоева откликнулся так: «Мы спокойно сидели на стульях друг против друга, только вдвоем, и Вы, говоря вполголоса, населяли свой маленький кабинет целым миром Мы всегда будем помнить о Вас о человеке, умевшем создать ночь в пустыне и лагерь кочевников с помощью черного задника и двух скрещенных брусьев, на который примостился комедиант в каком-то банном халате ни дать ни взять араб».
После «Дикарки» еще совсем молодой Ануй был признан одним из лучших авторов современного театра, после чего пьесы его посыпались как из рога изобилия. Опубликовав их в сборнике под одной обложкой (и надо сказать, что испытание чтением его пьесы выдерживают прекрасно), сам драматург предлагает такую классификацию своих пьес: «черные» это те, в которых отражалась пессимистическая точка зрения на жизнь; «розовые», в которых, несмотря на «черноту» людей, жизнь в финале принималась какой есть порой с улыбкой, порой со смирением; «блестящие», где главенствовала фантазия; «колючие», пронизанные горечью, бурлескные или, напротив, очень печальные; и, наконец, «костюмные» исторические, с сюжетом, позволявшим говорить о вечных чувствах. Такими были «Жаворонок» (о Жанне дАрк), «Бекет, или Честь Божья» (об архиепископе Кентерберийском Томасе Бекете), «Потасовка» (о превратностях судьбы Наполеона и скандалах, сопутствовавших его возвращению с острова Эльба, о Ватерлоо и второй Реставрации).
Пол Вандромм[276] вполне справедливо отметил[277], что эта последняя, начисто лишенная иллюзий пьеса «означает конец периода комедий плаща и шпаги с пустопорожней интригой. Жизнь многому научила Жана Ануя, и для него стало особенно важно ни в чем не обмануться ни в ярости, ни в безумных своих надеждах, ни во взглядах на мир». Театр Жана Ануя, а вместе с ним и философия драматурга медленно эволюционируют в направлении милосердия, совсем непохожего, но тем не менее созвучного милосердию Жироду.
А теперь давайте проследим за этой эволюцией.
В первых пьесах Ануя взгляд автора на мир мрачен и безрадостен. Вначале была чистота чистота детства, иногда чистота, присущая юным девушкам, но если ребенок еще верит в счастье, то девушки столь же чисты, сколь суровы. Им уже известна страшная тайна: ничто так не унижает, ничто не вырывает так рано из рая детства, как бедность. Жан Ануй на десятке примеров показывает, что деньги возводят непреодолимую преграду на пути к счастью. Главную героиню «Дикарки», бедную, но гордую Терезу бездарную скрипачку, дочь музыкантов-неудачников, любит талантливый и богатый композитор Флоран. Любовь у них взаимная, поэтому девушка могла бы, должна была бы стать счастливой, но как порвать со своими воспоминаниями, куда деваться от корыстных родителей, готовых продать дочь, от давних товарищей по нищете? Тереза страдает, когда Флоран дает ей деньги на покупку чемоданов, пытаясь бунтовать, она отшвыривает от себя купюры (этот жест повторит затем другая героиня в пьесе «Приглашение в замок»), но потом, увы, подбирает их. «Я такой уж породы!» со страдальческой покорностью судьбе говорит она.
Породы? Да, для Ануя периода «черных пьес» могли существовать лишь две породы людей: богатые и бедные. Богатые не обязательно злые, они просто не знают жизни, живут в другом мире. «Ты добр, но ты заставил меня страдать. Ты не виноват, просто ничего не знаешь», говорит Тереза Флорану, а он отвечает: «Не так легко научиться не быть счастливым» Только вот счастливы ли богачи? Трагическая актриса мадам Александра в пьесе «Коломба» говорит о сахарном короле, миллиардере Шанкраре: «Шанкрар-отец единственно чего хотел это прослыть остряком, а сам был бревно бревном. Он отдал бы миллион за то, чтобы самому придумать остроту. Не тут-то было. Как он ни бился целыми днями, надоедал всем, ничего не мог изобрести»[278]. А вот легкомысленному Флорану удается совместить достаток с гением, не бывает у него таких ран, которые не зажили бы. Но Тереза не способна привыкнуть к избытку счастья. Она презирает своих родителей и им подобных, но не выносит бездумного мотовства богачей. Она говорит помощнице знаменитой портнихи, присланной к ней, чтобы подогнать ее подвенечное платье по фигуре: «Прости меня за мое платье, Леонтина» Иными словами: «Я прошу у тебя прощения за богатство, которое досталось мне несправедливо, я прошу у тебя прощения за мою обеспеченность».
Тереза тщетно старается привыкнуть к легкой и беспечной жизни: «О, какой налаженный и страшный механизм их счастье! Все дурное становится злым духом, с которым, улыбаясь, вступают в единоборство ради упражнения сил и всегда его сокрушают. Нищета лишь повод проявить свою доброту и милосердие Работа, как вы только что слышали, приятное времяпрепровождение для бездельников» Да, это странная комедия! Счастье богачей в глазах девушки, познавшей грязь бедности, выглядит чересчур стерильным, и, несмотря на любовь к Флорану, она не способна стать полноценной гражданкой этого ирреального мира. «Всегда найдется где-нибудь бездомная собака, которая помешает мне чувствовать себя счастливой» И тогда Тереза уходит маленькая, но искренняя и прозорливая. Уходит, чтобы набивать синяки и шишки в своей среде, поскольку бедность неизлечима. Не политический протест толкает ее на это, а нравственные страдания. Бедняки Ануя не способны ни предложить, ни принять иное устройство общества. Они убеждены, что мир устроен дурно и с этим ничего не поделать.
Впрочем, может быть, и нашлось бы приемлемое решение проблемы, если бы мы умели забывать. Если бы Тереза могла, как ластиком, стереть из памяти свое прошлое, свое замаранное нищетой детство, своих гнусных родителей, своего жалкого воздыхателя, вероятно, ей удалось бы попытать счастья в новом мире, но память так же неисцелима, как бедность. Еще одна навязчивая мысль персонажей театра Ануя: как им изменить свое прошлое? Человек, потерявший память, даже и не понимает, до чего ему повезло. (Может быть, интересом к этой проблеме и объясняется потрясение, испытанное Ануем на премьере истории о человеке, пораженном амнезией, в пьесе Жироду «Зигфрид»?) Герой пьесы Ануя «Пассажир без багажа», солдат Гастон, во время Первой мировой войны вследствие контузии потерял память, и четыреста семей жаждут признать его своим. «Вообразите себе человека, у которого четыреста пар родителей. Четыреста пар, и каждая готова его принять и обласкать. Пожалуй, многовато»[279] жалуется он. И впрямь, его просто преследуют благодетели, ибо очень уж привлекательна пенсия инвалида. А ему так приятно и спокойно жить в приюте, где он свободен от ненасытного прошлого прошлого, которое нельзя переделать.