Жан Поль Сартр
Феномен Сартра в 19421946 годах стал огромным событием в истории литературы. До войны Сартр был известен образованному слою общества как автор сборника новелл «Стена» и романа «Тошнота». Во время и после войны он приобрел куда более широкую аудиторию благодаря своим пьесам, а также философскому труду «Бытие и ничто». Считалось, что он возглавляет школу экзистенциализма учения, диктовавшего части молодежи правила жизни и мышления. Правду сказать, среди тех, кто рассуждал об экзистенциализме, большинство ничего в этом не смыслило. Мало кто знал, чем обязано учение Сартра Кьеркегору, Хайдеггеру и Гуссерлю[308]. У этих философов никогда не было такого широкого круга читателей, какой был у Сартра. Последний в своих пьесах олицетворял и драматизировал сложные мысли, которых в отвлеченной форме зритель совершенно не понял бы. Оказалось, что эти мысли отвечали запросам молодых интеллектуалов, потрясенных войной, пораженных абсурдностью человеческого общества, испытывавших отвращение к лицемерию. Родилась легенда, безосновательно связавшая экзистенциализм с кафе в Сен-Жермен-де-Пре. Изменившиеся представления о свободе и стиле жизни способствовали распространению сочинений Сартра. Поскольку их автор обладал выдающимся умом, подлинным талантом драматурга и редкой диалектической мощью, успех оказался длительным и прочным. Увенчала его великолепная автобиография лучше всего написанное и самое человечное из произведений Сартра «Слова».
По рождению Жан Поль Сартр принадлежит (и часто сам напоминает об этом) к мелкой французской буржуазии. По отцовской линии он ведет свое происхождение от сельского врача его дед трудился в Тивье (Дордонь); его отец, выпускник политехнической школы и морской офицер, умер в 1907 году от тропической малярии; мать, Анн-Мари Швейцер, оставшись одна с двухлетним сыном, перебралась сначала к родителям в Медон, а оттуда уже в Париж. Швейцеры были протестантами родом из Эльзаса. Знаменитый Альберт Швейцер[309] их родственник.
Дед со стороны матери, в чьем доме Сартр провел детские годы, бородатый патриарх, «так походил на Бога Отца, что его часто принимали за Всевышнего». То и дело переходивший от одного увлечения к другому, он разрывался между искусством фотографии и трудным искусством быть дедом. Своих сыновей он подавлял, а внука обожал, восхищаясь его детскими шалостями и словечками; это он внушил маленькому Сартру мечту о преподавании. Дело в том, что дедушка Швейцер сам был преподавателем, хотя и не имел ученых степеней. Он основал «Институт живых языков», где обучал французскому языку приезжих иностранцев, по большей части немцев.
«Я начал свою жизнь среди книг, как, по всей вероятности, и кончу ее». Это важное высказывание. Сартр знал людей главным образом по книгам место жизненного опыта занимал у него «Большой Ларусс»[310]. Слова были для него более реальными, чем вещи. «Мир открылся мне через книги, разжеванный и классифицированный, осмысленный, но все-таки опасный, и хаотичность моего книжного опыта я путал с прихотливым течением реальных событий. Вот откуда во мне тот идеализм, на борьбу с которым я потратил три десятилетия». Но победил ли он его в этой борьбе?
Что касается его рано развившегося атеизма, частично и поначалу он объясняется жизнью в полукатолической-полупротестантской, а стало быть, религиозно разобщенной семье. Много позже сомнения подростка разрешила философия зрелого мужчины. Вообще Сартр ненавидел свое детство, кажущееся счастливым: это оно сделало его тем, кем он стал. «Прислушивался бы я к голосу деда, к этой механической записи, которая пробуждает меня и гонит к столу, если бы то не был мой собственный голос, если бы между восемью и десятью годами, смиренно вняв мнимому наказу, я не возомнил, что это дело моей жизни».
Что касается его рано развившегося атеизма, частично и поначалу он объясняется жизнью в полукатолической-полупротестантской, а стало быть, религиозно разобщенной семье. Много позже сомнения подростка разрешила философия зрелого мужчины. Вообще Сартр ненавидел свое детство, кажущееся счастливым: это оно сделало его тем, кем он стал. «Прислушивался бы я к голосу деда, к этой механической записи, которая пробуждает меня и гонит к столу, если бы то не был мой собственный голос, если бы между восемью и десятью годами, смиренно вняв мнимому наказу, я не возомнил, что это дело моей жизни».
Этот наказ, полученный от деда, от родных, предписывал в первую очередь стать преподавателем. Шарль Швейцер не имел ученых степеней. Внуку предстояло за него отыграться. Но мальчик, «Пулу», хотел большего: он чувствовал себя облеченным великой миссией. Его любимой книгой к 1912 году стал «Михаил Строгов»[311] Жюля Верна. «Меня восхищал скрытый в нем христианин я им не стал Книга эта была для меня отравой, стало быть, на свете есть избранники? Высочайшая необходимость прокладывает им путь. Мне претила святость в Мишеле Строгове она привлекла меня потому, что прикинулась героизмом».
Вот только был ли он создан для деятельного героизма? Сравнивая себя с современниками, своими товарищами, своими судьями, он осознал, что мал и тщедушен. Сартр не мог оправиться от разочарования и мстил за свои неудачи, сотнями побивая наемников в своих читательских грезах. «И все-таки что-то у меня не получалось. Меня спас дед: сам того не осознавая, он толкнул меня на новый обман, который перевернул мою жизнь».
Этим обманом вернее, способом уйти от действительности стало сочинительство. Маленький Жан Поль начал писать романы «плаща и шпаги»; вдохновение он черпал в романах с продолжением и в фильмах. Под разными именами он один против всех обращал в бегство целые армии. «Когда я писал, я существовал, я ускользал от взрослых»[312]. Он мечтал быть бретером и полководцем, но пришлось ему, вложив шпагу в ножны, взяться за перо и влиться в толпу великих писателей почти все они были хилыми, дряблыми, болезненными. «Я передал писателю священные полномочия героя Выдуманный ребенок, я становился подлинным паладином, чьими подвигами будут подлинные книги». Восьмилетний автор, чьи незавершенные сочинения читались в кругу семьи, играл роль божественного дитяти. Он чувствовал, что призван, мир нуждался в нем. «Я был избран, отмечен, но бездарен: все, чего я добьюсь, будет плодом моего беспредельного терпения и невзгод». Так он начал следовать призванию призванию быть божеством, глубоким «замыслом» ребенка, «двойником боготворимого старца». Известно, что Оноре Бальзак школьником также открыл в себе призвание быть богом.
Сартр начал учиться в лицее Генриха IV. В 1916 году его мать снова вышла замуж, и опять за инженера, руководившего морскими судостроительными верфями в Ла-Рошели. Именно там, пишет Р.-М. Альберес, «он и познакомился с той уверенной в незыблемости своего положения, не сомневающейся в своих обязанностях, а главное, в своих правах буржуазией, которую позже будет высмеивать». Может быть, и так, но, читая «Слова», мы узнаем, что с прообразом этой уверенности и этого обмана он встретился в доме деда с патриаршей бородой. Так что во взрослую жизнь он вступил враждебно настроенным по отношению к провинциальной косности и буржуазному самодовольству. В 1924 году он поступил учиться в Эколь Нормаль на улице Ульм, а в 1929-м, с блеском выдержав экзамен, получил право преподавать философию.
Вот тогда-то он и собрал вокруг себя «группу товарищей», которым предстояло сделаться его друзьями. В нее входили Раймон Арон, Поль Низан, а главное Симона де Бовуар, подруга его жизни и единомышленница, тоже только что прошедшая конкурс на замещение должности преподавателя философии. Немного найдется примеров столь же долгого согласия, доверия и сосуществования двух равных по силе ума интеллектуалов. Раймон Арон, сержант метеослужбы, пристроил Сартра отбывать воинскую повинность недалеко от Парижа. В феврале 1931 года он занял место преподавателя философии в одном из лицеев Гавра и прожил в этом городе шесть лет, за вычетом времени, проведенного во Французском институте в Берлине, где он изучал феноменологию Гуссерля. Благожелательно настроенный генеральный инспектор подыскал ему работу в Гавре, а Симоне де Бовуар в Руане, так что их тесные дружеские отношения не прерывались. Проработав еще год в Лане, Сартр был переведен в лицей Пастера в Нейи, можно считать вернулся в Париж.
Первая награда, которой так желал дед, звание преподавателя была успешно получена, ученики Сартра были от него в восторге. Вторая награда, которой желал он сам, литературное признание стала реальностью, когда в 1938 году был издан роман «Тошнота» (действие которого происходит в Гавре), а еще через год вышел сборник новелл «Стена». Обе эти очень своеобразные книги привлекли внимание критиков и читателей-интеллектуалов. Началась война. Сартр был мобилизован, служил санитаром, попал в плен, был освобожден. Сотрудничал с «Леттр франсез»[313] и другими подпольными изданиями. В 1943 году на него внезапно обрушилась слава, которую принесла ему пьеса «Мухи». В ней он выразил иносказательно и символически чувства целого народа. Его философии предстояло выйти в открытое море в кильватере Сопротивления. Для американцев, стекавшихся в Париж в 1944 году, кафе, которые посещал Сартр, «Флор», «Де Маю», «Табу» и «Роз руж» уже были частью легенды. Самому Сартру эта легенда была не по вкусу. По его словам, если молодые люди в грязных рубахах в красную клетку, купленных в американских армейских магазинах, читали его книги, это «не имело никакого отношения к изучению его философии». Но это имело некоторое отношение к его внезапной славе. Как говорил Валери, «остальное шум».
Под шумом подразумеваются известность, популярность, предложенные и отвергнутые почести. Жан дОрмессон[314] заметил, что Сартр, как заложник собственного детства, во многом остался близок к Михаилу Строгову, а еще того более к Сирано де Бержераку[315]. Его славе будут сопутствовать широкие жесты, словесные битвы и некоторая рисовка: «Духовно я свою Нобелевскую премию получил»[316]. Процитирую Жана дОрмессона: «В собраниях картин, которыми завтрашние рокантены будут любоваться в пинакотеке литературной славы, среди портретов мерзавцев будут встречаться и портреты благородных людей И школьники еще долго будут питать особенное пристрастие к этому старому Сирано из венесуэльских дебрей».
Милый старый Сирано, не лишенный великодушия, но принужденный, как и все мы, действовать «по обстоятельствам», которые диктовала его слава. Человек, в знак протеста против политики Соединенных Штатов во Вьетнаме отказавшийся выступить в американском Корнеллском университете, это читатель «Михаила Строгова». Позволительно думать, что он скорее послужил бы делу мира, поехав в Корнелл и высказав там правду, которую американские студенты готовы были услышать, но отказ являлся красивым поступком. Выбирать между результативностью и безупречностью придется всегда, и те, кто выбирает пользу, неизменно тоскуют по чистоте и правильности.