Органическая солидарность, со своей стороны, мысленно связывается с профессиональным обществом, где каждый человек занят четко определенным ремеслом и использует свои способности согласно правилам, действующим в узко специализированной отрасли.
Разделение труда, выделяя функциональные обязанности и тем самым индивидуализируя людей, делает так, что у каждого появляется необходимость в других, чтобы работать, обмениваться или господствовать. Тем самым формируется новый тип солидарности, органическая солидарность. Она основана на взаимодополняемости ролей и профессий» (курсив мой С.Г. К-М) [31].
Понятно, что «структуры солидарности Дюркгейма» у нас (и у других народов) принимаются как модель. Но и теоретически глобализация невозможна. В разных культурах и цивилизациях для этих моделей требуется свой специфический контекст (почти система). К. Леви-Стросс, ученый XX века, изучавший контакты Запада с незападными культурами, объясняет: «Не может быть мировой цивилизации в том абсолютном смысле, который часто придается этому выражению, поскольку цивилизация предлагает сосуществование культур, которые обнаруживают огромное разнообразие; можно даже сказать, что цивилизация и заключается в этом сосуществовании. Мировая цивилизация не могла бы быть не чем иным, кроме как коалицией, в мировом масштабе, культур, каждая из которых сохраняла бы свою оригинальность Священная обязанность человечества охранять себя от слепого партикуляризма, склонного приписывать статус человечества одной расе, культуре или обществу и никогда не забывать, что никакая часть человечества не обладает формулами, приложимыми к целому, и что человечество, погруженное в единый образ жизни, немыслимо» [14, с. 338].
Более того, во времени разные части национальной культуры развиваются по-разному. Для нас важно понять, какие возможны связки для нашей механической солидарности в процессе быстрого развития фундаментальных теорий о переходах «порядок хаос», учения о катастрофах, понятия критических явлений, цепных реакций. Более того, индустрия и наука XX в. часто глядели на мир через понятия хаоса и самоорганизации: не только на явления природы и техники, но и на общественные процессы. Произошло соединение механической солидарности с нестабильными системами.
С. Московичи писал: «Этот социальный тип основан на принципах, настолько отличных от предшествующих, что он может развертываться только в той мере, в какой эти последние отходят на второй план. В самом деле, люди группируются не в соответствии с отношениями родства, а по особенностям общественной деятельности, которой они себя посвящают. Их естественной и необходимой средой становится теперь не среда, в которой они родились, а профессиональное окружение. Теперь уже не кровное родство, действительное или вымышленное, определяет место каждого, а функция, которую он выполняет» (см. [31]).
Но посмотрим на Запад с его проблемами И внешне там были крестьяне, а потом пролетариат и инженеры но они другие. Их картины мира создаются в своих цивилизациях и своих культурах и они идут «не в ногу».
Полезный случай описал И. Л. Солоневич (эмигрант с 1934 г.). Он писал, что прежде чем начать войну с СССР, в Германии большое число ученых скрупулезно изучали русский национальный характер. Его книга сейчас показывает, как в России развивалась органическая солидарность и как она столкнулась с системой механической солидарности вплоть до Гражданской войны и эмиграции. Вероятно, это эмпирическое исследование не использовало теорию Э. Дюркгейма, а нам пришлось раскапывать старое знание.
И. Л. Солоневич много изучал сравнения русских и немецких социальных структур во время войны (и другие схожие сюжеты). Он пишет: «Русский крестьянин и немецкий бауэр, конечно, похожи друг на друга: оба пашут, оба живут в деревне, оба являются землеробами. Но есть и разница
Я видел сцены, которые трудно забывать: летом 1945 года солдаты разгромленной армии Третьей германской империи расходились кто куда. Разбитые, оборванные, голодные, но все-таки очень хорошие солдаты когда-то очень сильной армии и для немцев все-таки своей армии. Бауэр ел вовсю. Но своему разбитому солдату он не давал ничего.
В сибирских деревнях существовал обычай: за околицей деревни люди клали хлеб и пр. для беглецов с каторги Там, в России, кормили преступников здесь, в Германии, не давали куска хлеба героям. Бауэр и крестьянин два совершенно разных экономических и психологических явления» [294, с. 152153].
Но текст И. Л. Солоневича о солидарности фашизма можно представить как сложную систему синтез обоих типов солидарности (крестьян и горожан). Пока была иллюзия победы, основная масса на время соединилась в структуру «движения», органическая солидарность горожан перешла в «псевдомеханическую» солидарность. Но после Сталинграда синтез разных типов солидарности стал быстро распадаться. Фундаментальных основ для такого синтеза у фашизма не было.
Такие потрясения иногда кончались войнами и тяжелыми кризисами, например как в США в 19291933 гг. Р. Мертон, исследуя аномию, писал: «Изучение 1700 представителей среднего класса показало, что в число совершивших зарегистрированные преступления вошли и вполне уважаемые члены общества. 99 % опрошенных подтвердили, что совершили, как минимум, одно из сорока девяти нарушений уголовного законодательства штата Нью-Йорк, каждое из которых было достаточно серьезным для того, чтобы получить срок заключения не менее года Противозаконное поведение, далеко не являющееся следствием каких-либо социально-психологических аномалий, встречается поистине очень часто» [285].
В современном капитализме во время кризиса обычно общество и государство проходят трудный момент болезнь распада органической солидарности. Страна старается быстрее пройти аномию населения. Так пытался действовать Рузвельт для преодоления Великой депрессии, несмотря на сопротивление частного сектора. Ему удалось увеличить бюджетные расходы лишь на 70 % и при этом сократить безработицу с 26 % в 1933 г. до 14 % в 1937. В 1940 г. сам Кейнс предсказывал: «Похоже, что политические условия не позволяют капиталистической экономике организовать государственные расходы в необходимых масштабах и, таким образом, провести эксперимент, показывающий правильность моих выкладок. Это будет возможно только в условиях войны». Так и получилось.
А вот в конце 70-х годов без насилия была совершена буржуазно-демократическая революция в Испании после смерти Франко. В ней была использована новая, сложная политическая технология гласных переговоров между бывшими революционерами и консервативными силами. Это были трудные переговоры с подписанием детальных соглашений и выработкой процедур контроля за их соблюдением. Это были «Пакты Монклоа» (по названию дворца, где они были заключены). С трудом было сохранено неустойчивое равновесие между постепенно сдающим свои позиции правящим слоем франкистского режима и разными течениями антифранкистской оппозиции. Общий вывод такой: революции снова становятся важным типом переходных процессов в обществе, но сегодня революции должны быть ненасильственными.
Стабильность Испании держалась на «пактах Монклоа», по которым мощные профсоюзы заключили «социальный мир» при условии, что и рабочих не будут слишком прижимать. Благодаря этой стабильности Испания вышла в число развитых стран со средней зарплатой 8 долларов в час и потом превратилась из страны-должника в кредитора.
Соглашения, записанные в «Пактах Монклоа» и негласных приложениях, были реальными, фундаментальными и вполне конкретными. Взаимные уступки всех сторон были очень серьезны. Ключевым элементом было выделение государством больших средств для создания массы рабочих мест через программу поддержки национальной сети малых предприятий как особого постиндустриального уклада. Для их создания (в основном увольняемыми при конверсии рабочими) выделялись прямые кредиты государства, учреждалась система институциональной поддержки, а также выдавались большие субсидии по безработице (они могли вкладываться в малое предприятие как «долевое участие» предпринимателя, под которое он получал субсидию государства). Государство на паях провело кампанию «создай себе рабочее место сам» (а государство тебе поможет). Суть компромисса в том, что вся эта система формировалась как уже некапиталистический уклад. Так в Испании была создана промышленная ткань совершенно нового (постиндустриального) типа.
Менее известным, но также очень важным для нас примером успешного выхода из кризиса с последующим быстрым развитием служит программа национального согласия Тайваня. Здесь после поражения в гражданской войне Гоминдан (китайская социал-демократия) достиг компромисса с буржуазией и поддерживал уравнительное распределение доходов с одновременной мобилизацией средств на создание и поддержку большой системы малых предприятий. На первом этапе важны были и иностранные капиталовложения, и поддержка США, но главным являлось внутреннее жизнеустройство. Программа была начата в 1953 г., когда ВНП на душу населения составлял на Тайване 169 долл. В 1986 г. он достиг 3751, а в 2000 г. ВНП на душу должен был стать 13 400 долларов. По западным меркам, средний класс составляет на Тайване 92,9 % населения, богатые 0,4 % и «низший» класс 6,8 %. Удельный вес дохода на капитал и от предпринимательства снижается, уже в 19831985 гг. зарплата составляла 62 % ВНП (в России 1998 г. менее 25 %).
Понятно, что системы органической солидарности создают разные артефакты и что каждая цивилизация создает и меняет свои истоки. Но картина индустриализации покрывает мир так, что все народы, государства и цивилизации имеют общий мировой исток, который с годами и веками изменяется. Те, которые не видят развитие истока, быстро погружаются в невежество.
Капиталистический Запад имеет необычный контекст. В 1990-х годах говорили, что система капиталистической экономики не действует в сфере «трети населения у низших слоев». Стариков, ночующих на улице Рима или Чикаго, просто никто не замечает, как привычную часть пейзажа. Участь отверженных, если они не бунтуют, никак не касается жизни благополучных. Поэтому такое возмущение вызвали в Париже подростки, которые облили спящего нищего бензином и подожгли они заставили общество вслух сказать о вещах, которых никто не должен замечать[46].
В начале 1990-х гг. американские и европейские газеты широко обсуждали такой случай в Калифорнии. Три подростка в парке купили пиццу и не съели четвертый кусок. К ним подошел молодой безработный негр и спросил: «Не позволят ли джентльмены забрать ему этот кусок, если они его не будут есть?»
Джентльмены разрешили, никто не возразил. Но один мальчик потом рассказал об этом отцу и сказал, что он не хотел отдавать кусок пиццы, но промолчал, потому что постеснялся отказать. Негра арестовали и осудили на 25 лет тюрьмы. Никаких претензий к его поведению в этом эпизоде не было, он никому не угрожал, не был назойлив и даже не был невежлив, он лишь посягнул на собственность. Когда этот случай обсуждался в прессе, юристы подчеркивали, что речь идет именно о типичном случае он просто привлек внимание своей «чистотой».