Мне не терпится узнать, в чем дело.
Так что случилось, Альфред?
Закончился рабочий день. Мы с профессором Бейкером поужинали в ресторане в Южном Кенсингтоне. После ужина я сидел, глядя на поток прохожих за окном. Это завораживает, как водопад, правда? И вдруг я увидел себя.
Расширенные зрачки Альфреда следили за моей реакцией.
Ты увидел самого себя?
Альфред кивнул:
Я увидел себя. Не отражение, не двойника, не близнеца, не астральное тело и не восковую фигуру. Такая вот загадка. Я увидел себя, Альфреда Копфа, живого, в полный рост.
А что тот ты делал?
Пробегал мимо. Может, я не заметил бы его, но порывом ветра с него сорвало шляпу. Другой такой шляпы не было во всем Лондоне. Он наклонился ее поднять, совсем как я. Шляпа была одной из немногих уцелевших отцовских вещей. Он вручил мне ее незадолго до того, как нацисты отправили его в газовую камеру. Тот, за окном, наклонился, вскинул голову и заозирался, словно ища кого-то. Потом надел шляпу и снова побежал. Но я успел разглядеть его лицо и узнал себя.
Литературные призраки, как психоаналитики, знают, когда лучше смолчать.
Я очень надеюсь, Марко, что тебе никогда в жизни не доведется встретить самого себя. Это явление не вписывается в обычный жизненный опыт здравомыслящего человека. Однако мой случай не уникален. Я знаю еще троих, которые испытали то же самое. По-твоему, какое чувство возникает первым?
Я напряг воображение.
Не веришь своим глазам?
Не угадал. Каждого из нас охватило благородное негодование. Возникло непреодолимое желание погнаться за самозванцем, сбить его с ног и начистить физиономию. Я, собственно, так и поступил. Схватил отцовскую шляпу мою отцовскую шляпу! выскочил на улицу и бросился следом за ним. По Бромптон-роуд в сторону Найтсбриджа. Я был очень спортивным молодым человеком. Я прекрасно видел его за его спиной хлопали полы моего бежевого плаща. Слегка накрапывало. Мокрый асфальт скользил под ногами. Почему бежал второй я? Да, он знал, что я его преследую. Вокруг был совсем другой Лондон с омнибусами, конными полицейскими, женщинами в платках. Можно было перейти дорогу без риска удариться о ветровое стекло и вылететь прямиком в преисподнюю. Теневой я по-прежнему мелькал впереди, он мчался с той же скоростью, что и я. У Гайд-парк-корнер мои легкие засипели, как кузнечные меха, и я перешел на шаг. Теневой я поступил так же, словно дразнил меня. Мы прошли по Гровенор-Плейс, вдоль длинной стены, ограждающей сады Букингемского дворца от простого люда. Добрались до Виктории. Раньше там было не так оживленно, как сейчас. Он свернул к Королевским конюшням и пошел по Бёрдкейдж-уок, к южной оконечности Сент-Джеймсского парка. Мой гнев начал стихать. Все это напоминало нелепый бесконечный анекдот. Или бездарное подражание Эдгару По. Отдышавшись, я попытался сократить разрыв между нами и прибавил шагу. Он тоже. Мы приближались к Вестминстеру. Мне пришлось замедлить шаг, и теневой я сделал то же самое. Мы зашагали по набережной. На Вестминстерском мосту было много людей. Мне то и дело чудилось, что я потерял его из виду, но всякий раз шляпа выныривала впереди, ярдах в пятидесяти от меня. Моя стрижка, мой собственный затылок. Я пытался подыскать разумное объяснение происходящему. Переодетый актер? Темпоральный мираж? Помешательство? Миновали Темпл. Мы направлялись на восток, и я забеспокоился: в ту пору это была глухая часть города. Помнится, в тот вечер случился один из редкостных, совершенно ориентальных закатов нефритовое марево, конфитюрная апельсинность, которыми Лондон удивляет, будто по волшебству. Мимо Мэншн-хаус, вниз по Кэннон-стрит, к Тауэру. И тут теневой я сел в такси! Я бросился к свободному такси на стоянке и вскочил в салон. «Послушайте, я понимаю, что это смешно, но прошу вас, следуйте вон за той машиной!» Наверное, к таксистам часто обращаются с такой просьбой, потому что водитель невозмутимо ответил: «Как прикажете, сэр». Олдгейт. Оттуда по мощенным брусчаткой закоулкам к Ливерпуль-стрит. Моргейт. Там, где сейчас Барбикан. Тогда, после бомбежек, там все было разворочено, как на огромной стройплощадке. И в Фаррингдоне тоже. Впрочем, в Фаррингдоне и сейчас так. Когда мы попадали в пробку, я готов был выскочить и подбежать к такси теневого я, но всякий раз вереница машин трогалась с места. То и дело останавливаясь, мы доползли до вокзала Кингз-Кросс, оттуда к Юстон-сквер и Грейт-Портленд-стрит. Сквозь заднее стекло такси впереди виднелась шляпа. Неужели теневому я больше не на что тратить время? А мне? После Бейкер-стрит опять появились деревья. Мы миновали Эджвер-роуд и Паддингтон. Бейсуотер. У Ноттинг-Хилл-Гейт теневой я вышел из такси и направился в Кенсингтон-гарденс. Я расплатился с таксистом и бросился в погоню. Хорошо помню воздух после дождя, сладкий, исполненный сумерек. «Эй!» крикнул я, и две элегантные дамы с собачками возмущенно хмыкнули. «Альфред Копф!» крикнул я, и с дерева, глухо ударившись оземь, свалился какой-то тип. Теневой я даже не оглянулся. Почему он убегал? В романах герои часто ведут оживленные дискуссии со своей тенью и рассуждают о природе добра и зла. Мы пересекли Кенсингтон-роуд, пробежали мимо музеев, потом мимо ресторана, в котором я должен был чуть позже ужинать с профессором Бейкером. Внезапный порыв ветра сорвал с моей головы шляпу. Я наклонился за ней. А когда разогнулся, то увидел, что теневой я исчезает.
Я, увлеченный рассказом, совершенно забылся.
Как исчезает? Растворяется в воздухе?
Нет. Он сел в автобус номер тридцать шесть. И уехал.
И еще я не понял насчет профессора Бейкера. Вы ведь с ним уже
Что-то шмякнулось об оконное стекло. Упало, прежде чем я успел разглядеть, что это. Голубь? Тут в кабинет вбежал Рой со слезами на глазах, весь дрожа.
Боже мой, Альфред! Только что звонил Моррис!
Что это трагедия или фарс?
Успокойся, Рой. Успокойся. Я как раз рассказываю Марко о своем двойнике. Альфред начал раскуривать трубку. Какой Моррис звонил старший или младший?
Моррис-старший, из Кембриджа. Джерома убили.
Пальцы Альфреда застыли.
Джерома? просипел он. Ему же гарантировали неприкосновенность
По словам Морриса, в министерстве обвиняют петербургскую мафию. Ходят слухи, что Джером спутался с бандой похитителей картин.
Не может быть! Ложь! Альфред стукнул ладонью по столу с такой силой, что я испугался за его старые хрупкие кости. Они лгут для отвода глаз. Решили избавиться от старой гвардии. Хотят убрать нас поодиночке. Нынешние министры отморозки. Черт бы подрал этих сволочей!
И Альфред разразился пылкой тирадой наверное, из самых отборных венгерских ругательств. Проклятия носферату{116}.
Я посмотрел на Роя:
Что, плохие новости?
Рой поглядел на меня. Даже не кивнул. Все и так было ясно.
На кухне кофейный потоп. Наверное, я вставил два фильтра.
Молчание затягивалось. Альфред вытащил платок, из кармана вылетела монетка, покатилась по половицам, описывая сужающиеся круги, и исчезла под шкафом, где наверняка пролежит долгие годы, если только ее не обнаружит Вук во время следующего визита.
Марко, сказал Альфред, устремив взгляд куда-то далеко-далеко. Спасибо тебе, хорошо поработали. Но сейчас тебе лучше уйти Его голос дрогнул. Продолжим на следующей неделе.
Когда я вышел от Альфреда, тучи скользнули куда-то к Эссексу, уступая место теплому дню, ясному и золотистому. Бог с ними, с Альфредом и с Роем, их проблемы это их проблемы. Я слизывал шоколадные крошки с поверхности клубничного мороженого. Мошкара столбом вилась над лужами, с ветвей срывались последние капли дождя. Скоро деревья примут свой зимний вид. На соседней улице фургон с мороженым вызванивал «Апельсинчики как мед»{117}.
Двое ребятишек, сидя на невысокой каменной ограде, дрессировали йо-йо. Приятно видеть, что дети по-прежнему играют в йо-йо. Фиона, моя родная мать, называет это время года «лето святого Луки». По-моему, очень красиво. На душе у меня было хорошо. Рой мне заплатил сунул в руку рожок с клубничным мороженым, обернутый купюрами, а в придачу всучил жуткую зеленую кожанку. Я сопротивлялся, но он умудрился натянуть ее на меня и, застегивая молнию, добавил, что звонил Тим Кавендиш и очень просил меня заглянуть к нему в офис. Рой шепотом извинился, что не может заплатить больше, и объяснил, что на этой неделе ему пришлось обратиться в палату лордов по поводу одного типа, который бежал в Зимбабве с чемоданом его денег. Судебные издержки перевалили за 92 000 фунтов.
Конечно, это безумно дорого, шептал Рой. Но это вопрос принципа.
Тип пока обретался в Зимбабве, а с ним и чемодан.
Нет ничего хуже честности, факт. Ложь иногда создает неприятности, но если хочешь всю жизнь сидеть в дерьме всегда говори правду и только правду.
В тот раз, когда у нас порвался презерватив, Поппи кончила и выдохнула:
Марко, это лучше, чем секс!
Почему-то мне сейчас это вспомнилось.
Я направился к Примроуз-хилл. Оттуда пойду к Тиму Кавендишу, через Риджентс-парк и Оксфорд-стрит. Мне нравится ходить мимо зоопарка, заглядывать за ограду. Там мое детство. Приемные родители водили меня сюда в день рождения. Еще и сегодня, заслышав птичий гвалт из вольера, я чувствую во рту липкий вкус сэндвичей с рыбным паштетом.
Я прекрасно понимаю, что Поппи сыта уже ролью матери-одиночки даже с единственным ребенком. Но я знавал женщин, которые в теории выступали против абортов, а на практике радикально меняли свое мнение. Если выяснится, что Поппи беременна, чего я захочу? То есть захотел бы? Она будет воспринимать меня как отца ребенка лишь в том случае, если я буду ей верен. Всерьез соглашусь на моногамию. Многие из моих друзей женились и обзавелись детьми. Я вижу, как существенно это изменило их жизнь. Нырять в неизведанное не кайф, если от того, где ты вынырнешь, зависит благополучие еще двоих. Странно. В детстве я считал, что дети неизбежный атрибут взросления: мол, в один прекрасный день проснешься а они тут как тут, сучат ножками, пеленки мокрые. Оказывается, все не так просто. Сначала нужно принять решение, вот как перед покупкой дома, записью диска или организацией государственного переворота. А если я так никогда и не смогу принять решение? Что тогда?
Я направился к Примроуз-хилл. Оттуда пойду к Тиму Кавендишу, через Риджентс-парк и Оксфорд-стрит. Мне нравится ходить мимо зоопарка, заглядывать за ограду. Там мое детство. Приемные родители водили меня сюда в день рождения. Еще и сегодня, заслышав птичий гвалт из вольера, я чувствую во рту липкий вкус сэндвичей с рыбным паштетом.
Я прекрасно понимаю, что Поппи сыта уже ролью матери-одиночки даже с единственным ребенком. Но я знавал женщин, которые в теории выступали против абортов, а на практике радикально меняли свое мнение. Если выяснится, что Поппи беременна, чего я захочу? То есть захотел бы? Она будет воспринимать меня как отца ребенка лишь в том случае, если я буду ей верен. Всерьез соглашусь на моногамию. Многие из моих друзей женились и обзавелись детьми. Я вижу, как существенно это изменило их жизнь. Нырять в неизведанное не кайф, если от того, где ты вынырнешь, зависит благополучие еще двоих. Странно. В детстве я считал, что дети неизбежный атрибут взросления: мол, в один прекрасный день проснешься а они тут как тут, сучат ножками, пеленки мокрые. Оказывается, все не так просто. Сначала нужно принять решение, вот как перед покупкой дома, записью диска или организацией государственного переворота. А если я так никогда и не смогу принять решение? Что тогда?