Я догадалась, что она призрак, потому что губы ее шевелились беззвучно, и лишь когда они сомкнулись, я услышала слова. И еще потому, что свет лампы проходил через старуху насквозь и у нее не было ног. Я поняла, что она добрый дух. Она присела на сундук в изголовье моей кровати и запела колыбельную про кота в лодочке на реке.
Дней через десять, а может, через двадцать вернулся отец без гроша. Я спросила его, где же деньги, а он ответил, чтобы не совалась, а то высечет. Зимовали мы в деревне вместе с моими двоюродными сестрами, и они рассказали, как было дело. Отец отправился в Лэшань и там потратил половину моего выкупа на опиум и бордели. На оставшиеся деньги купил паршивую клячу, которая издохла по дороге.
Я перестилала постель наверху, когда до меня донеслись голоса. Как парень с девушкой подошли, я не заметила слух у меня уже не тот. Слежу за ними сквозь щель в стене. Ее лицо размалевано, как у дочери торговца или у продажной женщины, а грудь только-только наливается. У юноши на лице такое выражение, какое бывает у мужчин, когда они сильно хотят чего-нибудь. А девушка с ним наедине, без подруг, без пожилых родственниц! Она отвела руки за спину, прислонилась к Дереву там, где в стволе изгибается ложбинка, прямо как девичья фигура. В развилке над ложбинкой каждую весну цветут фиалки, но девушке их не видно.
Юноша шумно сглатывает:
Клянусь, я буду любить тебя всю жизнь! Правда!
Он касается ее бедра, но она шлепает его по руке.
Ты обещал мне радиоприемник. Где он? Давай!
Голос у девушки капризный и властный.
Я готов отдать тебе жизнь.
Принес свой приемник или нет? Такой маленький, серебристый, ловит Гонконг?
Я спустилась во двор. Лестница поскрипывает, мои суставы тоже, но парочка так поглощена каждый своим интересом, что меня заметили, только когда я подошла к курятнику.
Не угодно ли чаю?
Они отшатываются друг от друга. Ушастый парень краснеет, как помидор. И что, благодарит она меня за то, что я спасла ее честь? Нет, конечно. Глядит на меня без малейшего смущения, руки сложены на груди, ноги расставлены широко, как у мужчины.
Да, чаю.
Они подходят к чайному домику. Девушка садится, закидывает ногу на ногу, достает из сумочки зеркальце и губную помаду. Он усаживается напротив, пялится на нее, как пес на луну.
Приемник, требует она.
Он вытаскивает из своей сумки блестящую коробочку, вытягивает из нее длинный прутик. Девушка берет коробочку, касается ее пальцем, и откуда ни возьмись в комнату врывается женский голос, поет о любви, о южном ветерке, о цветущих ивах.
Откуда она взялась?
Девушка соизволяет обратить на меня внимание.
Это последний хит из Макао. Она смотрит на парня. Ты слышал эту песню?
А то нет, хмуро отвечает он.
Все-таки есть на свете вещи, которых я никогда не пойму.
Отец орал на меня так, что куры переполошились.
Ах ты, грязная шлюха! Идиотка! И это после всего, что я для тебя сделал! Всем для тебя пожертвовал! А ты вот как меня отблагодарила?! Вот родила бы мальчика, Сын Военачальника нас озолотил бы! Озолотил! Мы жили бы у него во дворце! Я был бы важной особой! Слуги со всех сторон! Заморские фрукты! А ты?! Кто ж захочет признать такое непотребство?
И он ткнул пальцем между ножек моего дитятка. Дитятко заплакало. Всего пять минут от роду, и вот уже первый урок.
Из-за этого горшка с дерьмом не видать тебе удачного замужества!
Одна из тетушек вывела его из комнаты.
Дерево заглянуло в окно и улыбнулось.
Правда, она красавица? спросила я.
На личике моей девочки затрепетали зеленые тени листьев.
Спустя несколько дней все было решено. Мою дочь взяли на воспитание родственники, которые жили в долине, в трех днях пути верхом. У них было богатое хозяйство, много земли, так что еще один рот не обуза. Дядюшка сказал, что дальнее расстояние покроет позор, который я навлекла на семью. Хотя честь мне, конечно, не вернет. Может, через несколько лет какой-нибудь старый вдовец и согласится взять меня в жены вместо сиделки. Если только мне повезет.
Я сразу же подумала, что постараюсь обойти такое везенье стороной.
Мои дядюшки порешили, что японцы никогда не заберутся ни вглубь, до Янцзы, ни вверх, в горы. А даже если и заберутся, то каждый ведь знает, что японскому солдату нужно куда больше кислорода, чем обычному человеку. Поэтому им никогда не одолеть Святой горы. И значит, война нас не коснется. Военачальник призвал многих местных парней, их послали воевать на стороне какого-то союза, за пределы долины, в далекий, а может, и вовсе несуществующий мир. В края со странными названиями Маньчжурия, Монголия и еще как-то.
Ни черта мои дядюшки не смыслили. Мне приснилась пещера, а в ней глиняный горшок с рисом. Я спросила монаха, что значит мой сон, и он ответил: это совет Учителя нашего, Будды.
Когда на Святой горе дует ветер, прилетают звуки издалека, а ближние звуки уносятся вдаль. Чайный домик поскрипывает лентяй-отец ни разу в жизни не взял в руки молотка, чтобы его подправить, и Дерево тоже поскрипывает. Так и вышло, что мы ничего не слышали, пока нам не выбили окна.
Отец полез прятаться в шкаф. Я с тревогой прислушивалась, но заранее приняла судьбу, уготованную мне Учителем нашим Буддой. Закуталась в платок. Эти люди переговаривались не на нашем языке. И даже не на кантонском или мандаринском наречии. Они издавали странные звуки, вроде как звери. Я подсматривала за ними сквозь щели в досках. При свете лампы толком не разглядишь, но на вид они были почти как люди. Двоюродные братья говорили, что у чужеземцев нос как у слона, а волосы как шерсть у полудохлой обезьяны. Но эти выглядели в общем как мы. На форме были вышиты знаки, похожие на головную боль, красный кружок, из которого вырывались красные полоски.
В лицо ударил свет фонарей, нас с отцом схватили и потащили вниз. По комнате метались лучи света, повсюду валялись перевернутые горшки и миски. Наш ларчик с деньгами нашли и разбили. И везде знаки головная боль. Сверху повисла какая-то штука с крыльями. Запах мужчин, мужчин, только мужчин. Нас поставили перед каким-то типом в очках, с навощенными усами.
Я, хоть и считалась кормилицей в семье, молча уставилась в пол.
Чашку хорошего зеленого чая, господин? запинаясь, прошептал отец.
Этот, в очках и с усами, говорил на кантонском наречии, сносно, но как-то сплющенно, будто язык отбили бельевым вальком.
Мы ваши освободители. Мы реквизируем эту деревенскую гостиницу именем его яичества императора Японии. Святая гора теперь входит в состав Азиатской сферы сопроцветания{71}. Мы прибыли сюда, чтобы чистить нашу страдалицу-мать Китай от европейских империалистов. Немцы не в счет, этот народ хранит честь и расовую чистоту.
О! говорит отец. Это хорошо. Я уважаю честь. Я и сам страдалец-отец.
Тут хлопнула дверь я даже сперва подумала, что это выстрел, и вошел военный, весь мундир в орденах. Вощеные Усы отдал честь Мундиру-в-Орденах и что-то прорычал по-звериному. Мундир-в-Орденах внимательно посмотрел на моего отца, затем на меня. Улыбнулся уголком губ. И что-то негромко рыкнул остальным.
Вощеные Усы повернулся к отцу:
Укрывал преступников в гостинице?
Как можно, господин! Мы ненавидим этого поганого козла, Военачальника. Его сын изнасиловал мою дочь!
Вощеные Усы превратил слова отца в тявканье для Мундира-в-Орденах. Тот недоуменно приподнял брови и снова рыкнул по-звериному.
Мы рады слышать, что твоя дочь всегда готова доставить удовольствие проезжим. Но нам досадно слышать, как ты поливаешь грязью нашего союзника, Военачальника. Он вместе с нами старается избавить долину от коммунизма.
Нет, я хотел сказать
Молчать!
Мундир-в-Орденах сунул дуло пистолета в рот моему отцу и сказал:
Кусай!
Посмотрел отцу в глаза и приказал:
Крепче кусай.
И со всей мочи ударил отца в подбородок. Отец выплюнул обломки зубов. Мундир-в-Орденах рассмеялся. У отца изо рта капала кровь, покрывала пол маковыми пятнами. Отец попятился и угодил прямо в кадку с водой, будто нарочно.
Солдат, что меня держал, от хохота ослабил хватку. Я врезала ему по коленке бутылью с маслом, а фонарь, светивший мне в лицо, запустила в другой конец комнаты. Тот, в кого попал фонарь, вскрикнул и что-то выронил. Что-то разбилось. Я пригнулась и бросилась к выходу. Учитель наш Будда вложил мне в руку медную палочку для еды, дверь распахнулась от одного касания моих пальцев и тут же захлопнулась за мной. Снаружи стояли трое. Один крепко схватил меня, но я ткнула палочкой ему в щеку, и он разжал руки. Двое рванулись меня догонять, но ночь была безлунная, а я знала каждый камушек, каждый сучок, все медвежьи тропы и лисьи ходы. Я свернула с дороги в сторону, и преследователи проскочили мимо.
Только когда я добралась до пещеры, сердце стало биться потише. Внизу простирался склон Святой горы, лес колыхался под ветром, как море в моих снах. Я куталась в платок и смотрела, как небесный свет сияет сквозь прорехи в ночи, а потом уснула.
Отец был весь черный от побоев, но держался на ногах. Бродил, хромая, среди руин чайного домика. Рот напоминал гнилой помидор.
Это все из-за тебя! закричал он, увидев меня. Сама и чини. Я уезжаю к брату. Вернусь через пару дней.
Это все из-за тебя! закричал он, увидев меня. Сама и чини. Я уезжаю к брату. Вернусь через пару дней.
И отец заковылял вниз по склону. Вернулся он дряхлым стариком, который ждет смерти. Но это было уже много недель спустя.
Моя доченька расцвела и превратилась в первую красавицу во всей округе, сказали мне тетушки. За нее уже дважды сватались а ведь ей было только двенадцать. Но ее опекун отклонил оба предложения, он метил выше. Ждал, когда долина перейдет к гоминдановцам, хотел породниться с новой властью. Рассчитывал сватовством выторговать себе сытную должность. За деньги наняли фотографа, он снял мою девочку на карточки, которые пустили по рукам среди женихов из самого лучшего общества. Когда зимой я гостила в деревне, тетушка показала мне эту карточку: в волосах лилия, на губах невинная, едва заметная улыбка. От гордости мое сердце забилось сильнее, да так и не успокоилось.
Отец моей девочки, Сын Военачальника, так никогда ее и не видал. Об этом я ничуть не жалею. С ним расправился соседний военачальник, союзник гоминдановцев. Всю их семью поймали, связали, бросили в кучу хвороста на перекрестке, облили бензином и живьем подожгли. Вороны и псы передрались из-за жареного мяса.
Учитель наш Будда пообещал мне, что будет защищать мою доченьку от демонов, а Дерево шепнуло, что мы с ней свидимся.
Далеко-далеко внизу звонит храмовый колокол, рассвет подергивается рябью, а со стены леса слетают горлицы и взмывают вверх, все выше и выше. Всегда вверх.
Из тумана выступил чиновник, с важным видом прошествовал вниз по склону. Видать, наверх его привезли на машине. Я его признала уж больно лицом на деда похож. Его дед зарабатывал на жизнь тем, что собирал на дорогах навоз и продавал фермерам в долине. Может, и не очень чистый, зато честный труд.